Видеть и слышать

— Выглядит довольно интригующе, — сквозь уличный гомон говорит Мадара, и не обратить внимание на эту фразу нет и шанса. Тобирама не надеялся, что новый день способен принести ему чуть больше спокойствия, чем предыдущие. Он, с утра убедив себя, что сегодня не должно быть хуже, чем вчера, отправился в Резиденцию Хокаге, чтобы с головой погрузиться в накопившиеся свитки. Возможно, ему бы даже удалось все свое внимание направить на что-то действительно важное. Но он не мог предположить, что путь через людные улицы деревни будет ошибкой и лучше бы он просто воспользовался техникой Летящего Бога Грома. Из уст Мадары слова про что-то интригующее автоматически переводятся Тобирамой как «потенциально опасное», что в итоге вынуждает его повернуть голову в сторону шума. И раньше, чувствуя в направлении квартала развлечений бушующую, плохо сдерживаемую чакру Токи, что явно свидетельствует о ее крайней степени раздраженности, он предпочел бы избежать встречи с кузиной, избежать вмешательства во что бы то ни было с ее участием. Но Тобирама на физическом уровне не способен проигнорировать ситуацию, которая интересует Учиху. Он подходит ближе, чтобы слышать, о чем идет спор, и вмешаться, в случае надобности отстоять правоту Токи или, наоборот, защитить гражданских от ее буйного нрава. Но пары фраз, брошенных обоими сторонами, хватает, чтобы нахмуриться. К сожалению, проблема не в характере кузины. — А вот и явный результат нехватки патрульных шиноби на улицах, — озвучивает свое мнение Мадара, и Тобирама не может не согласиться. Учиха не выглядит злорадствующим или желающим задеть — мол, вот до чего довело правление Сенджу. Но и без осуждения со стороны, укол стыда Тобирамой чувствуется ярко — ведь на самом деле это и правда их вина. Вина правления, что на улицах свободно может начать работать дом утех, в котором эксплуатируют явно слишком молодых девушек. Даже будь он глубоко пьян, не смог бы дать девчушке с опущенным в землю взглядом достаточно лет, чтобы она могла быть частью подобной профессии. Ребенок — а иначе он ее назвать не может — выглядит напуганным почти до смерти, сдерживающим слезы и абсолютно точно беззащитным. С такими эмоциями живут люди, которые утратили надежду отыскать помощь. Крики Токи, разносящиеся на всю окрестность, начинают казаться не раздражающими, а праведными. — Где хоть какие-то доказательства, подтверждающие ваше право держать ее здесь?! — не в первый раз вопрошает Тока, почти вплотную подступив к хозяину заведения, будто в желании накинуться на него. Тобирама бы не стал ее осуждать, даже если бы она сорвалась на глазах у собравшихся зевак. — По первому требованию вы должны отчитываться о своих работниках! — А кто ты какая, чтобы проверять меня? — не теряя лицо, надменно вскидывает брови хозяин. Холеный, с отъеденными боками и в дорогих тканях, с гладковыбритым лицом, к которому приросла маска заносчивости — он выглядит слишком самоуверенно, кичась своим небедствующим положением. Тобираме не нужно много времени, чтобы понять главное — ни подтверждений, ни тем более трудового контракта с девушкой у него нет. А в случае проблем он явно намерен решить вопрос с помощью денег и своей иллюзорной власти. Как они вообще могли допустить, чтобы в Конохе появились такие предприниматели? — Не нужно ничего доказывать моей кузине, — крайне спокойно и тихо говорит Тобирама, перенаправляя все внимание к своей персоне. Его слышат все, и вокруг будто затихают другие звуки. — Предоставьте подтверждения мне. Я — правая рука Хокаге и, кажется, имею право требовать подобное. Больше всего меня волнует вопрос согласия. Если таковое, конечно, имело место быть. Владелец дома утех дважды моргает, прежде чем Тобирама имеет возможность насладиться тем, как его лицо теряет краски и будто стареет на глазах. Страх всегда преображает. — Тока, отведи девушку в госпиталь и приведи пару человек в помощь — мы тут задержимся, — кивает Тобирама кузине, мимолетно видя отблески ликования и признательности в ее глазах. Дважды просить Току не приходится — она моментально берет виновницу происшествия за руку и с тихими словами успокоения уводит ее прочь. Так и не услышав ни слова в ответ от владельца, Тобирама возвращает ему свое внимание, не сулящее ничего хорошего: — Или вы не согласны? — Нет-нет, что вы, С-Сенджу-сама! — изменив тон и даже сгорбившись, чтобы стать хоть немного меньше, словно это поможет быть менее заметным, мужчина растягивает побелевшие губы в кривой и совершенно неискренней улыбке. — Пройдемте в мой кабинет внутри, мы там сможем поговорить в спокойствии и с комфортом, без лишней суеты, знаете, как два деловых человека. — В общем зале — или это принято называть приемной? — вполне подойдет, — отвергая последнюю надежду на взятку, отвечает Тобирама. Перед его взором все еще стоит картина того, как дернулась девчушка, когда услышала, что ее забирают из этого места. Ее реакция говорит о многом. Как и дрожащие губы и мокрые глаза, в которых перед ее уходом в сопровождении воинственной Токи Тобирама видел облегчение. Неужели есть мерзавцы, предполагающие, что он — что кто-либо здравый — может за откуп закрыть глаза на принудительное удержание людей против воли? И тем более столь юных… Любопытствующий народ вокруг шепчется и осуждающе смотрит на неудачливого предпринимателя, уже начиная разносить свежие сплетни и раздувая все до масштабов заговоров — хоть для кого-то это шоу было развлекательным. Тобирама вздыхает. Хотел отвлечься — он это и получил. Не зря говорят, что стоит бояться своих желаний. В подтверждение последней мысли взгляд против воли цепляется за фигуру следующего за ним Мадары. Внутри помещения оказалось примерно так же, как Тобирама себе и представлял. Глаза не привыкают к тусклому свету и дымке благовоний ни через минуту, ни через час, напоминая режущей болью о еще одной причине, почему он никогда не любил подобные заведения. Спустя пару часов и несколько откровенных предложений замять конфликт полюбовно, Тобираме становится почти скучно. И если бы еще вчера ему кто-то сказал, что он предпочтет лениво наблюдать за Мадарой, развлекающего себя предположениями, кого еще из присутствующих дам удерживают силой в этом месте, — Тобирама бы не поверил. Но он уже просмотрел все жалкие документы, что есть у владельца, по несколько раз выслушал его слезливую историю о том, как сложно нынче вести бизнес. И, отдав указание своим прибывшим подчиненным и вернувшейся Токе по очереди расспросить всех работников заведения, он может хотеть только одного — покинуть это место. — Мы закончили, — оповещает Тока, и уже по выражению ее лица можно догадаться, что они смогли разузнать. — Все мои девочки были в бедствующем положении! Я их спас от голодной смерти! — не упускает возможности вновь напомнить о своей благодетели владелец дома утех. — И все они вдруг об этом забыли, — негромко добавляет Мадара, убедившись, что он тоже угадал по всем пунктам — здесь не оказалось ни одной работницы, что не была бы порабощена. Все они здесь — по принуждению. Кого-то удерживают шантажом, кого-то сломали пытками. — Отведите их в госпиталь, — кивая двум чунинам, просит Тобирама. — А вам, — глянув на поникшего предпринимателя, — придется пройти с нами. Если власти вашей страны не попросят об экстрадиции — вас отпустят, но запретят вход на территорию Конохи. Поднявшись с неудобного дивана, Тобирама разминает затекшие плечи, стараясь не вслушиваться в повторяющиеся назойливые речи о том, как душат малый бизнес ничего не непонимающие власти, чтобы не свершить правосудие здесь и сейчас. — Я рада, что ты так удачно проходил мимо, — шепчет на ухо Тока, на что Тобирама может только кивнуть. Глядя на покидающих эти проклятые стены невольниц, он чувствует некую незавершенность, будто просто решить одно это дело — недостаточно. Нужен постоянный патруль внутри деревни, чтобы предотвращать подобные мерзости еще до их появления. Внезапно взгляд против воли цепляется за одну из спасенных ими девушек. Она совсем не женственна и не обладает принятой в обществе стандартной красотой, но отвести от нее взор вдруг оказывается сложно. Тонкое тело скрыто темно-красным кимоно, что подчеркивает белоснежный оттенок кожи, которой не касалось солнце, а волосы струятся прядями к поясу, переливаясь всеми оттенками иссиня-черного. Перед самым выходом из помещения незнакомка оборачивается, чтобы поклониться в знаке почтения и признательности, и Тобирама успевает отметить пронзительную черноту ее глаз. О том, что ее внешность служит прямым напоминанием о ком-то другом, он не успевает подумать. — Ты же знаешь, что никто тебя не осудит за посещение подобных мест? Не конкретно этого, конечно же, но в общем, — вновь склонившись к его уху, шепчет Тока. И Тобираме не нужно на нее смотреть, чтобы знать, что в ее глазах пляшут веселящиеся за его счет бесы. Конечно, она заметила, куда направлен его взгляд. — Только, пожалуйста, не забудь сначала убедиться, не держат ли ее против воли. Комментировать подобные советы Тобирама не видит смысла, вместо слов он лишь кривится. Предложение Токи не звучит оскорбительно — у многих шиноби судьба окрашена красками одиночества и нет иного пути получить каплю чужого тепла, кроме как купить его. Проблема лишь в том, что озвученное слышит не только Тобирама. Догадаться, что первоначально Мадара привлек его внимание к шуму не из-за доброты душевной, — проще, чем вспомнить печати теневого клонирования. Учиха определенно точно в начале преследовал только свою личную цель — хотел в очередной раз насладиться столкновением Тобирамы и Токи. Ведь, как он быстро подметил, она легко способна добиться от Сенджу откровенной, обличающей реакции. Эта женщина способна одним молчанием вывести на эмоции, приподнять маски Тобирамы, дать заглянуть за внешнюю шелуху. Зачем это нужно Учихе, кроме как для нового повода насмешек, Тобирама не знает. И, хоть первичная задумка не оправдала себя в связи с серьезностью обстоятельств, теперь у Мадары по воле случая и беспечности кузины оказалось еще более действенное оружие в руках — теперь, с подачи Токи, неминуемы шутки ниже пояса. Предвкушая новую головную боль, уже нарисовав в воображении ликование на бледном лице Учиха — ведь без свидетелей тот явно не упустит возможности пройтись по подобным темам, — Тобирама бросает взгляд на него, чтобы оценить степень будущего ущерба своим нервам. Но Мадара не смотрит в их сторону и никак не реагирует на компрометирующее, вызывающее высказывание Токи. Его лицо, полностью лишенное эмоций, как никогда напоминает те времена, когда Учиха был главой клана и держал в страхе весь мир шиноби. Тобирама не задумывается о чужом поведении, не хочет думать еще и об этом, он просто выходит прочь, оставив нерадивого предпринимателя на растерзание Токе.

***

— Ты теперь посыльный? Потому что, если мне ближайшие лет двадцать придется смотреть на то, как ты просто доставляешь-забираешь какие-то свитки, я бы предпочел уйти в небытие. — А так тебя все устраивает? — с сомнением глядя на искривленное лицо Учиха, будто тот чует отвратительный запах, вызывающий тошноту, не может не уточнить Тобирама. Спустя почти месяц вынужденного совместного сосуществования, он почти привык к тому, что в своем новом воплощении Мадара позволяет себе проявлять при нем больше эмоций, позволяет себе больше говорить, точно зная, что его слова и чувства уже не будут использованы против него же, как могло быть при жизни. Но некоторое подозрение вызывает то, что Мадаре, кажется, действительно вполне комфортно в его обществе, и комфорт этот образовался слишком быстро, по мнению Сенджу. Тобирама знает, что с Хаширамой это было у них в порядке вещей — между друзьями долгое время присутствовала та откровенность, при которой шиноби чувствовали безопасность быть более открытым. И в то, что однажды он удостоится подобной чести — видеть Учиха без маски беспринципного воина, Тобираме не верилось. Он годы тратил на то, чтобы предугадать действия Учиха, понять его чувства и мотивы — все, чтобы мочь ему противостоять, чтобы быть готовым к неизбежному взрыву. Но, как оказалось, чтобы лучше узнать Мадару, тому необходимо было умереть — какая ирония. Но даже если сейчас больше нет нужды готовиться к обороне, защищаться от Учиха, Тобирама все равно не может остановиться в своих попытках заглянуть к нему внутрь, туда, где притаилась душа, — это стало привычкой, второй натурой, чем-то необходимым, чтобы просто продолжать жить. — Ты не поверишь, но твое унылое общество намного лучше, чем полное одиночество, Сенджу. Советую, когда умрешь, сделать это правильно и полностью предаться забвению. — Никогда не думал, что Учиха, и тем более ты, будет давать мне подобные советы. Неужто волнуешься о моей судьбе? — Не бери на себя слишком много. Просто участь бестелесного духа и врагу не пожелаешь. Не удостоив его ответом, Тобирама сворачивает с тропы в сторону небольшого поселения. Страна Травы, где несколькими часами раннее у него была встреча с представителем Цучикаге, ему всегда нравилась — столько зелени, как здесь, нет даже в Стране Огня. А учитывая неблизкий путь домой, он без раздумий отдает предпочтение провести одну ночь в чужих землях. Поселение сложно назвать городом, но постоялый двор здесь имеется, а большего для спокойного отдыха перед забегом на следующие три дня и желать не нужно. Невысокое здание оказывается не просто гостиницей — номера расположились на втором этаже, а весь первый занимает уютная закусочная, что в сумерках, учитывая барную стойку, превращается в совершенно другой формат заведения. — Что-то здесь не так, — хмурится Мадара, стоит только Тобираме спуститься из арендованного номера вниз, получить из рук помощницы повара ароматный суп и попытаться расслабиться. — Да, я знаю, что здесь нет шиноби, — предугадывая мысленные ответы Сенджу. — Но по общей атмосфере, это место недалеко ушло от того, что вы недавно прикрыли в Конохе. Хотя, если ты решил последовать совету Токи и намеренно выбрал место с «потенциалом»… Шумно выдохнув, Тобирама еще раз незаметно осматривает помещение, сканирует округу на километры вперед и, наконец, приступает к еде. Источников чакры, кроме него, поблизости нет. Да и непохоже, что здесь кого-то принуждают к какой-либо работе против воли. — Контингент тут своеобразный, — никак не унимаясь, Мадара продолжает смотреть по сторонам, будто в ожидании нападения. — Вон те парни в углу начали выглядеть явно заинтересованными, стоило тебе переступить порог. Вот только я никак не пойму, что их могло так возбудить. Он сканирует взглядом всех немногочисленных посетителей, их лица, одежду, то, как они держат чаши, и переводит взгляд на Сенджу. Тобирама физически чувствует, как его ощупывают черные глаза, и жалеет, что оставил пыльную и тяжелую броню в номере. — Хн, ну конечно, — найдя наконец ответ, пренебрежительно фыркает Мадара. — Я слишком привык к твоей бледной роже. Но для остальных, особенно в этом захолустье, ты — словно диковинка, Сенджу. Поздравляю, — неприятно ухмыляясь, Мадара вздергивает бровь и еще раз проходится взглядом по лицу вынужденного слушателя. Нахмурившись, Тобирама вновь оглядывается и понимает, о чем говорит Мадара. Его одежда — простая водолазка и черные штаны — слишком чистая и не рваная, что явно выделяет его на фоне местных. Но самое примечательное — волосы. Тобирама всю жизнь недолюбливал их цвет, коим не обладает никто в клане Сенджу, ведь именно это с детства делало его предметом чужого внимания. И если в Конохе к нему привыкли, а с приходом новых кланов, наделенных еще более примечательными внешними данными, такими, как глаза Хьюга, так и вообще перестали обращать внимание, то в отдаленных местах, таких, как Страна Травы, белизна его волос все еще считается чем-то необычным. Узнаваемым. — Хотя нет, давай останемся, — продолжает говорит Мадара так, будто ведет не монолог, а получает полноценные ответы не только мимолетными тяжелыми взглядами от Тобирамы. — Тут довольно интересно. Тот, что самый мелкий из компании, уже почти раздел тебя глазами, Сенджу. Так что, если интересует — это твой шанс, — почти брезгливо говорит он. — А вон те, братья, кажется, будто примеряются, где у тебя могут быть слабые места и брешь в защите. Неужели ты для них совсем не похож на шиноби? Отставив пустую тарелку, Тобирама ненадолго прикрывает глаза. Как бы он не привык за столько времени к присутствию Мадары, невозможность ответить хотя бы словесно — зудом отдается в деснах. — О, у них есть друзья. Смотреть на новоприбывших четверых незнакомцев у Тобирамы нет желания — в них он также не чувствует чакры. Вместо этого он останавливает идущую мимо помощницу повара и просит принести чай. — Травяной? Сегодня утром собрали, — опустив глаза в пол, будто боясь поддержать зрительный контакт, предлагает девушка. — Да, спасибо, — не успевает произнести Тобирама, как над ним нависает еще одна тень, при виде которой работницу заведения словно ветром сдувает. — Господин путешествует один? — голос молодой и наглый, и, смотря на говорившего, Тобирама совсем не удивляется, видя перед собой того, кого Мадара назвал мелким. Он и правда невысок и худощав, но Тобирама обращает внимание на лицо — таких, скорее всего, принято считать располагающими. Правильные черты лица, пшеничные волосы, непослушными прядями обрамляющие скулы, подчеркивают насыщенность карих глаз. Но главное — он не выглядит бедствующим, что моментально исключает попрошайничество. А жаль, это была последняя надежда Тобирамы на тихий вечер. — Нет, серьезно? — фыркает из-за спины Мадара. — Этот червь и правда думает, что ему может здесь что-то светить? Тобирама давится воздухом. Но не из-за наглости парня, заинтересованно и выразительно разглядывающего его, а из-за слов Мадары. Он что, только что действительно имел ввиду, что по уровню Сенджу подойдет кто-то получше? И почему он уже не предполагает, что Тобирама может быть заинтересован, куда пропали его насмешки? Или все дело в том, что Учиха на самом деле считает подобную связь грязной и неправильной и не хочет даже допускать подобное возле себя? — Ответь уже что-то, Сенджу, — требовательно говорит Мадара, и Тобирама не берется анализировать интонации его голоса. — Ведь он серьезно считает, что твой взгляд — оценивающий. — Не интересует, — ровно отказывается он, замечая, как напряженно прислушиваются к их разговору друзья навязчивого парнишки. — Но, господин, вы даже не услышали предложение. Вдруг это будет самая большая ошибка в вашей жизни, — улыбка больше не кажется искренней и заигрывающей, а превращается в натянутый оскал оскорбленной гордости. — Хн, — не сдерживается Тобирама. Уж пару действительно фатальных ошибок он уже совершил. Вряд ли сегодняшний пустяк сможет их переплюнуть. — Не думаю. Ухмылка полностью стирается с красивого лица, черты искажаются в эмоциях злости, а глаза больше не излучают тепло — карий превращается в мертвенно-землянистый. — Ваш напиток, — испуганно пищит девушка и, почти опрокинув чашу, с трудом удержав ее в трясущихся руках, спешит ретироваться прочь от накалившейся атмосферы. Она так напугана обычным недопониманием? — Пожалеешь, — потеряв в интонации даже намеки на былое уважение, выплевывает парень и, резко развернувшись, уходит обратно к своим товарищам, что, вопреки всему, выглядят довольными произошедшим. — Никогда не любил эту страну, — продолжая сверлить взглядом компанию в углу, говорит Мадара. — Хотя не удивительно: чем ближе к Скрытому Камню, тем сомнительнее люди. Прикрыв глаза, Тобирама отпивает чай, стараясь не усмехнуться. Слышать от Мадары, что кто-то более подозрительный, чем остальные, почти смешно. Учиха никогда не отличался большой верой в людей, а при жизни даже собственную тень мог подозревать в предательстве. На третий глоток чай отдает привкусом серы и организм инстинктивно реагирует кашлем, пытаясь избавиться от чего-то неизвестного. Тобирама знает, какими должны быть на вкус все травы, какие только есть на материке. Если, конечно, это не ядовитые ростки. И привкус серы не должен появиться ни при первом, ни при десятом глотке. Он отставляет чашу, пытаясь сосредоточиться на себе, чтобы понять, все ли в порядке, и внимательно вглядеться в ароматную жидкость перед ним, чтобы разобрать ее компоненты. Но этого уже не требуется. Он не в порядке, и обещание, что он пожалеет, бьет по затылку. Сердечный ритм сбивается, то замедляясь, то ускоряясь в хаотичном порядке, а перед глазами теряют четкость очертания предметов — Тобираме не нужно обладать особыми знаниями, чтобы сделать вывод, что его отравили. Чертов парнишка не смог бы отвлечь его внимание должным образом — бытность шиноби вынуждает быть наготове в любую секунду. Но вот жужжащие комментарии в исполнении Учиха над ухом — вот что вызывает истинную злость. Какой стыд — быть столь наивным и беспечным, чтобы упустить из виду явные свидетельства готовящегося нападения. Он бы и обратил на них внимание, если бы Учиха не талдычил, что что-то неладно, но без определенной конкретики, а так, словно пытаясь вновь просто выбить его из колеи и подпортить и так несуществующее настроение. Все помещение плывет перед глазами и будто заваливается на бок. Тобирама чувствует в теле нестерпимое желание последовать за ним и наклониться следом — поближе к земле. И, каков позор, он позволил себе так отвлечься на Учиху, что выявил неладное в привкусе отхлебнув далеко не один раз. То ли от злости на себя, то ли из-за прогрессирующих признаков отравления, у Тобирамы начинает шуметь в ушах. — Сенджу? — почти моментально реагирует Мадара, и, как он понял, что с ним что-то не так, у Тобирамы нет возможности разобраться. Он старается держать себя в руках, и единственное, что может выдать его состояние — подрагивающие пальцы рук, лежащие на столе и выступившая на висках испарина. Но Мадара все равно заметил, будто все это время его внимание не было направлено в другую сторону. — Эй? Слышишь? Не справляясь с неизвестными веществами, тело начинает бить нервная дрожь, и Мадара, видя это, забывшись, порывисто тянет руку, пытаясь прикоснуться к плечу Тобирамы. Но рука проходит сквозь. — Дерьмо, — выплюнув сквозь зубы. — Сученыш отвлекал внимание. Уходи сейчас же, Сенджу. Тобираме хочется огрызнуться, отмахнуться, ведь если бы не Учиха, он бы не попал в такую постыдную ситуацию. Но силы не позволяют ответить. Краем сознания, насколько позволяет увядающее зрение, Тобирама отмечает, что Учиха выглядит не на шутку злым и, кажется, почти паникующим. Уходить — верное решение. Но надежда, что у него получится заставить свое тело двигаться, почти истлевает. Но Тобирама все равно упрямо втягивает сквозь зубы воздух, чувствуя, как с трудом поддаются легкие, не желая наполнятся кислородом. Упираясь на руки, он поднимается, по ощущениям разрывая пространство сверхбыстрыми движениями, а по правде — медленно, как опадающий лист по осени. Мышцы будто налиты свинцом — очень знакомое чувство. Такое часто бывает после долгих часов тренировок в чистом тайдзюцу, после которых не можешь даже поднять руку — та словно весит тонну. Уходить — верное решение. Но Тобирама понимает, что не сможет пройти и пяти метров, за секунду до того, как его подводят ноги. Завалившись на стол, цепляясь за него, как утопающий за оплот, он опрокидывает чашу, разливая остатки улик, что могут стоить ему жизни, пачкается в ядовитой жидкости и все никак не может проморгаться. — Блядство, — глядя на нерасторопные слабые движения, разгневанно рычит Мадара так, будто Тобирама — его личное разочарование. — Возьми себя в руки, шинигами тебя задери, Сенджу! Какие-то ублюдки, даже не шиноби, смогли обставить тебя? Как олуха опоили? Не позорь свое имя! На столь явные провокации Тобирама инстинктивно напрягается, словно готовясь к удару, но все, на что его хватает, — остаться стоять и не поддаться соблазну упасть наземь. Он лишь с помощью сенсорики понимает, что во всем баре стало почти пусто — немногочисленных посетителей будто и не было раньше. Оставшиеся зрители — та самая компания, сидящая в углу, которой, как оказалось, подчиняются и сами хозяева гостиницы. — Я очень рад, что ты оказался не по мальчикам, Сенджу Тобирама, — говорит один из банды, пока они подходит ближе, окружают, как гиены добычу в ожидании пира. — Теперь, хоть мой друг и потерял хорошую возможность напоследок с тобой поразвлечься, мы с чистой совестью не будем откладывать неизбежное и заберем твою голову с собой. Говоривший подходит впритык, заглядывая Тобираме в глаза, сверкающие из-под челки. Он усмехается, заметив и трясущиеся руки — единственную опору Тобирамы, и его расфокусированный взгляд. Схватив рукой за белые волосы, он дергает голову Тобирамы назад, чтобы в полной мере насладиться бессильной яростью, исказившей его лицо. — Ты, наверное, даже не представляешь, какую награду за тебя дают на черном рынке, — удовлетворенно усмехаясь, говорит он, всматриваясь вглубь алых глаз, поддернутых дымкой. — Но вся прелесть в том, что еще больше, почти в два раза, готовы заплатить за Тобираму Сенджу в Стране Молний. Правда, они хотят товар живым, но, надеюсь, мы сможем сторговаться и за одну голову. Рисковать и оставлять тебя в живых, знаешь ли, не самая разумная затея. Хотя, судя по тому, как легко ты попался на такую пустяковую ловушку, я начинаю сомневаться: а не обознались ли мы. Шум нестройного гогота бьет по ушам и дезориентирует — хотя, казалось бы, куда сильнее? И Тобирама допускает очередную ошибку — прикрывает глаза, чтобы успокоить раздраженные нервы. Он почти не чувствует, когда давление исчезает с корней волос, освобождая его шевелюру. Следующее и единственное, что он осознает — хук слева, приходящийся ровно в висок. Тело будто не принадлежит ему и безвольно валится вниз. Сквозь полуоткрытые веки Тобирама видит дернувшуюся нечеткую фигуру Учиха и усмехается, будто сейчас это самое важное — неужели хотел броситься помогать? На полу оказывается почти хорошо. Мозг больше не тратит драгоценный ресурс, посылая импульсы в конечности, заставляя Тобираму оставаться в вертикальном положении. На полу становится почти приятно. Гул в голове перестает беспокоить, превращаясь в белый шум, зовущий дальше — в уютное беспамятство. С трудом улавливая ленивую мысль: а нужно ли продолжаться пытаться двигаться, если можно, наконец, расслабить тяжелые мышцы, можно не пытаться до рези вглядываться в очертания вокруг, можно не пытаться больше вычленить конкретные слова из общего гомона, Тобирама словно со стороны чувствует жжение в брови и влажную теплоту, заливающую глаз. — Твоя высокомерность стоила тебе нескольких часов жизни, — оскорбленно и зло выплевывает мелкий ему в лицо, и следом, без паузы, сбоку прилетает удар носком ботинка, а следом второй. Почки — думает Тобирама, забыв о боли, будто это происходит не с ним. Почти против воли, на голых инстинктах, Тобирама переворачивается на бок, словно подставляясь под новые побои. Он раскрывает невидящие глаза, чтобы в тот же миг получить удар по лицу. Рот заливает железом, и этот вкус, знакомый с самого детства, ассоциирующийся с войной и выживанием, ненадолго возвращает его в сознание. — Поднимайся, — прорывается в голову ненавистный голос. — Давай, Сенджу. Твоя немощность — отвратительна. Этот голос раздается будто у самого лица и заставляет реальность перестать раскалываться на атомы. И раздражение, возникшее из-за него — единственное, на чем удается концентрировать внимание. — Не смей позорить память о моем брате, Сенджу, — гневное шипение набатом отдается в висках. — Изуна не мог пасть от такого слабака, как ты. Голос не дает отключиться, не дает пойти навстречу ласковому забвению, не дает наконец отпустить себя. Тобираму словно выдергивает из толщи воды, окатывает болью в каждой клетке тела то ли от яда, то ли от жгущего душу раздражения. — Заткнись, — шевеля одними губами, чувствуя, как внутренности связывает в узел от тошноты и недостатка воздуха. — Он что-то сказал? — Заткнись наконец! — хрипло кричит Тобирама, сплевывая на пол кровь. Он не видит, как все семеро напавших шарахаются от него, будто увидев призрака. — Оставь меня в покое, — перекатившись на живот, он поднимается, чувствуя, как в каждый миллиметр его тела входят иголки отступающего онемения. Руки и ноги не слушаются, подгибаются, но Тобирама знает, что еще мгновение неподвижности — и его разорвет на части от обуявшего бешенства. Только благодаря чутью, не зрению, он чувствует приближающийся удар и выставляет руку, блокируя его. Веки слипаются и, проведя непослушными пальцами по лицу, Тобирама растирает заливающую из виска кровь и еще раз сплевывает красным на грязный пол. Зрение остается таким же паршивым, но так хотя бы он видит фигуры нападающих. — Как же ты достал меня, — упираясь руками в колени, он поднимается на ноги под ошарашенные взгляды. — Почему из всех людей меня преследуешь именно ты, Учиха? — Надо его кончать, — беспокойно приказывает кто-то сбоку, и в тот же миг прилетает удар в ухо. Шатаясь, будто выпил не меньше бочки саке, Тобирама не падает, но налетает на барную стойку, не давая себя завалить обратно. Если упадет — найти новые силы, чтобы вновь подняться, будет в разы тяжелее, чем в первый раз. — Чего встали?! Вдруг у него иммунитет! — как сквозь вату раздается неясный шум волнения. Но думать об этом Тобирама не может. Щурясь и моргая, он наощупь шарит руками за стойкой, ища хоть что-то, похожее на оружие. — Какой иммунитет, придурок, это новый коктейль! К нему невозможно выработать иммунитет так скоро! — злостно, с нотами страха, взрывается тот, кого Тобирама очертил главарем банды. Его призыв сложно игнорировать — вживленная под кожу чуйка воет, что именно сейчас с ним перестанут играть и начнут воспринимать серьезнее. — Спрашиваешь, почему я? — отчетливо слышится голос Учиха, перекрывая собой все остальные. — Ты бы совсем расклеился. Возьми себя в руки. — Да ты заткнешься когда-нибудь или нет? — негромко, почти устало, риторически спрашивает Тобирама, пока его руки находят наконец что-то острое. Развернувшись, он с трудом успевает уклониться от двух летящих ударов катанами — если бы они сразу додумались его обезглавить, а не играли бы в доминирование, у него не было бы и шанса против мечей. Уйдя от атак, шатаясь, смотря сквозь вымазанную в крови челку, Тобирама не строит стратегию и даже не пытается сложить печати — чакра в теле совсем не подчиняется, блокированная неизвестными травами. Следующий выпад он отражает тесаком, найденным за стойкой, и почти падает от усилившегося головокружения. — И это все? Твоя гениальность не помогла придумать чего-то получше, чем использовать ржавый кухонный нож? — Мне хватит и его, — чувствуя, как по телу с дыханием наконец разносится пожар адреналина, он бросается вперед, и, почти не видя, вонзает его в грудную клетку главаря, с отвратительным треском раскалывая кости, — чтобы справиться с подобным мусором. Тяжело дыша, Тобирама устремляется дальше, пользуясь эффектом неожиданности, и, неустойчиво держась на ногах, проскальзывает под замахом катаны и наполовину сносит голову мелкому. Он не может себе позволить такую роскошь, как смотреть по сторонам, но сознание против воли фиксирует удовлетворенное его действиями хмыканье Учиха. Почти по-варварски, почти пьяно, он совершенно нетехнично, самому себе напоминая мясника, расправляется со всеми семерыми за считанные минуты — как можно скорее, пока тело позволяет двигаться за пределами возможностей. Покачнувшись, почувствовав полное отсутствие угрозы, Тобирама сдается и валится на спину, выпуская из рук тесак. Потолок все также продолжает кружиться, а подкатывающая к горлу тошнота почти выворачивает наизнанку, но, даже несмотря на все неудобства и боль, Тобирама ощущает горячее чувство удовлетворения внутри. — Тебе повезло, что я мертв и твой позор останется секретом. Повернув голову, Тобирама смаргивает с глаз красное марево и видит стоящего над собой Мадару. — Но, если бы я знал, что ты можешь быть настолько сумасшедшим, мы бы нашли общий язык еще при моей жизни, — говорит Мадара, и в его голосе звучит веселье. Он осматривается по сторонам, и Тобирама может только предполагать, сколько грязи из чужих тел он оставил после себя. — И правда, не соврал — хватило и одного ножа. Не веря собственным глазам, греша на не вышедший из организма яд, Тобирама смотрит на до мелочей знакомое лицо, что мерещится ему в каждом кошмаре, и видит на губах улыбку и теплоту в глазах. Это все неизвестные травы, убеждает себя он, и позволяет своим губам растянуться в ответ. Шум со стороны входа не заставляет сердце успокоиться, и Тобирама не думает, что может испугать вернувшихся хозяина и его помощницу своей улыбкой, окрашенной кровью из разбитых губ. — Господин… — неуверенно, с опасением, окликает пожилой мужчина. — В ваш номер уже отнесли воду. Мы тут приберем, — удивляя, говорит хозяин так, будто в его заведении не произошла бойня. Будто он только и ждал, когда это произойдет. — Видишь, ты даже вовремя успел к вечернему омовению, — оценив момент, фыркает Мадара, и Тобирама позволяет чему-то в груди расслабиться. Он закашливается и хрипло смеется, вынуждая подошедшего к нему мужчину в страхе отшатнуться. Кажется, он действительно сошел с ума со своим невидимым компаньоном. Все еще чувствуя себя на грани реальности, Тобираме не совестно, когда его все же выворачивает на пол, стоит хозяину помочь ему подняться. Ему не стыдно и за свой неуверенный шаг, пока его поддерживают на пути в номер на втором этаже. Зайдя в комнату, он снимает одежду и не глядя сбрасывает ее на пол. У стены оказываются целых три емкости с водой вместо положенной одной, но сил, чтобы привести себя в порядок, Тобирама не находит. Он подходит к тазу и опускает в него голову целиком, позволяя воде окраситься в розовый, и оставляет два других нетронутыми на завтра. Пытаясь уснуть, Тобирама все еще раскачивается на качелях сознания, но, глядя на Мадару, стоящего у окна, ему мерещится, что тот периодически на него смотрит, словно проверяя. Будто Учиха собирается бдить до самого рассвета, как если бы они были на совместной миссии, как если бы они были товарищами и он вызвался подежурить. В груди горит, но яд или гнев в этот раз ни при чем.