that certain night, the night we met, there was magic abroad in the air
-- eric maschwitz
В глубине души Кроули был оптимистом. Этот факт был проверен адским пламенем, святой водой, медными трубами и несостоявшимся Армагеддоном. Надежда — навык, в котором Кроули был некоронованным чемпионом. Надежда (и «Бентли») вывезла его в худшее время, не подкачав, когда на ринг против нее вышел самый страшный противник — его боязнь одиночества. Из каждого тупика, считал он, можно повернуть назад, из каждой дыры попытаться выскользнуть — даже (тем более!) если до конца света остается каких-то пара часов. До конца света оставалось неопределенное количество времени, и Кроули намеревался продлить этот момент мира, чего бы ему это ни стоило. В голове, как заевшая пластинка, транслировалось «Нужно отпустить старое, чтобы прийти к чему-то новому, лучшему», с некоторой периодичностью прерываясь на уже приевшийся за месяцы в Аду сеанс «Но разве то, старое, что мы имеем, не было идеальным?». (Не было. Он был демоном. Кроули помнил каждый раз, когда Азирафаэль напоминал ему про искру добра в его душе, и каждый раз его глаза светились благословенным огнем. Азирафаэль всегда думал, что если будет напоминать ему об этой искре достаточно часто, он сможет изменить Кроули, вернуть его на правильную сторону. Все вскрылось, когда ему в действительности представилась такая возможность. Азирафаэль мог быть настолько всепрощающим, насколько ему позволяла вся широта его души, но он бы никогда не захотел Кроули в том же смысле, в котором Кроули хотел его. Раньше этого было бы достаточно, но он заслужил всего, что с ним произошло. Он был демоном). Заплыв в серу не был самой удачной его идеей, но это не значило, что обычно Кроули был неправ. Стоит признать, что в плане «окунуть смертных в дождь», как это говорится у их породы, содержались зерна саморазрушения, но истекающая из этого проблема была вызвана ошибочным суждением, исходящим из неповторимого опыта Кроули. Вполне очевидно, что если с вами заговорят на неизвестном вам языке, то вы не сможете разобрать ни слова, даже если говорящий начнет пересказывать вам содержимое ваших собственных мыслей, а единственным языком, которым Кроули не владел, просто не мог владеть в совершенстве, была любовь. Кроули многое знал про любовь — если шесть тысяч лет обитаешь на планетке, где эта штука является одной из движущих сил всего мира, и не такого нахватаешься. Люди во все времена создавали множество чрезвычайно подробных инструкций на любовь — его ангел любил читать, а у Кроули были подписки на все возможные стриминговые сервисы, и он не боялся ими пользоваться. Дыра в восприятии, языковой барьер, позволяла ему эксплуатировать ее, превращая в менее радужные вещи, и он делал это сотни тысяч раз, проникнувшись всей сопутствующей физикой и химией. Он знал многое, но одновременно не знал ничего — простое осознание этого факта разрушило его, как цунами шестого уровня сметает каменные города на своем пути. Он привык оперировать куда более простыми терминами. Однажды в жизни Кроули появилось странное чувство, которое он, немного пораскинув мозгами, в конце концов охарактеризовал емким словом «всё», пришедшим, как и многие хорошие истории, из Сада. Толкование слова «все» от человека к человеку и от сверхъестественного создания к сверхъестественному созданию может значительно отличаться — ограничением в данной ситуации начинают являться преимущественно описательные способности языка, который пытается использовать подразумеваемое нами создание. С точки зрения Кроули, всем было ощущение вроде удивления, заставившее его обомлеть на вершине стены Эдемского сада и заронившее в его голове странную мысль, время понять которую тогда для него еще не пришло: значит, это будешь ты. Это же ощущение многие последовавшие за инцидентом в Саду тысячелетия заставляло Кроули объявляться там же, куда забредал Азирафаэль; оно преследовало его в Париже в 1793 и Лондоне в 1941; оно заставило его ворваться в горящий книжный и бегать за Азирафаэлем по улице, пока он воплощал в реальность свой маленький план по организации бала; это ощущение дернуло его пойти против всего, что, как ему казалось, он знал, и в самый отчаянный момент сделать что-то, иначе я никогда больше с тобой не заговорю. Возможно, это не являлось упрощением в нормальном смысле этого слова, но терминология, когда речь идет о ком-то, кого тебя большую часть жизни учили считать врагом, вполне может размываться, если того требуют обстоятельства. В тот момент, когда Кроули впервые был готов к тому, чтобы перестать обманывать себя и наконец-то вернуть всему ее настоящее имя, обстоятельства резко изменились. (Габриэль, Вельзевул и их тошнотворные признания все еще вызывали у него истерический смех: ты мой Ад то, ты мой Рай се, — мелковато взяли). Но если такова была битва между неудержимыми силами Рая и неподвижными объектами Ада, то так тому и быть. После встречи с Азирафаэлем в пригороде Тадфилда жить неотвратимо вернулась на круги своя — не такая, к которой Кроули привык, но сравнительно сносная. Большую часть времени он по-прежнему проводил, запершись в офисе Вельзевул, погруженный в собственные мысли. Обстановка неминуемо влияла на него — вокруг было слишком много напоминаний о бывшем князе преисподней (и всем, что их касалось); временами Кроули казалось, что он начинает заражаться их скверным характером и меланхолией, и ему приходилось себя одергивать. Постепенно он вернул наверх всех полевых агентов (перепоручил Шакс сделать это за него — пусть балуется). С небольшой степенью гордости он мог сказать, что стал гораздо успешнее в том, чтобы ежедневно выносить присутствие Темного совета, большинство членов которого ненавидел с яростью, присущей полусотне канадских гусей. В свободное время Кроули таился в тени газетного киоска на углу улицы, где проживало семейство Янгов, и, впитывая отголоски знакомого присутствия, притворялся, что ему не противно от собственного поведения. Адам держал оборону. Кроули, привлекая к делу поп-культурные отсылки, становился тем, что поклялся уничтожить. Вначале был чудесный день. С утра Адам не выходил из дома, но к обеду на пороге Янгов выросли члены его шайки — и дуновение ветра, ощущавшееся в мартовской тени особенно колко, принесло с собой Шакс, значительно день испортив. — Мой лорд? Кроули стиснул зубы и проглотил готовые вырваться наружу ругательства. Он не лукавил, когда сказал, что дела с Темным советом пошли в гору, но у его терпения все еще были границы. Шакс повезло набить себе очки в прошлом — но расположение, вызванное заботой о его почте, было не бесконечным. — Шакс, — поприветствовал он. — Пошла вон, я занят. Приемное время… — Если позволите, это дело особой важности. — То, чем я занимаюсь, и есть дело особой важности. Она проследила взгляд Кроули до самого порога Янгов и вернула Кроули другой, сквозящий критикой. Дверь дома открылась. Четверо подростков скрылись в неизвестном направлении. — У тебя несколько минут, — сдался Кроули, — пока я не придумаю, как перегруппироваться. — Ваши действия касательно планов другой стороны вызывают опасения у некоторых серьезных демонов, мой лорд. Точнее сказать, мотивы за вашими действиями. Шакс рубила с плеча. Кроули знал, что она была опасна — подозрения о том, что она сыграла не последнюю роль в сцене, которую Фурфур устроил в театре в 1941, никогда не покидали его, и их маленький альянс после ухода Вельзевул только усиливал эти подозрения. На Земле она была неуклюжа, как — что там за выражение про детенышей домашнего скота? — но в Аду имела больше связей, и могла стать проблемой, если решит включить мозги. «Серьезные демоны»? Таким же образом можно было поименно перечислить членов совета. — Занимая свою текущую позицию, я был осведомлен о своей репутации и всех вытекающих из нее последствиях. Расскажешь что-нибудь новенькое? — Последнее, чего я хочу, это учить вас, — заверила Шакс. — Но я была на Земле. Я видела кое-что, о чем другие понятия не имеют. Я разговаривала с… — Выбирай дальнейшие слова ос-сторожнее, иначе я лично поднимусь наверх и приведу Михаила с известным сосудом по твое физическое воплощ-щение, — Кроули начинал жалеть, что позволяет этому разговору продолжаться. Что значит — она разговаривала с ним? Когда? Где? — То, что я пытаюсь сказать, — в отличие от всех остальных, я понимаю, что вы чувствуете. И что есть другие способы бороться — охраняя мальчика, вы просто тратите свое время впустую. — М-да? Просвети же. — Он не отступится, пока не отступится Антихрист — создание заведомо наше. Если вы попытаетесь заручиться его поддержкой в грядущей войне, пока мы готовим войска, то, за что мы боролись, может стать реальностью. — То, за что мы боролись? — взвился Кроули. — Я боролся за то, чтобы ты могла стоять здесь и докучать мне вопросами — не заставляй меня пересматривать все мои жизненные решения. — Может стать реальностью, — упрямо повторила она, — на ваших условиях. О чем черт возьми, она говорила? Почему ни у кого в этой дыре нет никаких амбиций помимо уничтожения Рая и захвата власти? Кроули всегда терпеть не мог идейных радикалов, но у людей хотя бы не было ресурсов, которыми обладали демоны и ангелы, чтобы воплощать кошмары в реальность. — На секунду — на крошечную секундочку! — представим, что я согласился прислушаться к твоим бредням. Что с того? Антихрист… Адам никогда на это не пойдет. Более того, начнет упираться еще сильнее, если я внезапно изменю свое мнение. Какие здесь могут быть мои условия? — Мы побеждаем. Правление небесного порядка заканчивается. Вы и ваш… знакомый теперь свободны делать все, что захотите. Без оглядки. Без страха. Кроули замер. С личными границами у нее была беда. — Твоя минута закончилась. — Но… — Шакс. — Мой лорд… — Придумай, чем еще полезным ты можешь заняться вместо того, чтобы докучать. Иначе придумывать придется мне, а моя фантазия, в отличие от твоей, куда богаче, — сказал он, пытаясь звучать так, будто его угроза не была пустым звуком — врал он куда лучше Азирафаэля, но не в моменты, когда его начинало потряхивать от тревоги. — Мы услышали друг друга? — Да, милорд, — ответила она после секундной заминки, — Но на правах герцогини Ада я прошу вас: задумайтесь над моими словами, пока не стало слишком поздно. Только вы можете защитить Верховного архангела. — Поздно для чего? И при чем тут он? Но Шакс, по обыкновению, тихо исчезла. Она была права, наверное, он просто терял время. Как бы они ни старались преувеличить свою роль в событиях, предшествующих разрыву связи Адама и его отца, разговаривать там было не о чем: Адам был человеком, а люди, хоть и создания с привычкой делать все в последний момент, всегда успевают спохватиться и решить свои проблемы — особенно уничтожение Земли. Адам был человеком, а значит, пока он жив, Второго Пришествия можно не ждать. Азирафаэль, обратившись к нему с этой просьбой, метафорически говоря вырыл Иисусу новую могилу, а Кроули отсыпал гвоздей. Предложение Шакс все еще отдавалось эхом в ушах, но он не мог начать обдумывать его искренне. «Без оглядки. Без страха». К миру, где мы с тобой могли бы… Да что она понимала? День быстро клонился к вечеру, и Кроули, сдаваясь, вернулся в Лондон. С недавних пор для перемещения между Адом и Землей он использовал только боковой вход, паб на Уикбер-стрит — то ли из мазохизма, то ли из желания проверить, как дела у «Бентли», неизменно припаркованной через дорогу от «Даруй мне кофе или смерть». Никто из постоянных обитателей улицы не обращал на него внимания, это время прошло лет пятнадцать назад — с тех пор, как он зачастил к Азирафаэлю в связи с концом света. В глубине книжного магазина горел свет — улица светилась мягкой аурой Мюриэль. Нина была занята за барной стойкой, обслуживая стремящихся к глотку кофеина для последнего за день рывка людей, и не обратила на него внимания. Мэгги уже была закрыта, но также обнаружилась в числе присутствующих в кофейне. Азирафаэля поблизости не было, и Кроули испытал легкий укол разочарования. Раньше он остерегался встречи с ним, но после того, как она неотвратимо произошла, предвкушение этой особой опасности медленно сводило его с ума. Азирафаэль был где-то там, занимался глупостями, безуспешно химичил для приближения конца света и, ясно как день, думал о Кроули. За все тысячи лет своей бытности демоном, он мог припомнить всего один раз, когда искренне скучал по Раю. Это новое ощущение было схожим, но в то же время поразительно отличалось. Ему никогда не приходило в голову, что он может начать скучать по Азирафаэлю — даже когда мир переворачивался с ног на голову, они не разделялись надолго, потому что не существовало силы (кроме, если подумать, отрицания Азирафаэля — штуки мощной, но не настолько), которая способна была бы их разделить. Оптимизм, да? *** Интерлюдия: Нью-Йорк, Соединенные Штаты Америки, 1969 год от Рождества Христова, 13 августа Кроули, находясь в эпицентре разворачивающегося на улице безумия, был чрезвычайно доволен собой. С неба во вселяющем ужас в работников городских коммунальных служб количестве валились конфетти. Визг автомобильных сирен и музыка достигали ушей даже живущих на самых верхних этажах нью-йоркских небоскребов. Отравляющий американский патриотизм сочился из всех щелей. Люди, как и всегда, кое-где справлялись с работой Кроули даже лучше, чем сам Кроули, но он пытался не отставать, ощущая, как тонкой паутинкой порока покрываются все, в чьем поле зрения он оказывается: женщины испытывали жгучую зависть от того, как великолепно на нем сидит платье и как хорошо укладка подчеркивает черты его лица, мужчины едва ли не сворачивали шеи из-за охватывавшей их похоти — Кроули просто вышел на прогулку, а дневная норма работы уже выполнена. Но это было не то, зачем он здесь. Стоя под натянутым транспарантом с надписью «Армстронг, Олдрин, Коллинз. Первые люди на Луне», Кроули пытался расшифровать свои эмоции. Ему не нравилась ни одна из аналогий, которые приходили на ум — неисправимый, совершеннейший идиот, который, однако, не мог сдержать вырывающегося периодически булькающего от возбуждения хихиканья. Ощущения значительно усилились, когда под транспарантом «Маленький шажок для человека — гигантский скачок для человечества» на другой стороне улицы Кроули заметил одинокую сияющую сверхновой фигурку. На ближайшем перекрестке внезапно замигал красный сигнал светофора, и водитель переднего кортежа инстинктивно вдавил тормоз в пол (светофоры на Парк Авеню были выключены на время проведения парада, а все дороги перекрыты; водителю было необходимо отдать должное). Кроули, пользуясь возникшей заминкой, понесся через улицу, всем существом жалея о своем выборе обуви нынче утром. — Азирафаэль! Ангел! Они не виделись два года, и даже в женской форме это определенно был он: платье цвета слоновой кости с треугольным воротником в растительном орнаменте несоответствующей нынешней моде длины, велюровая шляпа с вуалью, аккуратные, но неудобные туфли (тем не менее, не орудия убийства на ногах у Кроули), крошечная сумка и, прости, Господи, короткие перчатки — полное соответствие дневному этикету лет десять-пятнадцать назад. Азирафаэль, вытянутый из блаженного неведения, встрепенулся на звук своего имени. Выражение его глаз мгновенно сменилось с вежливого безразличия, которым он обычно одаривал не особенно настырных покупателей и коллег-ангелов, стоило им появиться поблизости, на что-то ласковое и радостное — никакой неловкости, ни следа от воспоминания о «ты слишком быстр для меня». — Кроули, — они поравнялись, — приятно встретить тебя тут. Наслаждаешься парадом? Кроули чуть не вырос от гордости. — Невероятно, правда? — он сделал жест рукой, не указывающий на что-либо определенное. — Нгк-м-мм… Все. Это. Да? — Не могу не согласиться. — Наверху, небось, все стоят на ушах. Азирафаэль рассмеялся. Кроули так скучал по его смеху. — Можно сказать, нас застали врасплох. Когда строилось окружающее планету пространство, космические исследования определенно не были приоритетом — в конце концов, людей тогда еще не было. Ну а после… — Время почти подошло к концу, — сказал Кроули. — Никто из вас не думал, что они успеют. — Да, — сказал Азирафаэль, обводя улицу взглядом. — Но они, как всегда, не перестают удивлять. Кроули обожал его. Они не разделяли многие страсти друг друга просто потому, что были очень разными созданиями, но одобрение Азирафаэля, особенно в этот момент, значило для него целый мир. — И все это, конечно, стоило Карибского кризиса, — добавил Азирафаэль, пытающий скрыть улыбку, делая вид, что засматривается на очередную волну проплывающих в колонне музыкантов. — Мы не говорим о Карибском кризисе, ангел! — зашипел Кроули. — А даже бы если и говорили — что это, если не очередной разрушенный план вашей стороны? — Как сказал бы на моем месте человек, «если это помогает тебе спать по ночам». Какие бы цели ни преследовались, ты проделал фантастическую работу. Слов для ответа у Кроули не нашлось. Принимать комплименты он не умел, но и для очередного раунда «я демон, фантастические деяния — не моя специальность» настроения не было, так что он благоразумно пропустил это мимо ушей, как и невысказанное, но явно повисшее в воздухе «и я горжусь тобой». Голова парада начала исчезать где-то на пятьдесят восьмой улице. Сдаваясь булькающему внутри удовольствию, Кроули купил у пожилой леди на перекрестке крошечный американский флаг на флагштоке размером с зубочистку и ради шутки воткнул его в шляпу Азирафаэля, наградившего его приподнятой бровью. Он знал, что им нужно было поговорить. Им, если честно, всегда нужно было поговорить. Кроули хотел спросить: как ты провел эти два года? (Несмотря на то, что они жили в одном городе, видеться им удавалось нечасто, и Кроули терзало любопытство). Кроули хотел спросить: ты правда имел в виду то, что сказал мне только что, или это очередная уловка? Кроули хотел спросить: как тебе скорость? Вместо этого он спросил: — Ты здесь по делам, или?.. — Я был занят, но уже закончил, — сказал Азирафаэль, не поднимая взгляда с земли. — А ты, дорогой? — Эм-м-нет, — промямлил он в ответ. — Просто не смог удержаться от того, чтобы не заскочить. — О Кроули, — рука Азирафаэля едва заметно коснулась его предплечья, и Кроули понадобилась вся его сила воли, чтобы не прильнуть навстречу прикосновению. — В таком случае… Раз ты ничем не занят, и я тоже определенно ничем не занят, в «Кинз» прямо сейчас освободился столик. Составишь компанию? Азирафаэль встрепенулся. — Чудесная идея, дорогой. Только… — М-м-м? — Боюсь, я одет не для длительных прогулок, — сказал он. Ох, туфли. — Воображаю, твоя машина осталась в Англии? — Мы посреди Манхэттена, ангел, — прошелестел Кроули. — Поймаем такси. — В таком случае, веди, — сказал Азирафаэль, вполне удовлетворенный, и зацепился за руку Кроули. Они прошли пару кварталов до Пятой авеню и каким-то чудом действительно поймали машину. Удивленный по многим причинам таксист рассматривал своих пассажирок с вежливым любопытством (по даме в белом создавалось впечатление, что Вторая Мировая война еще не закончилась, тогда как ее рыжеволосая спутница в черном выглядела так, будто сошла с феминистского плаката со стен комнаты его внучки), но, как только услышал обрывки доносящейся с заднего сидения беседы, потерял к ним всякий интерес — англичанки. В ресторане Азирафаэль рассказал ему о совершенном накануне походе в театр, и Кроули понял, что тоже слушал мюзикл, который имеет в виду ангел, всего неделей ранее, с тех пор на досуге выдумывая способы, как его можно было бы улучшить (вставив немного хип-хопа, наконец решил он). Стейк был потрясаюшим, да и вино не отставало, но обстановка навевала окрашенные в голубой воспоминания о «Ритце». Как назло, именно в момент, когда эта мысль посетила голову Кроули, из колонок полилась «A Nightingale Sang in Berkeley Square» (Версия Синатры). — Какая прелесть, — сказал Азирафаэль. — Почти как дома. — Скучаешь? — спросил Кроули, подпирая подбородок кулаком. — Я — территориальное создание, — фыркнул Азирафаэль в свой десерт. — К тому же, прошло почти двести лет. Иногда странно покидать книжный даже для короткой прогулки, а что говорить про перемещение на другой континент? — Тогда не покидай, — с некоторой вероятностью это сказал Кроули, но с гораздо большей — вино, которое он выпил. — Соглашение, помнишь? Шепни словечко, и я смотаюсь. Вернешь одолжение как-нибудь по-другому. — Ты слишком добр, — Азирафаэль слегка покраснел. — Не, — просто ответил Кроули. Если бы только дело было в этом. На крошечное мгновение его затопила волна злости: дурацкий Азирафаэль с его дурацкими завитками кудряшек у висков, и невинными светлыми глазами, и миленьким румянцем на круглых щеках. Что надоумило его изменить форму? Слишком демоническая проделка для ангела. Им нужно было поговорить, но почти четыре часа и много очень дорогих бутылок вина спустя они все еще молчали о самом важном, и в редкий момент ясности Кроули понял: пусть будет так. Азирафаэль был насколько близко, насколько не был почти тридцать лет, сияющий в свете стилизованных под керосиновые ламп; их ноги под столом почти касались друг друга, и он смотрел, смотрел так, будто Кроули повесил звезды на небосвод (что было недалеко от правды). Чего, спрашивается, он еще хотел? «Ты слишком быстр для меня, Кроули». Кроули не был насколько гордым. Практика показала, что при необходимости он посидит даже на пассажирском месте. *** Ад, Слишком поздно «Задумайтесь над моими словами, пока не стало…» Деревяшек, которые Кроули притащил из холла, по самым скромным расчетам могло хватить на то, чтобы устроить на девятом круге новое глобальное потепление. Иуда был страшно рад гостинцам. — У тебя нет такого ощущения, что все сговорились против тебя? — бездумно спросил Кроули, наблюдая, как он пытается разобраться со шнурками на ботинках от формы войск Преисподней последней версии, которые Кроули нашел в углу кабинета Вельзевул. — Эм, — сказал Иуда. — В смысле, я не особый специалист по массовым сговорам — это скорее тема Брутов и Кассия. А что, Темный совет? — Гребаные идиоты, — выплюнул Кроули. — Все до единого. Но самый большой идиот — я. Кажется, сегодня на меня свалилась целая куча угроз, но я до сих пор не могу понять, правда ли я услышал то, что услышал. Иуда пожал плечами. — А нет варианта их всех… — он сделал характерное движение пальцем у шеи, — того? — Никогда об этом не задумывался, — признался Кроули и на секунду представил лицо Михаила, когда он попросит его о маленьком одолжении. Убийства не приносили ему удовольствия, но у него была репутация, которую было необходимо поддерживать. — Соблазнительно, но, все же, нет. Они может и некомпетентные ублюдки, посылающие на переговоры кого-то, у кого не хватает ума держать язык за зубами, но без этих некомпетентных ублюдков тут все развалится. — Странно, — сказал Иуда. — Мне всегда казалось, что у тебя нет особой привязанности к этому месту. — Мы уже выяснили, что я идиот, — напомнил Кроули. — Не перескакивай с темы на тему. — Было бы проще, если бы я знал, что ты хочешь услышать, — Иуда вздохнул и принялся поглядывать на размещенную рядом году растопки, явно не зная, с какой стороны к ней подступиться. Спустя секунду его внимание вернулось к Кроули: — Темный совет, угрозы, Преисподняя… Какая разница? Ты ведь все уже решил.