У смерти твои глаза

Странная штука – время. Когда ты счастлив, оно летит, будто поставленное на режим быстрой перемотки. Драгоценные мгновения исчезают быстрее, чем ты успеваешь осознать, что вот оно – счастье. Только потом понимаешь это, но обычно уже слишком поздно. Остается лишь бережно хранить эти воспоминания, перебирая их в памяти, как яркие разноцветные камни. Когда тебе плохо, время тянется бесконечно медленно, отсчитываемое ударами измученного, истерзанного сердца. Ты застываешь в нем, как муха в янтаре, и кажется, что эта пытка не закончится уже никогда. Феликс не помнил, сколько времени провел в опустевшей квартире. Сознание помутилось, и в какой-то момент он обнаружил себя, сидящим на полу в темноте в комнате для рисования, с телефоном Жнеца в руках. Но сколько не пытался его включить, мобильный оставался мертв. Что парень хотел в нем найти, он и сам не знал. Может, какую-то подсказку, которая укажет на то, что все произошедшее – огромная, чудовищная ошибка. Ведь Хёнджин сказал, что смерть самого Феликса была ошибкой, которую он исправил. Договорился. Значит, и со смертью можно договориться? Выходит, и она может ошибаться? В конце концов он отшвырнул бесполезный телефон, запустил пальцы в волосы и сжал основаниями ладоней виски, крепко зажмурившись. Внутри поднималась ядовитая злость пополам с обидой. Он старался сосредоточиться на ней, потому что чувствовал, как в затылок дышит беспросветное отчаяние, от которого хочется лезть на стену и выть в голос. Вина, потому что ни одна короткая, глупая человеческая жизнь не стоит того, чтобы обменивать ее на жизнь такого, как Хёнджин. И боль – чудовищная, невообразимая, поселившаяся внутри на месте того, кто успел стать целым миром. Лучше злиться. И он злился. На себя – за то, что был таким доверчивым идиотом, и наивно поверил, что путешествие в мир мертвых пройдет без последствий. На Жнеца – за его смиренную готовность к слепому самопожертвованию. За то, что он все решил за них двоих – глупо и безрассудно. За то, что молчал до последнего – когда уже нельзя было что-то объяснить или изменить. За то, что поставил себя на кон в этом жестоком размене, не задумываясь, каково будет Феликсу жить с этим бременем. На судьбу – за то, что ее нельзя изменить, как не пытайся. Можно сбить ноги в кровь, пытаясь убежать от нее, но она все равно настигнет и потребует свою плату. Чем отчаянней бежишь – тем выше будет цена. На мир мертвых и Йомру с его дебильным равновесием – кого это вообще волнует, когда у каждого свой собственный мир? И конкретно его, Феликса, сейчас был разбит в острую стеклянную крошку, которая с каждым движением колола внутренности и перемалывала сердце в кровавое месиво. Лучше злиться. В бездумной, требующей выхода ярости он крушил и швырял все, что попадалось на глаза. Перевернул стол, опрокинул стеллаж, пинком расшвыривая упавшие с него книги. Разодрал чистые холсты, и те усеивали воцарившийся хаос беспомощными обрывками, похожими на клочья белоснежной кожи. Пришел в себя лишь тогда, когда занес руку с зажатым в ней острым мастихином над собственным портретом. Несколько мгновений смотрел в безмятежное лицо на холсте, омытое солнечными лучами – и бессильно рухнул на пол, свернувшись в позе эмбриона и задыхаясь от сухих, страшных рыданий. Несмотря на всю злость, уничтожить последнее, что осталось от Хёнджина, он не мог. Он бродил по квартире, чувствуя себя одной из неприкаянных душ, которых никто не видит и не слышит. Бил себя по щекам и щипал, думая, что это - просто страшный сон, от которого он вот-вот очнется в крепких теплых объятиях. Прислушивался к каждому шороху, к каждому постороннему звуку, надеясь услышать мягкие, почти беззвучные шаги, а следом – тихий голос, окликающий его. Постоянно менял на пальце местами кольца и ждал. Но ничего не происходило. Голова все время болела, лицо было опухшим от слез. Он засыпал и просыпался, обнимая подушку, которая пахла родным запахом зимы. Спросонок протягивал руку, но пальцы натыкались на пустоту холодной постели. Тогда он вспоминал о том, что произошло, и заново погружался в кошмар наяву. В какой-то момент он понял, что больше не может находиться в этой квартире, где каждая вещь напоминает о Хёнджине. Не может больше ждать, изводя себя бессмысленной надеждой. Не может смотреть на этот чертов портрет, на котором совершенно точно изображен кто-то другой, но не Феликс. У него не было ничего общего с этим безмятежным юношей на холсте, потому что тот не знал, что это такое – когда в один момент лишаешься души и сердца. Он ощущал себя разбитым, раздавленным, иссушенным и вывернутым наизнанку. Как труп дикого зверька, сбитого на скоростной трассе, по которому раз за разом проезжают безжалостные колеса, пока тело не рассыплется в прах. Если он останется, то точно сойдет с ума. В последний раз окинув взглядом опустевшую квартиру, он захлопнул за собой дверь. Дома встретил Джисон – встревоженный, непривычно взвинченный и злой. Он с ходу налетел на друга, явно готовый учинить скандал, потому что тот пропал (дважды!), ничего не сообщив. Но посмотрел на бледное веснушчатое лицо, глубокие тени под глазами, искусанные губы с горестно опущенными уголками и спросил только: - Ликс… что случилось? Феликс поднял на него взгляд, и в нем было столько боли, вины, непонимания и отчаяния, что у Хана испуганно округлился рот. - Хён… - После долгого молчания голос срывался и казался грубее, чем обычно. – Хёнджин… - Что Хёнджин? – спросил Джисон, с тревогой глядя, как глаза друга наполняются слезами, и его начинает трясти крупной дрожью, как будто сквозь тело пропустили электричество. – Что он сделал? Он тебя обидел? Парень закрыл лицо руками и сполз по стене на пол, мотая головой. Говорить это вслух было больно, но держать в себе – еще хуже. - Кажется… его больше нет, Сони… Его правда нет… - Он что, тебя бросил? И тогда Феликс рассказал обо всем. Начиная от случайной встречи в клубе, откуда Хёнджин перенес его на крышу, и заканчивая последним днем и нарисованным портретом. Он рассказал о собственном страхе и недоверии, о смятении и сомнениях, которые постепенно сменились любопытством и восхищением, когда начал узнавать больше о мире, скрытом от обычных людей. Рассказал о душах, квисинах и законах мира мертвых, скрипя зубами и с трудом сдерживаясь, чтобы снова не начать крушить все вокруг – потому что по-прежнему не понимал и не принимал их, считая бессмысленными и жестокими. Рассказал о Жнецах Смерти. О том, как понял, что начал влюбляться в потустороннее существо, и не знал, что с этим делать. О внезапной перемене в Хёнджине, в котором вдруг проснулись человеческие чувства. О Минхо, который предупреждал, что это может плохо кончиться. При упоминании последнего Джисон странно дернулся и вскинул брови так, что они почти достигли границы роста волос. Открыл было рот, но промолчал, позволяя другу продолжать свой рассказ. И Феликс говорил. Говорил, пока не пересохло горло и не заболел язык. Пока в голове не загудело от собственного голоса – как будто чужого, непривычно низкого и бесцветного. Пока хватало сил и отчаяния снова и снова запускать пальцы в собственную развороченную грудь и терзать откровением кровоточащее сердце. Правда хлестала из него, как гной из вскрытой раны, но облегчения это не приносило. Становилось только больнее. На протяжении всего рассказа Джисон молчал, иногда только беззвучно матерился или ахал, но пухлощекая мордашка была красноречивее любых слов. На ней попеременно отражался скептицизм, недоверие, потрясение, испуг, восторг – все то, через что проходил сам Феликс последние полгода. На пересказе инцидента с господином Каном Хан побледнел и нахмурился. Явно порывался что-то сказать, но в конце концов опустил взгляд и плотно сжал губы, так и не прервав болезненной исповеди. Когда Феликс замолчал и съежился на стуле на кухне, обхватив ладонями чашку с остывшим чаем, Джисон заговорил не сразу. - Кхм… - Он шмыгнул носом и часто заморгал покрасневшими глазами. - К такому меня жизнь не готовила, конечно. Я-то решил, что ты с мафией связался, поэтому стал весь дерганный и куда-то постоянно сваливал по ночам… Думал, я не замечаю? Феликс еле заметно покачал головой. - Может, конечно, я и распиздяй, но не слепой, Ликс. Я видел, что с тобой что-то происходит, но… Не хотел лезть в душу. Думал, ты сам все расскажешь, когда будешь готов. - А я думал, что смогу уберечь тебя, если ты ничего не будешь знать, - выдавил Феликс, не поднимая глаз. - Мне страшно не нравилось тебе врать, но я считал, что поступаю правильно. Иногда вся эта потусторонняя херня похлеще мафии… - Вот именно, идиота ты кусок. – Хан вздохнул и подпер щеку кулаком. – А ты варился во всем этом один. - Я был не один, - прошептал Феликс. – У меня был Хёнджин. А теперь… теперь… Он стиснул зубы и с силой зажмурился. Произносить это вслух снова было трудно и страшно. Словно каждый раз, когда он говорит «Хёнджина больше нет», обрывается одна из призрачных нитей вероятности того, что он может вернуться. Как будто есть еще надежда. - У тебя есть я, - негромко, но твердо заявил Джисон. – Я, конечно, не пиздецки горячий красавчик с суперспособностями, но… Я все еще с тобой, и на твоей стороне. Хоть ты, конечно, временами еблан редкостный. Геройствовать в одиночку он удумал, Бэтмен хуев… Он еще что-то ворчал, а Феликс поднял голову и взглянул на него сквозь спутанные светлые пряди, упавшие на лицо. Джисон не обвинял и не упрекал, хотя на его месте Феликс точно вкатил бы пиздюлей за все те тонны вранья, которые пришлось сожрать за последние полгода. Он не насмехался и не пытался свести все услышанное в шутку, не крутил пальцем у виска. Он принял и поверил – сразу, безоговорочно. И вместо того, чтобы обидеться или разозлиться на друга, по чьей вине пострадал, сидел рядом и пытался утешить – в своей неуклюжей, грубоватой, но искренней манере. Глубоко внутри вспыхнула слабым теплом искра, которая на фоне происходящего казалась такой странной, но удивительно уместной и нужной. Благодарность. - А про Минхо я так и думал, что он не человек, - внезапно заявил Джисон. От неожиданности Феликс моргнул поочередно сначала одним, затем другим глазом. - Почему? - Ну он весь такой… слишком идеальный, чтобы быть простым смертным. - Мы говорим про одного и того же Минхо? Про надменного язвительного мудака, который смотрит на людей, как на говно? - Зря ты так, - цокнул Джисон. – Вообще он на самом деле вроде ничего такой… Довольно скромный и добрый. Хоть и кажется козлом. - Откуда такая уверенность? – подозрительно уточнил парень, нахмурившись. – Ты что, виделся с ним? - Ну… вроде того? Я сам к нему напросился, мол, поглядеть, как там Суни… Феликс в шоке распахнул рот, глядя на Джисона. Тот смущенно почесал кончик носа, затем неловко отвел глаза и запустил пальцы в вечно растрепанную каштановую шевелюру. - И ты ничего не сказал?! - Чья бы корова мычала, – хмыкнул Хан. – Я хотя бы не трахался втихаря с Жнецом Смерти. Опомнившись, парень прикусил язык и глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться. От мысли, что друг по собственной воле чуть не вляпался в то же, что и он, на мгновение закружилась голова. - Тогда что произошло? - Да ничего особенного, - пожал плечами Джисон. – Я к нему пару раз подкатил, он оба раза филигранно съехал с темы – я даже не сразу понял, что меня отшили. В общем-то, и все. Потом я понял, что ловить нечего, и не стал продолжать. Феликс до боли закусил губу и закрыл лицо ладонями. Вот опять. Наверное, он все-таки неисправимый эгоист. Он снова не видел ничего дальше собственного носа, слишком сосредоточенный на себе и Хёнджине. А теперь его нет, и Феликс будто просыпается от долгого чудесного сна, только чтобы оказаться в неприглядной реальности, которая с готовностью тычет носом в его же ошибки и грехи. - Прости меня, Джи… - За что? - За то, что я слепой самовлюбленный идиот. Хан сёрпнул остывшим чаем и слегка скривился. - Ты не самовлюбленный, Ликс. Ты просто влюбленный. Я тебя ни в чем не виню, правда. Не знаю, как бы сам справился со всем этим дерьмом… - Немного подумав, он добавил, - но в целом насчет идиота я согласен. Феликс поднял на него покрасневшие опухшие глаза. - Что мне теперь делать? – шепотом спросил он, будто надеясь, что друг сейчас выдаст один из своих блистательных в отмороженной гениальности планов. Тот ненадолго задумался, затем легко произнес: - Ну как минимум – не просрать последний подарок Хёнджина. - Ты о портрете? – не понял парень. – При чем тут он? Джисон тяжело вздохнул. - Я о жизни, долбояр. Он хотел, чтобы ты жил, и ради этого пожертвовал всем. Не проеби это, Ликс. Хотя бы ради него. Он встал, чтобы снова включить чайник, а Феликс опустил глаза в свою чашку, глядя, как на дне плавают чаинки. Грудь внезапно сдавило так, словно на нее положили бетонную плиту. Надо жить. А как, если того, кто стал смыслом жизни, больше нет? Как просыпаться по утрам и знать, что позади остался еще один день, еще больше отдаливший от того момента, когда он в последний раз смотрел в ласковые темные глаза? Каждый день вспоминать заново, что произошло, и собирать себя по кускам, чтобы создавать иллюзию привычной жизни. Ходить в институт, работать в музыкальном магазине, встречаться с друзьями, смотреть кино и аниме. Потом закончить учебу, устроиться в какой-нибудь продюсерский центр, чтобы помогать молодым талантам становиться звездами. Купить собственное жилье, может, завести собаку, съездить к родителям в Австралию… Зачем все это? Ради чего? Со временем в памяти изгладятся любимые черты, в один день он проснется и не сможет вспомнить, где была крошечная аккуратная родинка, которая так ему нравилась – под правым глазом или под левым. Потом забудет звук тихого голоса, и то, как переливались черные мягкие пряди, когда он перебирал их в пальцах. Каким теплым было прикосновение сильных рук, как растягивались в улыбке чудесные полные губы... Эти воспоминания – свежая, глубокая кровоточащая рана. Они перехватывают горло, вытягивают воздух из груди, ранят сильнее самого острого ножа. От них больно физически – но мысль о том, что рано или поздно время отнимет их, заставляла все его существо корчиться и протестующе вопить: «Нет! Мне это не нужно! Я не хочу!». Только у него нет выбора. Все решили за него. Джисон прав: как бы он не злился на Хёнджина за то, что он сделал, единственное, что сейчас может – жить дальше. Иначе Жнец пожертвовал собой напрасно. Из-за спины вынырнула рука Хана и поставила перед ним кружку со свежим чаем. На столешницу упала прозрачная капля. Феликс стер ее пальцем и коснулся его кончиком языка. Солоно. Слеза. - Джи… ты мне поможешь? Я не смогу… не справлюсь сам… - С чем? - С тем, чтобы жить дальше. Он поднял глаза на друга, встретив в ответ непривычно серьезный взгляд. Немного помолчав, Джисон уверенно кивнул и протянул руку. - А для чего еще нужны друзья. Дни сливались один с другим, превращаясь в недели. Начался учебный год, последний для них в институте. Феликс исправно таскался на занятия вместе с Джисоном, изредка, по его же инициативе, заглядывал в музыкальный магазин, где их встречал неизменно задерганный Кон Хи. Виделся с Чаном и Чанбином, слушал их рассказы о работе и музыке, которую они начали писать вместе. Хан признался, что его они тоже пригласили. Втроем они организовали слаженный музыкальный коллектив, чьи треки пользуются определенным успехом. На это Феликс вяло улыбнулся, похлопал друга по плечу и сказал, что рад за него. На самом деле ему было все равно. Он честно хотел бы поддержать и порадоваться за Джисона, но не мог. Он будто дрейфовал в странном сумеречном мире, где нет ярких красок и четких текстур. Все, что он ощущал, просыпаясь и засыпая снова – беспросветная, непроглядная, как хмурое осеннее небо, апатия. Только во снах он жил. Во снах всегда был Хёнджин – живой, теплый и настоящий. Жнец обнимал его, и Феликс с наслаждением утыкался носом в крепкую грудь, чувствуя себя так, будто вернулся домой после долгого тяжелого пути. Во снах они разговаривали обо всем на свете, гуляли, ели, переживали самые разные приключения и любили друг друга. Во снах они были вместе, и снова дышалось свободно. А потом звук будильника вырывал его из мира грез, и реальность снова обрушивалась неподъемной тяжестью. От этого контраста хотелось выть и царапать грудь, в которой с каждым днем будто разрасталась черная дыра, засасывающая все, что прежде приносило удовольствие и представляло интерес. Он превращался в тень себя прежнего, и несмотря на все попытки Хана растормошить, словно погружался все глубже на дно. Но даже не пытался сопротивляться, потому что не было сил. Там было тихо, темно и спокойно. Там жили волшебные сны, в которых его ждал Хёнджин. В середине сентября, прямо перед своим днем рождения, он весь вечер бродил в одиночестве по городу. Ноги сами привели его в район Каннама, к одной из высоток. Поднявшись на нужный этаж, он долго смотрел на знакомую дверь, затем, задержав дыхание, постучал. Когда за ней раздались неторопливые шаги, сердце заколотилось так сильно, что он чуть не задохнулся. Надежда вспыхнула ярким фейерверком в ночном небе, мгновенно выжгла ставшую уже привычной апатию и заставила кровь бежать быстрее. Заставила почувствовать себя живым. Дверь распахнулась, на пороге показался невысокий плотный мужчина средних лет. Он вопросительно вскинул брови при виде раскрасневшегося парня, чьи глаза потухли так же быстро, как гаснут искры салюта на ветру. - Вы что-то хотели? – с прохладной вежливостью поинтересовался мужчина. Феликс с трудом разлепил задрожавшие губы. - Простите… Раньше здесь жил… один мой знакомый. Его звали Хёнджин… - Не слышал о таком, - равнодушно ответил человек. – Вы точно не ошиблись адресом? - Нет, - прошептал парень. Глаза начало жечь. – Давно вы здесь живете? - Пару недель. - Вы купили эту квартиру или сняли? В ответ на бестактный вопрос мужчина нахмурился. - Вообще-то это не ваше дело. Как я уже сказал, я не знаю никакого Хёнджина. Всего доброго. Он уже начал закрывать дверь, но Феликс успел всунуть ногу в кроссовке между ней и косяком. - Пожалуйста. – Он умоляюще смотрел на человека. – Это очень важно для меня. Вы купили квартиру или сняли? - Что вы себе позволяете?! – Мужчина дернул дверь, пытаясь захлопнуть, но парень изо всех сил рванул ее на себя, распахивая шире. - Пожалуйста, ответьте! - Я снял ее, ясно? В агентстве сказали, что предыдущий жилец в срочном порядке съехал до истечения срока договора аренды! Больше я ничего не знаю! И если вы сейчас же не уйдете, я вызову полицию! Он потянулся к карману брюк, чтобы достать телефон, и Феликс поспешно отступил, убирая ногу. Горло стиснуло таким спазмом, что он еле смог выдавить: - Извините. Я… Простите. Я уже ухожу… Развернувшись, он опрометью бросился к лифту. В сверкающей хромом и зеркалами кабине сполз на пол и зарыдал в голос от чудовищной, сотрясающей все тело боли. От Хёнджина не осталось больше ничего. Только воспоминания. Далеко не сразу он сообразил, что прошло уже много времени, а он до сих пор не видел ни одной заблудшей души. Похоже, дар видящего исчез вместе с тем, кто его дал. Либо его забрали, когда они со Жнецом были в мире мертвых. Раньше он бы непременно расстроился, но теперь в этом не было смысла. Способности нужны были в первую очередь для того, чтобы быть ближе к Хёнджину. Чтобы помогать ему, быть с ним связанным. Теперь, когда его не стало, их утрата вызвала лишь смутный укол чего-то, похожего на сожаление. Он понимал, что то, что с ним происходит – неправильно. Не этого хотел для него Жнец, когда обменял их жизни. Он представлял, как недовольно сошлись бы ровные брови до появившейся между ними тонкой морщинки. Как почернел бы взгляд, полный мягкого укора. Как полные губы выдохнули бы строгое «Феликс» - и тонул дальше в своем изощренном эскапизме. Так сладко. Так больно. Так нужно и бессмысленно. Где бы он ни был, невольно постоянно выискивал вокруг глазами знакомую стройную фигуру. Крутил на пальце кольца и менял их местами – механически, даже не задумываясь о том, что делает. Прикосновение к ним приносило одновременно боль и мазохистское удовлетворение – так тянешь руки к огню, зная, что обожжет, но ничего не можешь с собой поделать. В один из дней в начале ноября он брел домой после института. Погода была под стать настроению: низкие серые тучи висели над городом тяжелым мокрым одеялом, которое сеяло редкие холодные капли. Промозглый ветер трепал волосы, бросал в лицо ледяную влагу и пробирался под одежду. Джисон умчался с последней пары к Чану с Чанбином, успев шепнуть, что вернется к ужину, и парень шел, вяло размышляя, что заказать: пиццу или жареную курицу. Готовить желания не было. Он по привычке шарил глазами по толпе и чуть не споткнулся, вдруг поймав мазнувший по нему знакомый желтый взгляд. Сердце ухнуло куда-то в живот, в ушах зашумело, и прежде, чем успел понять, что делает, он отчаянно, во весь голос крикнул: - Минхо! Несколько прохожих обернулись на него, но ему было плевать. Он рванулся вперед, чуть не сбив с ног какую-то женщину. Подлетел к Жнецу, который замер на краю тротуара возле крошечной кофейни. - Маленький видящий. – Красивое лицо не выражало ни удивления, ни, что странно, привычной неприятной усмешки. Жнец просто смотрел на него – спокойно, равнодушно, и осенний ветер дергал полы его черного пальто, сдувал со лба блестящую темную челку. - Я не… - губы задрожали, с них сорвался невольный всхлип. Перед глазами все расплылось, и Феликс чуть не заскулил от странного, смешанного чувства облегчения, надежды и утраты, которая при виде шинигами вдруг словно стала ярче и острее в несколько раз. – Кажется, я больше… Я не вижу… Хёнджин… Минхо вопросительно склонил голову набок, рассматривая осунувшееся лицо, потухшие глаза, в которых блестели непролитые слезы и плескалось глухое отчаяние пополам с обнаженной болью; прыгающие губы, с которых срывался бессвязный лепет. За последние пару месяцев Феликс похудел, и теперь состоял сплошь из острых углов и резких линий. Еле заметно вздохнув, Жнец кивком указал на кофейню и проговорил: - Пойдем. Не вежливая просьба, не бескомпромиссный приказ. Скорее, мягкое приглашение. Парень шмыгнул носом, сжал кулаки в карманах куртки и рвано кивнул, пытаясь незаметно вытереть слезы. Когда они устроились за столиком, Феликс вскинул глаза, жадно разглядывая шинигами. Тот с невозмутимым видом молча пил свой кофе, явно не собираясь начинать разговор первым. - Ты знаешь, что случилось? – тихо спросил парень. - Знаю. – Ровно, бесстрастно, чисто по-жнецовски, но Феликс почувствовал себя так, будто ему дали пощечину. Руки предательски задрожали. Он обхватил стаканчик со своим капучино, стиснув его так, что немного перелилось через край. Пальцы обожгло, и эта мимолетная боль почему-то отрезвила, помогла прийти в себя и собраться с мыслями. - Я не знал, Минхо. До последнего не знал, что он сделал. Я не хотел этого… не просил… - Он отхлебнул кофе, не чувствуя вкуса, лишь бы проглотить вязкий комок в горле. – Почему Йомра согласился на это? Хёнджин всегда говорил, что со смертью нельзя договориться. Почему он смог? Я не понимаю… Зачем?.. - Боги любят сделки. - Жнец аккуратно поставил свою чашку на стол, откинулся назад и сплел пальцы. - Разумеется, только те, чьи условия выгодны для них. - И в чем была выгода для бога мертвых? - Сохранение равновесия. - Минхо поднял руки ладонями вверх, сложив их чашечками, и попеременно покачал ими вверх-вниз. - Хёнджин заменил тебя на весах. Законы мироздания соблюдены, возможный конец мира отсрочен. Все просто. - Да хуй там - просто, - выдохнул парень, потирая лоб. - Зачем было возвращать меня к жизни? Йомра мог обмануть и не выполнить свою часть сделки. Он же бог. Что ему будет? Губы Жнеца растянулись в знакомой усмешке. Но не той, сардонической, а немного печальной, с оттенком застарелой усталости. - Ты когда-нибудь слышал выражение "большая сила дает большую ответственность"? Феликс пару раз ошарашенно хлопнул глазами. - Ты что, только что процитировал “Человека-паука”? - Думай как хочешь, на суть это не влияет. Боги не могут безнаказанно нарушать условия заключенной сделки. Для них последствия могут быть куда хуже, чем для человека. Парень опустил глаза, привычно кусая губу. - Все равно я не понимаю… Шинигами вздохнул и снова сцепил пальцы на столе. - И не нужно. Поверь мне. Так устроен мир – с этим ничего нельзя поделать. Ни такому, как ты, ни такому, как я. Феликс помолчал, теребя в пальцах салфетку. Почему-то сейчас говорить с Минхо было легко. Может, дело в том, что вся его привычная язвительность куда-то исчезла, уступив место какой-то... человечности? Или самому Феликсу было уже глубоко наплевать – лишь бы Жнец сидел перед ним и говорил дальше. Он был единственным, кто мог ответить на вопросы, которые парень пережевывал сотни раз. А еще он принадлежал потустороннему миру, который закрылся для него после того, как Хёнджина не стало. - Зачем он это сделал? – спросил он шепотом, не отрывая взгляда от перекрученной салфетки в своих руках. Одновременно желая и страшась услышать ответ. – Он же мог жить еще очень долго… Он Жнец Смерти, а я… я обычный человек. Со временем он бы забыл обо мне, и все стало бы как раньше… Шинигами слегка вскинул темные брови. - Разве не понятно? Потому что он тебя любил. Для него уже не было бы ничего, как раньше. Феликс настороженно глянул на него исподлобья. - Ты знал? Что он изменился. Стал чувствовать… - Догадывался. Иногда он был слишком очевиден. В носу снова защипало. Парень глубоко вдохнул ртом, стараясь подавить дрожь. - Иногда… иногда мне кажется, что его не было вовсе. Что я все это придумал. Никто его не знал, кроме меня, почти никто не видел. От него не осталось ничего, Минхо. – Он вскинул полные слез глаза на Жнеца и продолжил, изо всех сил стараясь не сорваться на судорожные всхлипы. – Он будто пришел из ниоткуда и ушел в никуда. Все хотят, чтобы я жил дальше, словно ничего и не было. Но если я действительно так сделаю, буду делать вид, что все в порядке, что его никогда не было в моей жизни – его и правда не станет. Совсем. А я не хочу… не могу потерять его окончательно. Он опустил голову и закрыл лицо руками, чувствуя, как соленые капли щекочут мякоть ладоней. Раньше он бы скорее удавился, чем заплакал перед таким, как Минхо. Но сейчас ему не было стыдно, ничуть. Было только больно. Он сказал правду: иногда действительно казалось, что он сошел с ума, и все, что случилось – плод его воспаленного воображения. Но даже если бы очень хотел, он бы не мог отказаться от этого сладкого, болезненного безумия. - Он был. Негромкий голос Жнеца прозвучал как-то сдавлено. Феликс отвел пальцы и заплаканными глазами посмотрел на него, чтобы встретить желтый тигриный взгляд, в котором печаль смешалась с неожиданным пониманием. Минхо вздохнул и еще раз твердо произнес: - Хёнджин был. Он существовал на самом деле. И он будет – если переродится снова. На красивом холодном лице мелькнуло странное выражение, очень похожее на сочувствие. Тонкие губы дрогнули, прежде чем Жнец торопливо поджал их. Феликс опустил руки и потрясенно распахнул глаза, глядя на то, как живые эмоции стремительно скрываются под привычной неподвижной маской. - Ты тоже?.. Минхо отвел глаза. - Но как?! Почему тогда… - Почему веду себя как бездушная скотина? – Шинигами усмехнулся уголком рта. – Потому что так проще. В свое время я достаточно нарушил правила, чтобы расплатиться за это и понять, что не стоит ими пренебрегать. Поэтому пытался предупредить Хёнджина. - Я… Мне… - Феликс отчаянно пытался подобрать слова, но все, что смог выдавить из себя, это: - Мне жаль… - Не стоит. Я уже привык. Пальцы отчетливо дрожали, когда Феликс потянулся к своему стакану, чтобы снова глотнуть остывшего кофе. Значит, все это время Минхо понимал, что испытывает Хёнджин. И пытался предостеречь его, предостеречь их обоих: по-своему, в грубоватой, высокомерной манере. Но они не слушали его, а даже если бы услышали – что бы они могли сделать? Их судьба им не принадлежала с самого начала. Они просто шли по проложенному для них пути, и каждый раз, когда пытались свернуть с него, их направляли дальше – к единственно возможному финалу. Это нечестно, горько, несправедливо, но, наверное, только так они могли быть вместе. И плевать, что это было предопределено – главное, что это случилось. Шмыгнув носом, Феликс посмотрел на Жнеца. Тот выглядел привычно невозмутимым и равнодушным. - Спасибо. - За что? - За то, что поделился. И за то, что пытаешься помочь. Мне нужно было это услышать… что он правда был. Минхо небрежно пожал плечами. - Мне не трудно. Он глянул на часы на своем запястье. Феликс прекрасно знал, что означает этот жест. - Тебе пора идти по следующему уведомлению? - Да, скоро. – Он начал подниматься из-за стола, но парень неожиданно выбросил руку и схватил его за рукав, останавливая. Что-то из того, что сказал Жнец, крутилось в мозгу, бередя уставший разум и неспокойное сердце. - Подожди. Ты сказал… - Он мучительно нахмурился, пытаясь поймать ускользающую мысль. Она в последний раз промелькнула в темноте, дразня присутствием, а затем вдруг предстала ярко и объемно, во всей своей ослепительной очевидности. – Ты сказал, что Хёнджин переродится? Прежде, чем ответить, шинигами помедлил. - Я сказал «если». После смерти души Жнецов исчезают так же, как квисины – просто растворяются. Но они не отягощены злостью и обидами, поэтому чисто в теории могут переродиться, только... Это очень сложно. Феликс замер, бегая глазами перед собой и напряженно размышляя. Он мучительно нахмурился, пытаясь выцепить единственно верную мысль из того бешеного водоворота, который бурлил в голове. Затем его лицо будто просветлело, он поднял взгляд на Жнеца, и тот слегка вздернул бровь, глядя, как в глазах цвета теплого шоколада загорается безумная надежда и отчаянная решимость. - Минхо. Отведи меня в мир мертвых. Кажется, он действительно смог удивить Жнеца, потому что тот замер, часто моргая. - Зачем? - Я хочу предложить Йомре свою сделку.

* * *

- Ты уверен? Феликс покрутил головой, оглядывая бесконечные ряды уходящих в туман белых стволов, затем посмотрел на шинигами. Тот выглядел откровенно недовольным, будто его против воли втянули в какую-то аферу, в успехе которой он сильно сомневался. - Нет. Но я должен попробовать. Иначе я просто не смогу. Минхо нахмурился и потер двумя пальцами тонкую переносицу. - Кажется, я начинаю понимать, что имел в виду Хёнджин, когда говорил, что с тобой все идет не так. Это глупо и опасно. - Тем не менее ты помогаешь. Жнец вздохнул и почти беззвучно двинулся вперед между стволами. - И уже жалею об этом. - Где-то я это уже слышал, - хмыкнул парень. Он шагнул следом, услышал хруст, глянул под ноги и скривился при виде усыпавших землю костей. – Какая гадость. Нагнав Минхо, он пошел рядом, рассеянно глядя на плавно перетекающие клубы тумана. Страх и сомнения пополам с совестью грызли нутро, но он изо всех сил старался отогнать этих мерзких зубастых тварей, сосредоточившись на своей затее. Хёнджин бы ее точно не одобрил. Никто бы не одобрил. Он знал, что поступает глупо, в какой-то мере эгоистично, безрассудно – так же, как поступил сам Жнец. Феликс невесело усмехнулся. Кажется, он начинал понимать Хёнджина - то, что им двигало, когда он решил заключить эту пресловутую сделку. И от этого стало так легко, будто все это время он пытался решить невероятно сложную математическую задачу, а сейчас, когда принял решение, ответ открылся ему сам, во всей своей простоте и элегантности. Минхо пытался отговорить его, утверждая, что со временем станет проще, но Феликс знал, что старший Жнец ошибается. Не станет. Он сам не позволит. Не отпустит. Просто не сможет. Слишком глубоко все это вросло под кожу, пронизало стальными нитями сердце и стало частью его самого. Он просто не сумеет жить дальше, зная, что не сделал все, что мог. Какое-то время они шли молча, пока парень не решился задать вопрос, который крутился в голове последние полчаса: - Минхо… а давно ты… ну… - Около тридцати лет. – Жнец шагал, сунув руки в карманы пальто и хмуро глядя перед собой. Феликс слегка присвистнул. - Ого. Это долго. Как ты справляешься? - Дело привычки. В какой-то момент понимаешь, что все равно ничем не можешь помочь умершим, и перестаешь пропускать через себя их боль. Тогда становится проще. - Тебе кто-то помогал? – аккуратно спросил парень. Жнец покосился на него. - Если ты о том, стал ли я таким, потому что влюбился, то ответ – нет. Просто в какой-то момент чувства стали просыпаться сами по себе. Я не знаю, почему это происходит, и не в курсе, бывает ли подобное у других Жнецов, но… В конце концов, все мы когда-то были людьми. Возможно, какая-то часть человеческой души остается даже после того, как смерть забирает все остальное. Феликс неопределенно промычал в ответ, глядя под ноги и стараясь не обращать внимания на мерзкий хруст, сопровождающий каждый шаг. Слова Минхо только укрепили веру в сумасшедшую затею, хоть и не смогли до конца развеять страх перед тем задуманным. - Если ты знал, что происходит с Хёнджином, почему не открылся ему? - А что бы это изменило? – парировал Жнец. – Все равно все сложилось бы так, как сложилось. На тебя бы пришло уведомление, Хёнджин попытался бы тебя спасти, предложил себя вместо тебя, и все привело бы к тому, что мы имеем сейчас. - Хотя бы из чувства солидарности мог помочь. - Я пытался его предупредить. - И вел себя при этом как последний мудак. - Извини, если задел твои нежные чувства, - фыркнул шинигами с привычной насмешливостью. В ответ Феликс только закатил глаза. Наверное, сейчас он должен был злиться на Минхо за то, что тот ничего не предпринял, но на самом деле отчасти понимал его. Даже если бы он открылся Хёнджину, это бы никак не повлияло на мысли и поступки младшего Жнеца. Мало кто способен учиться на чужих ошибках, каждый должен совершить собственные. Хотя, возможно, в самом начале Хёнджину было бы легче принять и понять, что с ним происходит, если бы рядом был тот, кто прошел через то же самое. - Знаешь, мне кажется, что у тебя проблемы с доверием, - заявил он. – И еще боязнь привязанности. Ты поэтому отшил Джисона? - Он славный парень, - задумчиво ответил Минхо. – Думаю, в другой жизни, будь мы оба обычными людьми, что-то и получилось бы. Но сейчас… Я бы не смог рассказать ему правду, не изменив его судьбы. А это не нужно ни мне, ни ему. Я не хочу проходить это снова. Парень подвис, переваривая услышанное. - Снова? То есть ты все-таки был когда-то влюблен? Жнец мотнул головой. - Нет. Я о наказании. В памяти всплыло бледное, похожее на образ из ночного кошмара видение прикованного к двум деревьям человека, по которому ползают какие-то мелкие твари. Феликс невольно открыл рот и распахнул глаза, ошарашенно глядя на шинигами. - Ты имеешь в виду… - Ба́ку. Да. После того, как я стал Жнецом, у меня уже отбирали заново чувства и эмоции, когда я раскрыл себя человеку. Но они вернулись снова. Они всегда возвращаются. Парень до боли закусил губу, чувствуя, как его начинает переполнять жалость. Он прекрасно понимал, что Минхо на хер не упало его сочувствие, но теперь стал гораздо лучше понимать его. Жнец не хотел рисковать – и его нельзя было за это винить. Хоть Феликс и не представлял, каково это: добровольно обречь себя на вечное одиночество из-за страха перед тем, что у тебя снова отнимут способность испытывать эмоции только за то, что ты с кем-то сблизился. Ведь если шинигами все чувствовал, то понимал, чего себя лишает. - Минхо… Мне жаль… Тот закатил глаза и слегка раздраженно цокнул языком: - Перестань уже меня жалеть. Это мой выбор, к которому меня никто не принуждал. Я знаю, что делаю, и какими могут быть последствия тех или иных решений. В отличие от тебя, видимо… - Я понимаю, - ответил парень, глядя, как из тумана выплывают смутно знакомые очертания широкого каменного моста. – Но стараюсь не думать об этом. - Напрасно. Еще не поздно вернуться. Когда ты перейдешь реку – пути назад не будет. Феликс глянул на неподвижную черную гладь, над которой вился туман. Вернуться назад… А что его там ждет? Тоска, которую ничто не сможет утолить? Боль, что из свежей и острой со временем превратится в ноющую пустоту, которую ничем нельзя заполнить? Сожаления, что не хватило храбрости пойти до конца? Вина за то, что все-таки просрал последний подарок Хёнджина, так и не сумев жить той жизнью, которой тот для него желал? Или он станет таким, как Минхо – тем, кто стоит в стороне, наблюдая, как жизнь проносится мимо, подобно ярко освещенному поезду? Жнец сказал, что даже если бы Хёнджин не предложил богу мертвых сделку и дал Феликсу умереть, то все равно не смог бы жить так же, как прежде. Почему-то никто не подумал о том, что и сам Феликс тоже не сможет. - Нет. Я все решил. Шинигами неодобрительно покачал головой, но все же шагнул вперед, на истертые старые камни моста. - А как же твои близкие? Друзья, родители… Джисон. О них ты подумал? - Не надо, Минхо, - тихо попросил парень. – Не усложняй. Тот недовольно дернул уголком рта, но дальше развивать тему не стал. В тумане на той стороне реки переливалось зеленоватое свечение. Феликс шагнул на землю и растерянно огляделся, рассматривая сотни, тысячи светлячков, которые роились вокруг. - Я это уже видел. Это… - Души умерших. – Минхо остановился на границе моста, по-прежнему хмурясь. – Я не могу идти дальше. Остаток пути тебе придется пройти самому. - Почему? – От перспективы топать в одиночку по миру мертвых по спине пробежал мороз. Не то чтобы парень не понимал, куда идет, и не питал особых иллюзий насчет того, чем все это кончится, но со Жнецом рядом было спокойнее. - Никто не возвращается прежним из-за реки Сандзу. Кроме того, я не хочу попасться баку, и тебе не советую. В прошлый раз с вами были стражи – при них эти твари не рискуют нападать. Но без них они с радостью отобедают нашими чувствами и эмоциями, а в твоем случае – еще и свежим человеческим мясом. Внутренне Феликс похолодел. Все его существо рванулось обратно, требуя вернуться и забыть про эту дурацкую, опасную затею. Инстинкт самосохранения вместе со здравым смыслом вопили в оба уха, что все это может очень плохо кончиться. Но вместо того, чтобы прислушаться к ним, он решительно мотнул головой, стиснул кулаки и с вызовом вскинул подбородок. - Я быстро бегаю. Натренировался, пока удирал от квисинов. Жнец пробормотал под нос что-то вроде «упрямый идиот», затем устало вздохнул. - Будь осторожен. И удачи тебе, Феликс. Тот кивнул, чувствуя, как колени становятся предательски мягкими, а в груди тяжелым комом оседает тревога. - И тебе, Минхо. Он какое-то время постоял, провожая взглядом удаляющуюся по мосту фигуру шинигами, пока тот не исчез в белой пелене. Затем повернулся и взглянул на уходящие в туман белые стволы, между которыми роились светлячки. Страх прокатился по позвоночнику ледяной волной, запустил длинные холодные пальцы под ребра, но он встряхнулся всем телом, пытаясь сбросить липкое оцепенение, и усилием воли заставил себя сделать первый шаг. - Так, ладно… В конце концов, даже если меня сожрут, душе не придется далеко идти. Поначалу он крался осторожно, вздрагивая от резкого хруста костей под ногами. Глаза начали слезиться от того, что он напряженно, до рези вглядывался в призрачную белесую дымку. Несколько раз шарахался в сторону, когда ему чудилось в ней какое-то движение. В такие моменты сердце проваливалось куда-то в живот, и было очень трудно сдержаться, чтобы не заорать в голос и не начать нестись вперед, не разбирая дороги. Вместо этого он замирал, как олень в свете фар, задерживал дыхание и таращился в туман, пока от напряжения не сводило шею. Но ничего не происходило, никто на него не выпрыгивал и не пытался вцепиться в горло. Постояв немного, пока слегка не уймется бешено колотящее сердце, он стискивал кулаки и шел дальше. Вокруг царила мертвая тишина, нарушаемая лишь звуком его шагов и дыхания. Только туман, деревья и светлячки. Один из них подлетел к нему и принялся настойчиво виться вокруг. Феликс отмахнулся раз, другой, но крошечный огонек продолжал упорно мельтешить прямо перед лицом. - Отстань, а? Чего ты ко мне привязался? Сделав круг в воздухе, светлячок отлетел немного в сторону, затем вернулся и завис перед ним, трепеща крошечными крылышками. Пожав плечами, парень шагнул было вперед, но светлячок снова ринулся на него, чуть не врезавшись прямо в лоб. Вновь отлетел и вернулся обратно, будто приглашая следовать за ним. - Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой? Дожили. Теперь он разговаривает с насекомыми. Он собрался было идти дальше, но внезапно его осенило. Если светлячки – это души умерших, то может, это кто-то, кого он знал при жизни? Чувствуя себя полным идиотом, он неуверенно уточнил: - Мы что, знакомы? Зеленовато-желтый огонек несколько раз качнулся в воздухе вверх и вниз. Очень похоже на кивок головой. Феликс с откровенно охреневшим видом распахнул рот. - Что, серьезно? А кто ты? Извини, конечно, но в таком виде так сразу не признаешь… Выписав в воздухе сложную кривую, светлячок снова завис перед его лицом. - Эээ… Ну как бы понятнее не стало. – Парень озадаченно почесал щеку. – Кто-то из родственников? Какая-нибудь прабабушка? На этот раз огонек качнулся из стороны в сторону. Нет. - Кто-то из душ, которых я находил? Да. -Так, окей. – Невольно втянувшись в эту странную игру, напоминающую «да-нет», он начал вспоминать тех, кому помогал уйти. – Мунён? Госпожа Ю? Гантэ? Светлячок продолжал неподвижно висеть на месте. - Ынчоль? Господин Квон? Госпожа Мин? Джису? Сынмин?.. Подпрыгнув в воздухе, светлячок закачался вверх и вниз, а у парня натурально отвисла челюсть. - Ебать… - Он протянул ладонь, и крошечное насекомое тут же опустилось на нее, сложив крылышки. – Это правда ты? Как ты меня нашел? Светлячок недовольно крутанулся на месте, и перед глазами как наяву всплыло слегка вытянутое лицо Сынмина, поджавшего губы с хорошо знакомым выражением «ну ты дебил или да?». В груди неожиданно разлилось приязненное тепло. - А, точно, извини, ты же не можешь ответить. Значит, закрытые вопросы… – Он ненадолго задумался. – Ты знаешь, как пройти к Йомре? Светлячок на пару сантиметров оторвался от его ладони и снова опустился на нее. - Ты поможешь мне? Да. Невольно улыбнувшись, Феликс аккуратно, кончиком пальца погладил покрытую хрупким хитином крошечную спинку. - А ты все тот же настойчивый засранец, хоть теперь и не такой болтливый. Тогда веди. Он легонько подбросил ладонь, и светлячок взмыл в воздух, плавно скользнув в сторону между деревьев. Парень двинулся следом, не отрывая взгляда от его огонька, боясь потерять его среди тысяч других. На душе стало немного легче. Это, конечно, не Жнец, и с Сынмином теперь особо не поговоришь, но все равно присутствие рядом кого-то знакомого согревало и будто придавало сил. - Знаешь, я видел Чонина. Светлячок на мгновение замер, а потом метнулся к нему и завис перед глазами, взволнованно трепеща крылышками. Парень улыбнулся, прекрасно понимая, что тот хочет. - Он поступил в наш институт. Я видел его пару раз в столовке. Подходить не стал – он же меня не помнит. Он сидел с какими-то перваками, наверное, с одногруппниками. Вроде у него все хорошо, по крайней мере, он улыбался. И, насколько я видел, никто его не обижал. Помедлив, светлячок подлетел совсем близко, обдав лицо еле уловимым потоком воздуха. Феликс почувствовал невесомое щекочущее прикосновение ко лбу. Наверное, это было «спасибо». - Не за что. Описав в воздухе сложную загогулину, крошечный огонек снова ринулся вперед. Он ловко лавировал между деревьями, целеустремленно двигаясь все дальше, все глубже в мертвый лес. Феликс старался не отставать, боясь потерять его в тумане и сотнях других огоньков. Несколько раз маленький проводник замирал, а затем резко сворачивал в сторону, будто огибая что-то, скрытое в белой пелене. Когда это случилось в первый раз, парень растерянно закрутил головой, пытаясь понять, что там такого впереди, потом прислушался и слегка нахмурился. Из тумана доносился приглушенный скрежет, какое-то копошение и неприятные, чавкающие и хрустящие звуки. Еле совладав с собой, чтобы не ломануться в сторону со всех ног, он аккуратно, задержав дыхание, на цыпочках двинулся следом за светлячком, который завис в стороне, поджидая его. По прикидкам Феликса, они шли уже как минимум несколько часов, когда туман вокруг начал густеть, становясь все плотнее. Светлячок теперь летел неровными зигзагами, часто замирал, словно сомневаясь в выборе пути. Парень изо всех сил старался не терять его из виду, но когда видимость сузилась так, что он не видел дальше собственной руки, в какой-то момент крошечный путеводный огонек просто растворился в непроницаемой белой пелене. - Сынмин?! Погоди! – Феликс замер и принялся крутить головой, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в плотном молоке. Нарастающая паника стиснула грудь тяжелым холодным обручем. Без проводника он в жизни не выберется из этого гребанного тумана, будет бродить тут до старости. – Блять… Сынмин! Он наугад кинулся вперед, в том направлении, где в последний раз видел зеленовато-желтый огонек. Пробежал несколько метров, чуть не врезался в дерево, которое смог разглядеть только в последний момент. Крутанувшись, вильнул в сторону, сделал еще несколько шагов, окончательно потеряв чувство направления… а затем туман впереди поредел. Он вышел на широкую каменную площадку, над которой возвышались увитые засохшими лозами тории. По краям, на границе тумана, застыло несколько грубых каменных фигур, отдаленно напоминающие людей. При виде сидящего на каменном троне человека, похожего на статую, внутри шевельнулось смутное узнавание, которое тут же сменилось парализующим ужасом, когда на него обратился жуткий пронизывающий взгляд с покрытого трещинами серого лица. Кажется, он все-таки дошел. - Ли Ёнбок. – Сухой безжизненный голос пронесся порывом стылого ветра, вызвав волну крупных мурашек по всему телу. – Ты пришел ко мне по своей воле? Ноги упрямо отказывались идти вперед, колени подгибались, но он скрипнул зубами, собрал последние крохи самообладания и все же смог сделать крошечный шаг навстречу. - Эм… Да. Здравствуйте. – От напряжения голос стал на пару тонов выше, позорно дрогнув, так что пришлось до боли прикусить изнутри щеку, чтобы привести себя в чувство. Во рту появился медный привкус. Не в силах выдержать кошмарный безжизненный взгляд, он опустил глаза, рассматривая серые камни под ногами, покрытые полустертыми незнакомыми знаками и символами. - Зачем? Феликс на мгновение зажмурился, собираясь с духом. Неужели он и правда собирается это сделать? Откажется от того, что выторговал для него Хёнджин ценой собственной жизни? Оставит всех, кто был ему дорог, ради призрачного шанса, зыбкого и ненадежного, как туман, через который он шел по пути сюда? Может, он и впрямь такая неблагодарная скотина, как заявил ему Минхо перед тем, как скрепя сердце согласился проводить в мир мертвых? Нет. Он тот, кто не сможет больше нести груз вины, боли и тоски, зная, что не с кем его разделить. Как бы не пытался Джисон – он не сможет понять всего, что было пережито и испытано. Он тот, кто сделал свой выбор – и плевать, какими будут последствия для него самого. Было ли это предопределено с самого начала, или сейчас он перекраивает собственную судьбу, уничтожая вытканный высшими силами гобелен предназначения – ему уже все равно. Он тот, кому больше нечего терять, потому что вместе с Хёнджином уже потерял самого себя. Резко выдохнув, он набрал побольше воздуха и отчаянно выпалил: – Я хочу попросить… о возможности перерождения для Жнеца Смерти Хёнджина. Бог смерти молчал. Собравшись с духом, парень поднял на него взгляд – и почувствовал себя так, будто на него обрушилась невидимая огромная тяжесть, от которой невольно подогнулись ноги. Он бухнулся на колени, успев в последний момент выставить руки, чтобы не рухнуть ничком. - Почему я должен на это согласиться? - Потому что… - Феликс хватал ртом воздух, пытаясь разогнуться. С огромным трудом удалось поднять голову, чтобы взглянуть в бесстрастное неподвижное лицо. – Потому что он этого заслуживает. Он не должен был… обменивать свою жизнь на мою. Он должен был жить дальше. - Это не тебе решать, Ли Ёнбок. Он закрыл глаза, тяжело дыша. Кровь грохотала в ушах, словно он погрузился без подготовки на глубину, или наоборот, поднялся высоко в горы, где слишком разреженный воздух. - Прошу вас... Пожалуйста… Вы же можете увидеть все его поступки. Посмотрите, и вы поймете, что он не сделал ничего плохого. Разве те, кто не совершал грехов, не заслуживают перерождения? Бог смерти молчал. Ждал. Смотрел своим ужасным, выворачивающим наизнанку взглядом, который ощущался кожей, как секущий ледяной зимний дождь. Как сотни кромсающих лезвий, вспарывающих саму душу. Как каменная рука, сжимающая заходящееся в агонии кровоточащее сердце. - Пожалуйста… пожалуйста… - Лихорадочный шепот сорвался с губ одновременно с соленой каплей, которая пробежала по щеке и разбилась о камни, чтобы тут же впитаться в них, словно те были губкой. – Я… я сделаю все, что захотите. Но я не хочу так жить. Не могу… Он всхлипнул, уже не скрываясь. Какой смысл корчить из себя храбреца перед богом, который видит его насквозь и знает, какой он на самом деле жалкий и слабый? Знает, что сейчас ему страшно до одури, до немеющих губ и поджимающегося живота. Что у него не осталось ничего, ему нечего предложить взамен на свою отчаянную просьбу, кроме одного… - Я отказываюсь от своей жизни. – Так тихо, что едва расслышал сам себя. - Только дайте ему возможность переродиться. Чудовищная тяжесть немного ослабла, дав возможность расправить плечи. Он рвано перевел дух и открыл глаза, с ожесточенной решимостью глянув из-под светлой челки в равнодушное каменное лицо. - О чем ты говоришь, Ли Ёнбок? - Я хочу стать Жнецом Смерти. – Уже громче, уверенно и твердо. Каждым словом словно обрубая все то, что привязывало его к привычному миру. Может, ему показалось из-за стоявших перед глазами слез, но в обращенном на него безжизненном взгляде будто что-то промелькнуло. Торжество? Удовлетворение? Нет, конечно, нет. Печаль? Многовековая усталость того, кто был когда-то первым человеком в мире, познавшим смерть? Пожалуй. Но скорее всего, это просто игра его собственного воспаленного разума. - Ты понимаешь, о чем просишь? - Да. Я знаю, что это значит. - Ты лишишься памяти. Ты лишишься чувств и эмоций. Ты потеряешь все и всех, кто когда-либо тебя знал. Ты больше не будешь человеком. - Я знаю. Несколько мгновений, пока бог мертвых молчал, словно взвешивая все за и против, растянулись в целую вечность. Вечность, на протяжении которой он даже на крошечную долю секунды не усомнился в своем решении. - Подойди. Невидимый груз, пригибающий к земле, исчез окончательно. Пошатываясь, он поднялся на ноги и с трудом выпрямился. Одна из неподвижных каменных фигур на краю площадки зашевелилась и шагнула вперед, держа что-то в руках. Когда она приблизилась, он увидел в жестких ладонях грубую каменную чашу, в которой плескалась густая черная жидкость. Над глянцевой маслянистой поверхностью плавал легкий бледный туман. - Что это? - Вода из реки Сандзу. Испив ее, ты перестанешь быть человеком и возродишься Жнецом Смерти. Как загипнотизированный, он уставился на странную субстанцию, которая, казалось, поглощала свет. Еще можно передумать. Можно отыграть назад, и пусть он не вернется таким же, как прежде – он все равно им не ощущает себя уже давно. Прошлое приносило только боль, настоящее было страшным, непонятным и тревожным, а будущее скрывалось за плотной завесой тумана. Но где-то там, впереди, был призрачный шанс встретить того, кто стал для него целым миром. Того, ради кого он готов обмануть жизнь и смерть. Того, чей один лишь взмах ресниц заслуживает целой вселенной. И пусть ради этого придется расстаться со всеми драгоценными воспоминаниями, сладкими и одновременно губительными, режущими по живому своими острыми гранями – он верит. Отчаянно, всеми остатками своего наивного, немного детского, но неистребимого «я», которое когда-то посоветовало ему довериться пугающему незнакомцу. Верит в то, что сказал Минхо. В то, что чувства снова вернутся. В то, что через пятьдесят, сто или тысячу лет судьба приведет его к Хёнджину. Нет. Не судьба. Он сам. Осторожно забрав тяжелую чашу из каменных рук, он взглянул на Йомру. - Вы исполните мою просьбу? - Да. Это будет твоей последней волей. Глубоко вдохнув, он припал губами к неровному краю, покрытому сколами, и сделал первый глоток. Жидкость прокатилась по пересохшему горлу обжигающей ледяной струей. От нее мгновенно онемел рот, словно он глотал жидкий азот. Тело скрутило яростным спазмом, по венам побежали крошечные электрические разряды. Руки задрожали, но он упрямо продолжал пить. Вместо хаоса мечущихся мыслей в голове вдруг воцарилась легкая, звенящая пустота. И в этой пустоте, как на экране кинотеатра, начали разворачиваться воспоминания. Вот он совсем маленький сидит на руках у матери, пока она крутит перед ним какую-то мягкую игрушку. Он тянет крошечные неловкие ручонки и радостно вцепляется в синтетический яркий мех. Мама улыбается и целует его в макушку, приговаривая: «Умничка, мой Ёнбок-и…» Глоток. Воспоминание мутнеет, покрывается пузырями, расплывается, словно кинопленка, к которой поднесли огонь. Стягивается по краям чернотой и исчезает в ней, оставив смутное чувство потери. …простите... Вот он вместе с родителями встречает новый год. Мама смеется, пока отец пытается открыть бутылку вина. Тот ворчит, потому что штопор застрял намертво, а на экране телевизора идет обратный отсчет. 5… 4… 3… 2… 1… С новым 2007 годом! Глоток. Темнота поглощает картинку счастливой семейной сцены бесшумно и неумолимо. …я люблю вас… Вот он двенадцатилетним подростком сидит в классе, подперев круглую щеку кулаком, и сверлит взглядом часы над доской. Это последний урок перед каникулами. Сидящий впереди мальчишка, светловолосый и кудрявый, похожий на купидона, поворачивается к нему, подмигивает и шепчет: «Ну что, потом в футбол?». И он кивает, расплываясь в счастливой улыбке, потому что ему очень нравится проводить время с этим мальчиком, и впереди целых три беззаботных месяца лета. Глоток. … я надеюсь, что у вас всех все будет хорошо… Вместе с мамой он выходит из аэропорта Инчхон и садится в такси. Они едут в гостиницу, и он прилипает к окну, глядя на Сеул – незнакомый, странный, так не похожий на родной Сидней. Ему одновременно страшно и радостно, в груди щекочет предвкушение чего-то грандиозного, невероятных приключений, которые сулит этот огромный экзотический город. Глоток. … мне жаль, правда, но я не могу… Взлохмаченная голова Джисона лежит на его коленях, они смотрят «Теорию Большого взрыва» и хохочут до слез над героями, местами узнавая в них себя. Хан тычет его пальцем под ребра, тянет «Бугагашенька!», и он совершенно не по-мужски взвизгивает от смеха, пытаясь увернуться от щекотки. Глоток. … я должен это сделать… В его руках празднично упакованная коробка, в которой лежат навороченные наушники. Он пускал на них слюни несколько месяцев, но не мог себе позволить. Не веря своим глазам, он смотрит на Чана и Чанбина, а те обнимают его сразу с двух сторон и орут прямо в уши: «С днем рождения, Ликси!». Глоток. … потому что без него не существует и меня… Они с Хёнджином у него на кухне после встречи с дядюшкой Гу. Растрепанный, израненный, покрытый ссадинами Жнец сидит, закрыв глаза. Такой красивый, спокойный, еще не ставший родным, но уже волнующе влекущий. Феликс стирает с его лица кровь и грязь, а сам не может отвести взгляд от манящих полных губ, и сердце колотится то ли от страха, то ли от предвкушения… Глоток. … сколько бы лет не прошло... В крошечном затрапезном кафе куча народу, в основном студенты. Хёнджину явно неуютно, он с сомнением смотрит на огромную тарелку соллонтхана перед собой. В конце концов берет ложку, неуверенно пробует, прикрыв глаза, и по красивому лицу расплывается такое блаженство, что щеки Феликса чуть не трескаются от довольной улыбки. Глоток. …где бы ты ни был и каким бы не стал... Солнце бьет косыми снопами лучей в панорамные окна квартиры. В их свете молочная кожа ярко поблескивает от покрывающей ее испарины. Феликс сидит верхом, оседлав сильные бедра, двигается плавно, специально неторопливо. Прижимается к горячей груди, запускает пальцы в мягкие черные пряди, тянется губами к приоткрытым нежным губам, с которых срываются тихие полувздохи-полустоны. Руки Хёнджина крепко обнимают его, тонкие теплые пальцы ласково скользят по спине, и он снова и снова шепчет, как в бреду: «Феликс… еще…». Глоток. … я найду тебя… Хёнджин смеется, откинув голову, когда видит синий из-за леденца язык Феликса. Они на автодроме, и колени Жнеца смешно торчат из крошечной машинки, в которой едва помещаются его длинные ноги. Он старательно рулит, догоняя машину Феликса, но тот в последний момент увиливает в сторону, дразнится, снова показывает синий язык, и Хёнджин вновь хохочет – звонко, заразительно, так нелепо и так искренне. Глоток. …я найду тебя… Опустевшая каменная чаша выскальзывает из пальцев, падает под ноги с приглушенным, доносящимся словно издалека, гулким стуком. Колени подкашиваются, и он оседает, сворачивается калачиком на жестких камнях, которые кажутся уютными, как пуховая перина. Темнота накатывает беззвучной волной, омывает изнутри опустевший разум, растворяя в себе остатки сознания, подобно кислоте. … я найду тебя… Это не страшно и не больно. Это правильно. … я найду тебя… … я найду тебя… … я най…