У смерти твои глаза

Он плохо помнил все, что было дальше. Сознание будто дрейфовало в густом липком тумане, и все происходящее воспринималось, как стоп-кадры в плохом артхаусном фильме. Вот он набирает телефон неотложной помощи. Вот сидит рядом с Джисоном, держит его за запястье, ощущая под пальцами неровный, слишком быстрый пульс, и бездумно смотрит на часы. Секундная стрелка ползет мучительно медленно, минутная будто вовсе не двигается с места. В следующем кадре он открывает дверь врачам «скорой». Сидит на кухне с одним из них, молодым парнем с усталым неулыбчивым лицом, и отвечает на его вопросы, глядя, как второй склонился над Ханом и меряет ему давление. Врет, что шел ночью попить воды и увидел, как друг бьется в припадке. Нет, раньше такого не случалось. Да, он испугался и случайно уронил миску с остатками рамёна. И перевернул электрический чайник, когда пытался налить воды, чтобы отпоить его. И опрокинул керамическую подставку для приборов, из-за этого ложки и вилки рассыпались по всей кухне. Потом он трясется в машине неотложки, вцепившись в безвольную руку друга, который по-прежнему без сознания, пристегнутый ремнями к каталке. Машину заносит на каждом повороте, голова Джисона беспомощно мотается из стороны в сторону. Феликс кладет ладонь ему на макушку и прижимается лбом к его ледяному влажному виску. Сползает по неудобному жесткому сиденью в приемном покое, пока Хана увозят по длинному безликому коридору куда-то в недра больницы. И ждет. Бесконечно. Целую вечность. В голове – инертное вязкое ничто. В теле – гулкая пустота и тяжесть отработанного адреналина. В сердце – сквозная дыра, в которую свищет ледяной ветер и треплет рваные окровавленные края. Он один. И проебался везде, где только мог. В том, что так настойчиво искал Хёнджина после смерти дядюшки Гу. Другой бы оплакал мертвого и жил дальше, но ему нужно было обязательно докопаться до правды. Ну что, докопался? Кому стало от этого лучше? В том, что согласился на сделку со Жнецом, чтобы потешить свой эгоизм и утолить любопытство. Еще бы, ведь он теперь типа избранный, ему открылся мир, недоступный обычным смертным. Охренеть как поднимает чсв. Как тебе теперь эта избранность, а, Феликс? Хорошо, вкусно? В том, что легкомысленно согласился присматривать за найденными душами, позволял им жить у них с Джисоном дома, пока исполняется последняя воля. Надо было сплавлять их в музыкальный магазин и оставлять там. Хорошая мысль, просто ахуенная. Жаль только, пришла слишком поздно. В том, что не обращал внимание на состояние Джисона. Тот начал жаловаться на кошмары с тех пор, как у них поселился господин Кан, похудел и осунулся, только пухлые щеки остались прежними. Но Феликс, жестоко заебанный сессией, с ходу списал все на нее же, толком не вникая в суть. Пока Джисон не начал этот разговор о призраках. Пока Хёнджин не дал понять, что ему глубоко наплевать на обычных людей. Пока Феликс не сообразил, что ни хрена он для Жнеца не особенный, и сам Жнец не проявляет заботу о нем или интерес, а просто держит как приманку, на которую удобно ловить злых духов и выполнять свою ебучую работу. О чем и заявил прямым текстом. Если бы существовала премия «Долбоеб года», Феликс бы гарантированно выиграл гран-при. Во всех номинациях. Он оперся локтями о колени и уронил лицо в ладони. Народу в приемном постепенно прибывало – видимо, начался рабочий день. Мимо сновали пациенты, врачи и медсестры, но он никого не замечал, с головой погрузившись в себя. Его словно завернули в целлофан, отрезали от мира с его обычными, повседневными проблемами, от людей с их простыми, понятными травмами. Сломанная рука. Разбитый нос. Сломанная жизнь. Разбитое сердце. Из глубин транса, в котором он плавал, выдернул женский голос: - Ли Феликс? Он заморгал, медленно выпрямился и заторможено поднял голову. Тело от долгого сидения в одной позе на жестком металлическом стуле затекло, казалось чужим и ломким, как сухой осенний лист. Перед ним стояла полноватая женщина в мятом белом халате, с небрежно заколотыми на затылке волосами. В руках она держала планшетку и что-то бегло просматривала на ней, не глядя на парня. - Да, это я. - Разомкнуть искусанные спекшиеся губы удалось с трудом, а сорвавшийся с них сиплый, как у алкоголика со стажем, голос будто принадлежал кому-то другому. - Вы родственник Хан Джисона? – Она наконец посмотрела на него и слегка приподняла бровь, окидывая его профессиональным цепким взглядом. Видимо, выглядел он, как куча дерьма. - Я его друг. Он пришел в себя? - Пока нет. Но угрозы жизни нет, мы перевели его в отделение интенсивной терапии. Феликс сглотнул пересохшим горлом и прикрыл глаза. С плеч будто убрали невидимый огромный груз, тянущий к земле. Значит, Джисон будет жить. - Можно его увидеть? - Пока нет. У него высокая степень истощения и обезвоживания. – Она снова заглянула в планшетку и хмыкнула. – Такое ощущение, что последние несколько недель он провел в пустыне без каких-либо припасов… Никогда не видела, чтобы люди доводили себя до такого состояния из-за сессии. Из-за самонадеянного безмозглого эгоиста, который называется другом. - А когда… когда можно будет его увидеть? Врач устало посмотрела на него. Но видимо, выглядел он реально жалко, потому что в конце концов она вздохнула и сунула планшетку под мышку. - Через пару часов он должен прийти в себя. Но посещения разрешены только с трех часов дня. Феликс кивнул и попытался растянуть непослушные губы в кривом подобии улыбки. - Тогда я подожду здесь. Спасибо. И он ждал, как гребанный Хатико. Потому что это все, что он мог сделать сейчас для Джисона. Когда наконец ему разрешили зайти в палату, он чувствовал себя ходячим трупом. Все внутри будто покрылось пеплом, припорошило снегом и стянуло толстой коркой грязного льда. Но при виде Хана, который лежал и бездумно глядел в потолок, горло все равно сдавило сухим спазмом. - Сони… Джисон перевел взгляд на него и вяло улыбнулся. - Привет, Ликс. Как ты? Лед треснул, из-под него выплеснулась шипящая, ядовитая боль. В несколько шагов дойдя до больничной кровати, он рухнул возле нее на колени, зажмурился и уткнулся лицом в складки жесткой, пахнущей дезинфекцией простыни. - Прости меня, Сони… Прости… Он всхлипывал и давился плачем, воздухом, своей ложью и малодушием, пока по щекам бежали едкие, как кислота, горячие слезы. Сжимал в кулаках ткань и все просил прощения у друга, которого чуть не потерял исключительно из-за собственных глупости и невнимательности. - Ты чего, Ликс? – Теплые пальцы робко коснулись волос на затылке, легко, неуверенно погладили. – Ты же тут не при чем. Врачи сказали, это из-за переутомления. Видимо, я сам не заметил, как загнался из-за этой гребанной сессии… Феликс вцепился зубами в простыню, чтобы не заорать в голос. Он очень даже при чем. Если бы только он мог рассказать все Джисону… Но вываливать на друга всю правду сейчас было бы просто чудовищным свинством. Ему и так досталось. Пусть оправится, придет в себя, а потом… потом он объяснит ему, из-за кого он на самом деле пострадал. Хотя прежде клялся, что ничего не расскажет о потустороннем мире, потому что хотел уберечь его от опасностей, которые он таит. Не уберег. Так какой смысл врать дальше? В палате он просидел недолго. Джисон, слабый, как котенок, вскоре начал клевать носом и в конце концов заснул, по-детски сунув ладонь под щеку. Потом пришла медсестра и выгнала Феликса, сказав, что больному необходим покой. Тот кивнул, попросил звонить ему, если что-то понадобится, и вышел из палаты. Телефон он благополучно забыл дома, когда в беспамятстве выскакивал из квартиры вместе с врачами «скорой». Налички с собой не было. Очередной проеб. Да, он в них высококлассный специалист. Практически мастер уровня «легендарный». Если кто-то в этом еще сомневался – вот вам очередное доказательство. Он только криво усмехнулся и походкой зомби, еле переставляя ноги, побрел прочь из больницы.

* * *

Когда он наконец добрался до дома, солнце начало опускаться к горизонту. Пустая квартира встретила тишиной и слегка прогорклым запахом рамёна, который так и стыл на полу среди осколков маслянисто поблескивающей лужицей. Феликс закрыл входную дверь, привалился к ней спиной и сполз на пол, вытягивая ноги в крошечной прихожей. Надо убраться. Что-нибудь поесть, хотя голод совсем не ощущается. Он вообще ничего не чувствует. Внутри убийственный в своем безмолвии штиль. Абсолютный стазис. Надо собрать вещи Джисона, чтобы отвезти в больницу, потому что в спешке Феликс даже не сообразил прихватить ему сменного белья. Только запихнул в рюкзак пару футболок и зачем-то – ханов геймпад, с которым тот никогда не расставался и всегда таскал с собой. Врачи «скорой» посмотрели на него как на психа, но ничего не сказали. Завтра экзамен. Да и хуй с ним. Это такая ерунда по сравнению с тем, что произошло за последние сутки. Если его отчислят – так ему и надо. Он заслужил сполна гораздо более сурового наказания, потому что он жалкий трус и мелкий, никчемный лжец, из-за которого страдают другие. Вот, опять. Он думает только о себе. Сидит тут на жопе, ноет и эгоистично занимается самобичеванием вместо того, чтобы сделать хоть что-то. С трудом приняв вертикальное положение, он скинул кроссовки и двинулся на кухню. Долгие пятнадцать минут ползал на карачках, собирая осколки с разбросанной лапшой и вытирая кухонным полотенцем застывший бульон. Поставил на место опрокинутый чайник, собрал разбросанные по кухне приборы, выкинул расколотую подставку из-под них. Каждое элементарное действие требовало каких-то неимоверных усилий. То и дело начинала кружиться голова, он садился прямо на пол, чтобы перевести дыхание, и чувствовал себя так, будто его разбили на тысячу кусков и склеили заново, но неправильно, перепутав детали местами. Когда с уборкой было наконец покончено, он бросил угвазданное полотенце прямо в раковину и побрел к своей комнате. Под ногой что-то хрустнуло. Поглядев вниз, он увидел одно из колец, которые дал ему Хёнджин. Молочный ободок был почти не различим на фоне пестрого ковра. Он медленно нагнулся, чуть не завалившись вперед, и подцепил его непослушными пальцами. Интересно, где второе? Пошарив вокруг взглядом, он увидел кофейное кольцо под журнальным столиком. Начал наклоняться, чтобы подобрать его, но вымотанное тело не удержало равновесие, его повело, и Феликс растянулся на полу возле дивана, сжимая оба кольца в кулаке и тяжело дыша. Голова кружилась все сильнее, перед глазами мелькали черные мушки. Пожалуй, надо немного передохнуть. Ударение на ваше усмотрение. А он полежит минутку, и пойдет дальше заниматься делами. Кое-как он заполз на диван и обессиленно вытянулся, уткнувшись носом в вытертую мягкую обивку, которая пахла их с Джисоном беззаботной жизнью. Пролитой давным-давно газировкой, десятками съеденных вместе пицц, бесчисленными вечерами за видеоиграми, просмотром кино и сериалов, доверием и наивными ребяческими надеждами. Вот бы вернуть назад это время. Вот бы вырезать последние месяцы, как забракованные кадры на кинопленке, и начать все заново. Вот бы никогда не встречать Хёнджина и вычистить, вымарать из памяти прекрасное лицо, искаженное чем-то, похожим на боль, когда Феликс кричал на него. Может, ему правда было жаль?.. О нет. Нет-нет-нет. Не придумывай чувства для других. Только не снова. Тем более для того, кто их не может испытывать. Уже допридумывался – и теперь торчишь один в пустой квартире, потому что друг угодил в больницу из-за того, что ты был слишком сосредоточен на себе и пьянящем, восхитительном слепом самообмане. Хватит. Сейчас надо просто немного отдохнуть. Совсем чуть-чуть… Он проснулся от того, что чуть не свалился с дивана. Пугающая пустота под боком вырвала из глубин милосердной черноты, в которую он рухнул, стоило закрыть глаза, и блаженно плавал там… сколько? За окном уже стемнело. Шея снова затекла – хотя бы ради разнообразия надо будет как-нибудь все же поспать на кровати. Он завозился, пытаясь соскрести себя с дивана, и понял, что все это время продолжал крепко сжимать кулак. Онемевшие пальцы пришлось разгибать по одному, и в конце концов он уставился на кольца, лежащие на ладони. Зачем он их снял? Мозг еще не прогрузился спросонок, поэтому он, не задумываясь, надел их на левую руку, как обычно. И попытался собрать мысли в кучу. Воспоминания последних суток смешались в размытое хаотичное пятно, вроде полотен абстракционистов, которые он видел в художественной галерее, куда их с Джисоном занесло на первом курсе. Оба не шарили в изобразительном искусстве от слова «совсем», но решили примерить на себя роль богемной молодежи, которая ходит по модным выставкам, пьет кофе на альтернативном молоке и носит винтаж. Впрочем, очень быстро осознали, что роль гиков-задротов гораздо роднее, потому что в картинах они не поняли ничего, от соевого молока крутило живот, а из старинного было только фото бабули Хан в телефоне Джисона. Хорошее было время. А теперь Джисон в больнице. Мешанина в голове сформировалась в картинку Хана на больничной койке. Вина, которая на время затаилась где-то глубоко внутри, выглянула на свет, показала острые кривые зубы – много, очень много зубов! - и яростно принялась глодать нутро. Феликс съежился и втянул голову в плечи. Он так надеялся, что все это просто сон. Еще никогда реальность не была так беспощадна. Столько надо сделать, столько попытаться исправить, собрать по кусочкам… Только сообразить бы, с чего начать. Первое, что удалось вспомнить – что хотел собрать вещи для друга перед тем, как отключиться. Он встал с дивана и побрел в комнату Джисона. Открыл дверь, протянул руку, нашаривая на стене выключатель, шагнул вперед… и рухнул в темноту. От неожиданности он заорал, но вопль тут же заглушил ветер, бьющий со всех сторон. Его крутило и швыряло, как щепку в бурном потоке, но как он не махал руками, зацепиться было не за что – вокруг только пустота и темнота, которые со свистом проносились мимо. Его в последний раз перевернуло и с силой приложило плашмя о твердую ровную поверхность. От удара клацнули зубы, чуть не отхватив кончик языка. Он распластался, как лягушка, боясь пошевелиться и тяжело дыша. Спустя несколько долгих секунд понял, что, кажется, больше швырять его не будут, и приоткрыл один глаз. Прямо перед ним раскинулся, как на ладони, ночной город. Далеко внизу по артериям освещенных улиц текли потоки автомобилей. Люди на тротуарах казались не больше муравьев. По обеим сторонам возвышались высотки из стекла и стали, а вдалеке, за рекой, вонзала шпиль в безоблачное ночное небо башня Намсан. Где-то он уже видел этот пейзаж. И какого, позвольте спросить, хуя только что произошло?! Как вообще его сюда занесло? По-стариковски кряхтя, он начал подниматься на ноги, когда сзади раздался негромкий голос, звук которого заставил замереть в полусогнутом положении и понадеяться, что от переутомления у него начались галлюцинации. - Феликс? Он медленно выпрямился, повернул голову и забыл, где он, кто он и как дышать. В дверном проеме стоял Хёнджин. И из одежды на нем были только черные спортивные штаны. В смутно знакомой просторной гостиной было темно, но света из панорамных окон хватало, чтобы разглядеть широкие плечи, сильные рельефные руки, которые сейчас были напряжены, и под тонкой молочной кожей можно было рассмотреть каждую мышцу, каждую вену, которые оплетали запястья и поднимались вверх к локтям. Острые росчерки ключиц над крепкой грудью, узкая талия, ровный живот с легким намеком на очертания пресса – в Жнеце оказалось совершенным не только лицо, но и тело. Будто любовно вылепленное талантливейшим скульптором по самым идеальным человеческим пропорциям, какие только существуют в природе. При взгляде на него во рту собиралась слюна, а уши, щеки и губы начинали полыхать, как у первоклассника, впервые застуканного за просмотром фильма для взрослых. - Как ты здесь оказался? – Хёнджин шагнул ближе. Прекрасное лицо было ошеломленным и не верящим, темные глаза ярко, тревожно поблескивали. Будто вырванный из гипноза, парень вздрогнул и огромным усилием отвел взгляд, хотя он, как намагниченный, стремился обратно. - Не… не знаю. - Он потерянно почесал затылок, мельком оглядел обстановку, изо всех сил стараясь не смотреть на Жнеца. – Я был дома, зашел в комнату Джисона, и… и меня перенесло сюда... Я что, у тебя? Темный взгляд скользнул по нему вниз и остановился на левой руке. - Ты надел обратно кольца, - проговорил шинигами с непонятной интонацией. Парень опустил глаза, посмотрел на два ободка на пальце… и наконец вспомнил, как и почему их снял. Разочарование и обида сплелись внутри в темный шипастый клубок, от которого по венам побежал жгучий яд. Феликс сжал губы и поднял руку, собираясь снять кольца. - Это вышло случайно. Я, блять, без понятия, как сюда попал, но не собирался тебя беспокоить. Я пойду… - сухо сказал он, но Хёнджин внезапно в два шага оказался прямо перед ним, схватил и сжал между горячих ладоней его руку и выдохнул: - Останься. Пожалуйста. Феликс замер, поднял взгляд и от удивления распахнул рот. Черные глаза смотрели на него умоляюще, с таким отчаянием, какого он никогда прежде не видел. От былой бесстрастности не осталось и следа. Прекрасное лицо больше не было неподвижным – в каждой черте сквозило яркое, обнаженное чувство, эмоция, живое напряжение. Черные волосы были влажными, с них срывались редкие капли и скользили вниз по молочной коже. Знакомый холодный аромат накрыл волной, нежно и сладко окутал с ног до головы, будто одеялом. Слишком близко. Слишком соблазнительно. Слишком совершенно. Не по-человечески. - Что с твоим лицом? – выдавил Феликс, стараясь смотреть куда-то в точку над плечом Жнеца. Если посмотрит на чувственные полные губы, которые сейчас всего в паре десятков сантиметров – он пропал. - Что? – Хёнджин непонимающе приподнял брови, продолжая сжимать его руку. Жар от его ладоней поднимался вверх по коже и проникал прямо в сердце, омывая его исцеляющим ласковым теплом. - Оно как-то… изменилось. – Парень опустил взгляд. Лучше смотреть в пол. Так безопаснее. А еще лучше зажмуриться и не дышать, чтобы не чувствовать этого тонкого аромата, из-за которого по привычке начинает быстрее стучать сердце. - Не знаю, - растерянно ответил Жнец. Он бессознательно притронулся тонкими пальцами к своей щеке, продолжая сжимать ладонь Феликса в другой руке. – Я не заметил ничего… Но сейчас это и неважно. Пожалуйста, выслушай меня. Он помолчал несколько мгновений, собираясь с мыслями, а потом заговорил – непривычно быстро, сбивчиво и горячо: - Я правда не могу помочь Джисону. Не потому, что не хочу, а потому что не знаю, как. Жнецы Смерти не умеют исцелять – нам это просто не нужно. И я дал тебе кольца не для того, чтобы использовать тебя как приманку для квисинов. Я сделал это, потому что не хотел, чтобы ты пострадал. Ведь из-за меня ты стал видящим, чтобы там не говорил Минхо про предназначение. Я не понимаю, что чувствовал тогда, не знаю, что чувствую сейчас, и почему вообще это все происходит… Но я хочу, чтобы ты был в безопасности. Чтобы всегда мог позвать меня, когда тебе страшно. Чтобы… чтобы мы были связаны. Я всегда приду, Феликс. Только, пожалуйста, позволь мне тебя защищать. С каждым словом Хёнджина глаза Феликса расширялись все больше, а сердце колотилось все сильнее. Он распадался на части и возрождался вновь, вспыхивая все ярче, как сверхновая. Горел и тонул в обжигающе-холодном потоке. Он не понимал, что происходит, почему всегда сдержанного, замкнутого шинигами вдруг словно прорвало, и из него хлестала эта горькая искренность, жгучее отчаяние, горячая мольба – яростно, почти физически ощутимо. Его слова были как бальзам для сердца, как прохладная ладонь, прижатая к пылающему в горячке лбу. Но Феликс боялся. Боялся поверить, что все это происходит в самом деле. Боялся, что снова обманывает сам себя, и расплачиваться придется осколками сердца, от которого и так уже мало осталось. Боялся, что опять понимает неправильно, а на самом деле Хёнджин просто просит, чтобы он снова стал его ручным смертным – глупым, бестолковым, но нужным для работы. - Зачем тебе это? – хрипло выдавил он, продолжая сверлить взглядом белый ковер на полу. Ладонь, которую Хёнджин продолжал сжимать, жгло все сильнее. - Просто я хочу, чтобы… у тебя все было в порядке, - после паузы слегка неуверенно ответил Жнец. Феликс трудно сглотнул. Ну вот, как он и думал. Хёнджин заботится о нем, только как о питомце. Он снова все понял неправильно и перевернул с ног на голову. Ищет взаимность там, где ее и в помине нет. Но все-таки… Все-таки… - Почему? – глухо спросил он, изо всех сил цепляясь за остатки благоразумия. Он уже знает, как больно падать с воздушных замков, которые сам же и построил. Еще одного падения он не переживет. – Потому что ты мне нужен. Феликс закрыл глаза. Понимает ли Хёнджин, что с каждым словом откусывает по кусочку от его сердца? Осознает ли, что значат для человека такие слова? Для безнадежно влюбленного, вконец запутавшегося, измученного своими чувствами человека, который в себе-то разобраться не может – что уж говорить о непостижимом Жнеце Смерти? - Как видящий? – Он стиснул зубы, готовый встретить сокрушительный ответ. - Как Феликс. – Тихо-тихо, с потаенной улыбкой и мягким теплом в голосе. Он шмыгнул носом и крепче зажмурился. Это не может быть правдой. Хёнджин же не раз говорил, что Жнецы не знают, что такое эмпатия. Они не способны сострадать, сожалеть, чувствовать вину или душевную боль. Ни к кому не привязываются. Не могут любить. И лгать они тоже не могут. Почему тогда он все это сейчас говорит? Что изменилось? - Посмотри на меня. – Просяще, отчаянно, почти шепотом. Горячие ладони выпустили наконец его руку и тут же легли на щеки, которые так вспыхнули в ответ, что впору было удивиться: как Жнец не обжегся? Большие пальцы аккуратно, нежно огладили скулы, и от этого ноги стали ватными, а сердце заколотилось так, что наверняка наставило синяков изнутри. Но он все еще не верил. И продолжал упрямо жмуриться, пытаясь удержаться на краю пропасти. Если откроет глаза – он в нее рухнет. - Феликс, пожалуйста… - Тихий голос забирался под кожу, в самую душу, прямо к сердцу. Ему так хотелось верить. Просто отпустить себя – и шагнуть вслепую, чтобы вознестись к небесам или упасть на самое дно, на острые камни реальности… Лицо обдало теплым дыханием с ароматом ледяного зимнего утра. Горячие, гладкие, восхитительно нежные губы мягко прижались к его губам. Феликс перестал дышать и широко распахнул глаза.