У смерти твои глаза

Несколько часов назад

Что-то изменилось. Что-то было неправильно. Хёнджин не мог найти себе места. В голове то и дело всплывало веснушчатое лицо, искаженное гневом, потемневшие шоколадные глаза, прыгающие губы, и эхом крутилось: Убирайся! Под ребрами нарастала тянущая тупая боль, от которой тело становилось чужим и непослушным, и холодели кончики пальцев. Внутри что-то ворочалось – большое, темное, непонятное и пугающее, сдавливало сердце, путало мысли и не давало сосредоточиться. Требовало ответов, действий, вопило о том, чтобы вернуться туда, в маленькую квартиру, объяснить, заставить выслушать. Прижать к себе, вдохнуть запах лета и фруктов, защитить и спрятать от всего враждебного, злого мира, чтобы никто и никогда не мог навредить. Чтобы снова смотрел не с отчаянием и яростью, а как прежде – с жадным любопытством, доверчиво, с затаенной надеждой и непонятным ожиданием. Чтоб я тебя больше не видел! Страх запускает ледяные липкие щупальца в самое нутро, заставляет сжимать кулаки и кусать губы, проглатывая растерянный, отчаянный крик бессилия. Он не боялся ничего – ни темноты, ни монстров, которые в ней таятся, ни ран, ни боли, ни смерти. Все это было его миром – привычным, замершим в вековом оцепенении, скованном холодом и отсутствием движения. Но ему было хорошо в нем. Пока однажды над ним не взошло солнце, и прочный ледяной панцирь лопнул, чтобы впустить теплое дыхание жизни. Сейчас этот мир трещит по швам от переполняющих эмоций, и он понятия не имеет, что с этим делать. Он, не дрогнув, встречал лицом к лицу кошмарные создания, живые порождения самых ужасных человеческих пороков, но оказался безоружен перед обыкновенным смертным. Перед Феликсом. Долг и собственные желания рвут сердце на части, пока он шагает по мосту, видя впереди покореженную груду металла, которая когда-то была двумя автомобилями. Под ногами хрустит битое стекло, когда он подходит ближе. Он почти не слушает душу одного из водителей, который рассказывает что-то о работе и о жене, с которой прожил десять лет и которая смертельно ему надоела. Что ж, теперь ты свободен. Когда душа уходит, телефон в кармане взрывается привычной трелью. Ему снова надо идти. У смерти нет четкого расписания. Он выполняет свою работу на автомате: идет от одного мертвеца к другому, провожает их, выслушивает, не слыша - а сам будто погружается все глубже на дно. Сердце сжимается все болезненнее, кровь стучит в висках, и все сильнее ощущение неправильности происходящего. Собственной неправильности. Так не должно быть. Он не должен это чувствовать. Не должно так болеть внутри при мысли о ком-то. О ком-то, к кому тянуло, как магнитом. О ком-то, кто рассказывал забавные истории, улыбался ярко и солнечно, задавал дурацкие вопросы и объяснял элементарные, с точки зрения человека, вещи. О ком-то, кого он обещал защищать – и сам же ранил. Что он сделал не так? Наверное, все. Все, начиная с первой встречи в музыкальном магазине. Если бы он тогда стер память о своем визите – ничего этого не было бы. Если бы не перенес его тогда на крышу из клуба, пытаясь уберечь от квисина. Если бы не предложил эту дурацкую, бредовую сделку… Как много «если бы». Как много ошибок, но прежде он ни о чем не жалел. Напротив, ему даже нравилось ходить по краю. Нравилось, когда сердце ни с того ни с сего срывалось в галоп от случайного взгляда или прикосновения, хоть этого и не должно было быть. Поначалу он задумывался, почему это случается только рядом с Феликсом, но потом стало слишком много всего, и было уже не до раздумий. Потому что Феликс был рядом. А теперь он не знает, как быть. День медленно перетекает в ночь, а он все носится по городу, как заведенный. И ждет. Ждет того призрачного зова, который наполняет пространство тихим мелодичным звоном, когда он нужен Феликсу. Но вокруг только мерно дышит равнодушный, безликий, никогда не спящий город. Только лица умерших, и на каждом – отпечаток осознания того, что назад пути нет. У каждого своя боль и сожаления, и никто понятия не имеет, какая буря ревет внутри Жнеца Смерти. Никому до него нет дела. Ближе к полуночи он наконец возвращается домой и впервые за век чувствует себя бесконечно уставшим. Внутри все еще болит, и эта боль не идет ни в какое сравнение ни с когда-либо полученными ранами, ни с регенерацией. За день она ничуть не притупилась – напротив, с каждым часом становится будто сильнее, и сейчас, когда он один в пустой квартире, обрушивается мощной темной волной. Он скрипит зубами, глубоко вдыхает носом, заставляя себя успокоиться и мыслить привычно четко. Пытается разобрать, распутать клубок чувств внутри. Но получается из рук вон плохо, потому что он понятия не имеет, что происходит. Но знает, кто мог бы помочь, разогнать тьму, усмирить бурю и осветить путь одной солнечной улыбкой. Вот только Феликс ясно дал понять, что больше не хочет его видеть. Сердце сжимается так, что он сдавленно охает и сгибается, автоматически потирая грудь. В висках тяжело бухает кровь, руки и ноги кажутся ледяными. Он идет в душ, пытаясь отогреться под обжигающе-горячими струями. Привести мысли в порядок и смыть с себя это ощущение страшной, темной безысходности. Если бы голову можно было помыть изнутри… Когда он выходит из ванной, то слышит глухой удар и сдавленный стон в гостиной. Не верит своим ушам, потому что низкий голос звучит слишком знакомо. Он идет на звук, по привычке ступая мягко и неслышно, как охотник, следующий за добычей. Тело само собой напрягается, готовое сорваться в прыжок, обрушиться на того, кто без предупреждения вторгся к нему… И из груди разом выбивает весь воздух, когда он видит возле окна на фоне ночного города знакомую тонкую фигуру. Вид у Феликса откровенно ошалевший, он явно не понимает, как здесь оказался. Хёнджин тоже не представляет, и прежний он в первую очередь непременно бы задался вопросом, как это случилось. Но сейчас это кажется совершенно не важным, потому что самое главное – Феликс здесь. От одного его вида боль внутри утихает, сменяясь странной звенящей легкостью. Феликс снова рядом. И он наконец сможет все объяснить. - Феликс, пожалуйста… - Парень упорно избегает прямого взгляда, смотрит в сторону или вниз, в конце концов и вовсе зажмуривается. А Хёнджин не знает, как еще объяснить то, что происходит внутри. Там столько всего, и ему так нужно сказать об этом, но он понятия не имеет, как, потому что не знает названия своим чувствам. Знает только, что смотреть на это осунувшееся, непривычно отстраненное лицо – больно. И он берет его в ладони, гладит большими пальцами округлые скулы, усыпанные брызгами веснушек. Так давно хотел это сделать, пересчитать каждую крапинку – и зачем-то сдерживал себя, думая, что так нельзя. Что Жнец Смерти не может желать коснуться обычного человека. Но вот касается, держит в руках, и, великие боги, каким же это кажется правильным! Он смотрит на упрямо поджатые сочные губы – и отпускает себя. Больше не думает ни о чем, не сопротивляется и не пытается укротить свои желания. Наклоняется и прижимается к ним своими. И все наконец встает на свои места. Время остановилось. Мир замер, схлопнулся до пределов этой комнаты, до клетки ребер, в которой отчаянно колотилось сердце. До тех сантиметров кожи, которыми соприкасались две пары губ. Несколько секунд – и Хёнджин отстранился, но продолжал бережно держать лицо Феликса в ладонях. - Что ты делаешь? – хриплым шепотом выдавил тот, ошарашенно пытаясь отыскать взглядом ответ в прекрасных чертах, по которым будто волны пробегали какие-то странные, еле уловимые изменения. - Не знаю, – горячо выдохнул Жнец, выглядя не менее ошеломленным. В глубине непроглядно-темных глаз плясала буря. – Я… что-то сделал не так? Феликс с трудом сглотнул. - Смотря зачем ты это сделал, - прошептал он, перебегая взглядом от темных глаз к манящим губам. – Хёнджин, я не понимаю… - Я тоже не понимаю. - Шинигами склонил голову, зажмурился и прижался прохладным лбом к его лбу. – Феликс, я не знаю, что происходит. Когда я увидел, как Кан пытается выпить тебя, и потом, когда ты сказал мне уйти… что-то изменилось. Я не мог найти себе места. Было так больно здесь. - Он прижал широкую ладонь к своей груди. Феликс проследил взглядом за его рукой и тут же отвел глаза, чтобы не начать разглядывать очертания мышц под молочной кожей и аккуратные бусины бледно-розовых сосков. В горле резко пересохло. - Я… испугался? Да, наверное, испугался. Представил, что ты больше не позовешь, что с тобой что-то случится, и стало так… так… - От попытки описать словами то, что испытывал и при этом не понимал, красивое лицо мучительно исказилось. – Я не должен это чувствовать. Этого вообще не может происходить. Тогда почему происходит? Почему внутри так много всего, Феликс? Он смотрел так умоляюще, как будто ждал, что Феликс знает ответы на эти вопросы. А тот не знал и не понимал ничего, и мог только изумленно глядеть в ответ. Даже в самых смелых мечтах он представить не мог Хёнджина таким открытым, искренним и уязвимым. От прежнего сдержанного и спокойного Жнеца не осталось ничего, и сейчас Феликс сам был почти напуган, глядя на него. Слишком много муки было в тонких морщинках на гладком лбу. Слишком яркое, болезненное отчаяние читалось в изломе темных бровей. Слишком сильное смятение виделось в нижней губе, закушенной так, что нежная розовая кожа побелела там, где в нее вонзались зубы. - Я не знаю, - прошептал Феликс дрожащими губами, робко накрывая ладонью руку на своей щеке. – Хёнджин, я правда не знаю, почему это происходит с тобой. Ты же говорил, что Жнецы не могут испытывать чувства… - Не могут, - тихо выдохнул шинигами и поднял голову, встречаясь взглядом с огромными глазами цвета теплого шоколада, которые смотрели испуганно и одновременно доверчиво. – Значит, со мной что-то не так? - Я не знаю, - повторил Феликс. – Для людей это нормально - бояться потерять того, кто дорог… Темный взгляд опустился на его губы – почти как тогда, после битвы с квисином в парке, - и парень почувствовал, как те начали зудеть от желания снова ощутить на себе другие - полные, мягкие, которые были прямо перед ним. - Я не человек, - прошептал Хёнджин, не сводя взгляд с губ Феликса. – Но, кажется, ты мне очень дорог, Феликс. Ты мне нужен. Сердце с силой ударило в горло и рухнуло в живот, кожу закололо от невидимого электричества, разлитого в воздухе – и Феликс сделал последний шаг. Нырнул в пропасть. Поднял подбородок, закрыл глаза, подался вперед и прижался к губам Хёнджина. Осторожно, будто боясь, что в любой момент его оттолкнут, смял их своими. На вкус они как первый снег, как исполнение всех желаний, как самое настоящее рождественское чудо. Обхватил нижнюю, слегка втянул ее и задрожал, услышав сдавленный изумленный вздох. Горячие ладони легли на спину, крепко прижали к обнаженной груди, в которой быстро-быстро билось сердце – и Феликсу сорвало все тормоза. Он обхватил Хёнджина за шею, запустил пальцы во влажные черные волосы на затылке, притягивая его голову к себе ближе – и впился поцелуем так, будто от этого зависела его жизнь. Все вопросы, которые терзали его на протяжении последних нескольких месяцев, нашли ответы в этих губах – нежных, гладких и податливых. Осмелев, он слегка прикусил нижнюю, тут же провел по ней языком, будто извиняясь, раздвинул их и проник в горячий, влажный рот. Едва не задохнулся, когда в ответ сильные руки скомкали на спине футболку и сжали его до хруста ребер. Поначалу Жнец отвечал робко, неумело, несколько раз они столкнулись зубами, но постепенно приноровился, а затем неожиданно прикусил его верхнюю губу. Феликс громко охнул в поцелуй, и Хёнджин тут же отстранился. - Я сделал тебе больно? – спросил он сбивчивым горячим шепотом, тяжело дыша и глядя расширенными глазами. Почти как во снах Феликса: в них чистый огонь плескался пополам с желанием, затягивал в голодную бархатную глубину. Но теперь в ней было совсем не страшно утонуть – напротив, хотелось больше всего на свете. - Нет, - выдохнул Феликс, дрожа от нетерпения и ответного желания. – Все хорошо. Иди сюда… И Хёнджин первым потянулся к нему – жадно, нетерпеливо, как путник в пустыне, нашедший чистый прохладный источник. Их языки столкнулись, исследуя друг друга, и из груди Жнеца вырвался тихий непроизвольный стон, от которого у Феликса резко ослабели колени. Он в жизни не слышал звука прекраснее и сексуальнее. Пальцы выпутались из черных волос, спустились ниже и обхватили сильные плечи. Он прижимался и льнул изо всех сил, всем телом, потому что хотелось еще ближе, еще горячее. Раствориться, расплавиться, растечься по этой бледной бархатистой коже, осесть на горячих сладких губах, сплестись с шелковистыми черными волосами. Хотелось его всего – со всеми его тайнами и мистической недосягаемостью, с привычной бесящей отстраненностью и этой новой, непонятной чувствительностью, от которой шла кругом голова. Со всеми его «Жнецы Смерти не могут…», хотя прямо сейчас, когда крепко сжимал Феликса в своих руках, когда целовал так исступленно, до сбитого дыхания, доказывал прямо противоположное. Могут. И Феликс теперь тоже мог. Мог беззастенчиво водить руками по широкой ровной спине и рельефным плечам, внутренне пища от восторга. Мог наконец целовать эти мягкие, восхитительные губы, упиваясь их вкусом и податливостью. Мог спуститься к длинной шее, провести губами под острой – можно порезаться, - линией челюсти. Целовать, кусать и тут же зализывать укусы, оставляя на молочной коже ярко-красные отметины. Слушать тихие, мелодичные полувздохи-полустоны, которые срывались с губ Хёнджина, когда парень, привстав на носочки, чтобы дотянуться, проводил языком вверх по его шее и прикусывал мочку уха. Горячие большие ладони пробрались под футболку и прижались к спине, прожигая своим жаром до костей. Феликс выгнулся и застонал в губы Жнеца, когда тот одной рукой поднялся вверх, обхватив за основание шеи сзади, а другой обвил талию, прижимая к себе еще крепче. - Сними… - выдохнул он, на мгновение оторвавшись и пытаясь глотнуть воздуха, которого было катастрофически мало. Но если перед ним стоял выбор, что делать: целовать Хёнджина или дышать, он безоговорочно выбирал первое. И наверное, Хёнджин был с ним согласен, потому что без слов снова накрыл губами его губы, нетерпеливо подцепил футболку парня и рывком стащил ее, прервав поцелуй лишь на долю секунды. От соприкосновения кожа к коже по всему телу прошла горячая сладкая волна, от которой оба одновременно тихо застонали, прежде чем вновь вцепиться друг в друга, сплестись руками и губами. Тонкие пальцы Хёнджина скользили по обнаженной спине легко, едва касаясь, и от этих нежных, аккуратных прикосновений Феликса плавило, как восковую свечку. На контрасте с ними целовал Жнец так, будто хочет съесть – глубоко, горячо, мокро и жадно. До головокружения, до кругов перед глазами и слабеющих коленей. Не выдержав, Феликс провел небольшими ладонями вниз по широкой груди, кончиками пальцев очертил кубики пресса и несмело коснулся чужого возбуждения, скрытого черными домашними штанами. Прикусил губу Хёнджина, с восторгом ощущая, как его тело отзывается заметной дрожью и глухим гортанным стоном. - Феликс… - Тот отстранился, тяжело дыша и глядя огромными почерневшими глазами, в которых привычная тьма уступила место чистому, незамутненному желанию и растерянности. – Я… я не знаю, что делать… - Шшш, - парень мягко прижал палец к его губам и подтолкнул к дивану. – Я покажу… Только если ты не против. Тот коротко мотнул головой и снова потянулся к нему губами. Крепко прижал к себе, приподнимая над полом, и Феликс непроизвольно обхватил ногами узкую талию, когда Жнец в три шага пересек гостиную, удерживая его руками за бедра, и опустился со своей ношей на диван. Парень снова прильнул к нему, целуя горячо и голодно, немного поерзал на бедрах, устраиваясь поудобнее, и улыбнулся в поцелуй, услышав очередной сдавленный стон. - Ты такой тихий, - он отстранился и ласково провел тыльной стороной ладони по бледной гладкой щеке. – Не надо себя сдерживать, ладно? Дай мне тебя слышать. - Феликс… - выдохнул Хёнджин, открывая глаза, затянутые поволокой желания. С растрепанными черными волосами, зацелованными, припухшими губами, красными отметинами на шее и часто вздымающейся грудью – сейчас, в свете огней ночного города, в полумраке комнаты, он казался ожившим произведением искусства, живым воплощением страсти и сексуальности. И где только все пряталось до сих пор? – Дотронься еще раз так… Никакие земные или адские силы не могли бы заставить Феликса отказать в такой горячей, искренней просьбе. Ничто не могло сейчас оторвать его от Хёнджина – такого желанного, открытого, задыхающегося от непонятных, новых чувств и ощущений. Феликс снова коснулся его губ, прикусил и слегка оттянул нижнюю, прежде чем отстраниться и соскользнуть вниз. Цепочкой влажных поцелуев спуститься по шее к широкой груди, лизнуть горошину соска, покрутив другую в пальцах, и довольно ухмыльнуться, когда горячее тело под ним ощутимо вздрогнуло, а тонкие пальцы сжались, впиваясь в его плечи. Он приподнялся и соскользнул еще ниже, устраиваясь на полу между разведенных ног Хёнджина. Тот поднял голову и растерянно посмотрел на него сверху вниз: - Феликс? – С жарким выдохом, пожирая взглядом светлые волосы, которые сейчас казались платиновыми, острые хрупкие ключицы, худощавые, но сильные руки, тонкий торс с намеком на пару кубиков пресса – спасибо Чанбину за то, что периодически пинками загонял в спортзал, невзирая на все протесты. - Все хорошо. - Ловкие пальцы подцепили резинку черных спортивных штанов и медленно потянули вниз. – Доверься мне. И скажи, если не понравится то, что я буду делать. В темных глазах Жнеца вспыхнул яркий, голодный огонек, но он кивнул и приподнял бедра, помогая избавить себя от одежды. Феликс откинул штаны в сторону, опустил взгляд и почувствовал, как во рту собирается слюна. Хёнджин был идеален везде. У него были длинные стройные ноги и красивые, сильные бедра. А еще ровный, крупный член с глянцевой ярко-розовой головкой, который сейчас плотно прилегал к рельефному плоскому животу. На верхушке маняще поблескивала перламутровая капля предсемени. Под пристальным взглядом Феликс провел ладонями вверх по внутренней стороне бедер и улыбнулся, почувствовав, как они напряглись и услышав очередной сдавленный вздох. Хёнджин наблюдал за каждым его движением внимательно, но без настороженности, с трудом сдерживаясь, чтобы не дернуть на себя и не впиться снова поцелуем. Он сжал руки в кулаки и опустил их на диван, давая Феликсу карт-бланш и полностью доверяясь ему. Понимая, что не знает об этом аспекте в жизни людей ничего, и поражаясь реакции собственного тела. Никогда прежде не возникало желания целовать, касаться кого-то так, как Феликса. И он никогда не думал, что чьи-то ответные прикосновения и действия способны разжечь внутри такой пожар, эпицентр которого был там, внизу, между ног, где сейчас Феликс делал что-то невообразимое. Водил губами и пальцами по нежной коже внутри бедер, прикусывал ее, втягивал в рот и тут же зализывал яркие свежие отметины. Дразнил, поднимался все выше, и от этого сладко стягивало внизу живота, пока… Пока Феликс, вдоволь насладившись своей игрой, не провел языком по стволу от основания до самого верха и не обхватил головку губами. Хёнджин крупно вздрогнул всем телом, резко втянув воздух сквозь зубы. В ушах вдруг зашумело, и он зажмурился от неожиданности, сдавленно выдохнув: - Агх… Феликс… что ты… Тот провел языком по головке во рту, очертил ее по кругу, качнул головой, опускаясь ниже, и Хёнджин звонко застонал, выгибаясь навстречу. Проклятые боги, как же сладко… Горячие губы и язык гладко заскользили по члену, вбирая его все глубже. Не осталось ни долга, ни боли в груди, ни сомнений, ни тревог – только Феликс, его руки, которые ласково поглаживали напряженные бедра, и обжигающий, восхитительный рот, в который он погружался. Он рвано вдохнул, открыл глаза и опустил взгляд только затем, чтобы задохнуться от увиденного. Сочные губы обхватывали влажный от слюны ствол и мерно скользили по нему вверх и вниз, аккуратные пальцы сжимали у основания, двигаясь синхронно с губами. А из-под светлой челки смотрели, не отрываясь, огромные глаза цвета теплого шоколада, и в них было столько нежности и страсти, столько желания отдать себя всего, без остатка, что сдавило горло, из которого снова и снова рвались невольные стоны… Кровь неслась по венам раскаленной лавой, грохотала в ушах и устремлялась вниз, живот горячо, сильно и сладко стянуло. Хёнджин напрягся всем телом, начал безотчетно двигать бедрами навстречу, сбивая тягучий, плавный ритм Феликса. Тот почувствовал, как член во рту стал словно каменный и запульсировал перед тем, как в горло ударил горячий вязкий поток. Жнец протяжно застонал, вцепившись обеими руками в обивку дивана, откинув голову и жмурясь от внезапно обрушившегося, слепяще острого чувства. Оно растекалось по всему телу яркими электрическими волнами, пробирая с ног до головы крупной дрожью. Феликс проглотил все, что было во рту, напоследок еще несколько раз провел губами вверх и вниз по стволу, слизнул последние капли с головки и выпустил ее из рта, тяжело дыша. Собственный член давно болезненно ныл, требуя прикосновений, на серых домашних штанах, в которых он был, спереди виднелось влажное пятно. Он нетвердо поднялся на ноги, откинул волосы со лба и снова сел верхом на бедра Жнеца, стараясь не касаться его слишком чувствительного сейчас члена. Хёнджин смотрел куда-то в потолок огромными черными глазами и выглядел оглушенным. На бледных щеках проступил неяркий румянец, искусанные полные губы слегка подрагивали, обнаженная грудь тяжело вздымалась. - Эй, - Феликс прижался к нему и мягко провел кончиком носа по острой скуле, оставив легкий поцелуй на щеке. – Ты здесь? - Ммм… да... кажется… – Руки Хёнджина сомкнулись вокруг, прижимая ближе. Он глубоко вдохнул, повернул голову и поймал губами губы парня. Под ладонью Феликса быстро-быстро колотилось его сердце. – Что это было? - Это называется минет, мой дорогой, сексуально необразованный Жнец Смерти, - мягко усмехнулся тот. – И я очень надеюсь, что мы сможем восполнить этот пробел в твоих знаниях. Но сейчас… ты можешь тоже коснуться меня? Пожалуйста… Темный взгляд Хёнджина, в котором еще плескались отголоски удовольствия, стал внимательным, но слегка неуверенным. - Я… попробую. Большие ладони опустились на ягодицы Феликса и слегка сжали их. Тот даже ахнуть не успел, как Жнец стремительно перевернулся, вжимая его в диван своим великолепным обнаженным телом. Оперся руками по обе стороны от его головы, сильное бедро вклинилось между разведенных ног Феликса, надавливая на ноющий член. От этого прикосновения парня подбросило, он низко застонал и вцепился в напряженные сильные плечи. - Больно? – Хёнджин замер, нависая сверху и поблескивая глазами из-под черной завесы растрепанных волос. - Да нет же, блядский боже! – Феликс прикусил губу и нетерпеливо двинул бедрами вперед и вверх, потираясь о него. – Я не хрустальный, Хёнджин! Просто… дай руку… Дрожа от желания, он сам стянул с себя штаны, извлек из них член и опустил на него горячую ладонь Жнеца. Тот осторожно сомкнул длинные пальцы и замер, не зная, что делать дальше. Феликс с нетерпеливым стоном положил свою руку поверх его, сжал и начал двигать ими вверх и вниз. Хёнджин жадно, пристально следил за его движениями, подстраиваясь под быстрый ритм, который он сходу задал. Разрядку хотелось получить как можно скорее. -Хён… джин, - выдохнул он, жмурясь, когда Жнец, поняв, что от него требуется, скинул его руку, которая направляла, и дальше начал ласкать его сам, с оттяжкой, проходясь большим пальцем по головке и размазывая естественную смазку по стволу. - Я здесь. – Горячие мягкие губы проскользили по шее, прижались к чувствительному месту под ухом, и Феликс снова застонал, чувствуя, как близящийся оргазм заставляет поджиматься пальцы на ногах, а тело само выгибается дугой. - Я… сейчас… - Еще пара движений – и он с протяжным низким стоном кончил в ладонь шинигами, который продолжал прижимать его к себе и покрывать поцелуями губы, щеки, глаза, шею. Перед глазами замелькали искры, в голове зашумело, он мелко вздрагивал, пока тонкие горячие пальцы в последние несколько раз не прошлись по члену и исчезли, оставив ощущение неприятной прохлады. Пытаясь перевести дыхание, он открыл глаза и увидел Хёнджина, который по-прежнему нависал над ним, разглядывая свою ладонь, испачканную спермой. - Любопытно… - Ммм? - То, что мы сейчас делали… - Жнец приподнял бровь, растирая пальцами тягучую скользкую влагу. Потом перевел заинтригованный взгляд на Феликса и склонил голову набок. – Это тоже называется минет?