У отчаяния есть одна особенность: оно не заставляет плакать. Можно всплакнуть, когда отчаяние настигает, но ещё не веришь, что это действительно отчаяние. Иногда человек плачет и потом, когда поймёт, что надо начинать новую жизнь, но увидит, что не в состоянии это сделать. Но в самом апогее отчаяния не заплачешь, даже если захочешь… Росс Макдональд, «Три дороги».
Менма Узумаки всегда держался подальше от суеверий, глупых верований и прочего, предпочитая твердо и прочно стоять обеими ногами на земле. Но была одна вещь, вера в которую у него сохранилась, несмотря на всю ту острозаточенную «приземленность», которую тот в себе любовно взрастил. Во что же он верил? В то, что человек рождался либо под счастливой звездой, либо нет, и это преследовало его до конца дней. Менма родился на несколько минут раньше своего младшего брата Наруто, не весил и килограмма. И он… не должен был рождаться. Вот только совсем еще юный, едва родившийся, Менма по непонятной причине отчаянно боролся за свою жизнь, и с того момента ему предстояло бороться за нее и впредь. В роковую ночь, когда девятихвостый демон лис напал на Коноху, унеся множество жизней и учинив разрушения, его все же удалось запечатать. Он оказался разделён на две половины, потому что всего целиком было неспособно вместить в себя тело младенца. Так Наруто, как младшему, досталась более контролируемая часть «Ян», а Менме, как старшему, досталась противоположная ей часть «Инь». Родители новорождённых погибли в ту же ночь, оставляя своих детей сиротами. Вот только на этом все не закончилось… Менма и Наруто были близнецами, но при этом, несмотря на практически идентичное лицо, они оставались совершенно разными. Старший из братьев с самого детства был более одарён, хотя легче ему от этого не было. В отличии от младшего он был более замкнутым, холодным, а порою даже злым, жестоким — когда его все же выводили из себя, ему было сложно остановиться, из-за чего частенько защита самого себя переходила все разумные рамки, обращаясь самым настоящим нападением. Чёрные волосы. Более хищные черты лица. Даже голубой цвет был темнее, чем у брата. Менма и правда был совершенно не похож на открытого и громкого Наруто, словно они и не были братьями, будто с самого начала их родство было не более, чем чьей-то скверной шуткой. Впрочем, относились к ним тоже по-разному, что сложно было проигнорировать, ведь стоило Менме пройтись по улицам Конохи, как чувствовал чужие взгляды, слышал шёпот…«— Смотри! — Что? Ты о чем? — Куда смотреть-то? — Вон он идёт… проклятый Менма Узумаки… — Я бы на месте Хокаге вообще его на цепь посадил. А то слоняется по деревне как бродячий пёс!.. — Ещё и на людей бросается… — Помните, что случилось в прошлом году? — Да-да! Оболгал почтенного господина! И надо было такое придумать! Как только фантазии хватило такое придумать?.. — Точно-точно! — Монстр… — Говорят, опять подрался с кем-то… — Уверен, с Наруто тоже что-то не так! — Недавно слышал, что он опять набедокурил… — Тоже мне сравнил… Его шалости, и что творит этот Менма! — Зачем его вообще позволили жить в деревне среди обычных людей? — Была бы моя воля, выгнал бы его взашей! Или запер где-нибудь… — Точно-точно! — Он опасен! — Просто у мальчишки дурная кровь… — А кто его отец? — Да черт его знает… Наверняка, какой-нибудь преступник. — Отец тут не при чем. Все дело в матери, у собак точно также. Если сука попалась с изъяном, то и щенки будут ненормальные. — Монстр… — Тихо ты! А то ещё услышит… Этот шепот Менма слышал буквально со всех сторон. Он преследовал его. Тихим шорохом таился будто бы в самой его тени, подбираясь ближе, под одежду и дальше, чтобы раздвоенным шепчущим языком лизнуть чуть солоноватую кожу. Со стороны могло показаться, что его совершенно не трогал этот шёпот, что он и вовсе его не слышал. Вот только на самом деле все было далеко не так. Менме хотелось сделать глубокий вдох, но дыхание стало прерывистым и дышать было трудно. Голова онемела. Во рту же настолько пересохло, что даже собственный язык, заполошно касавшийся неба ощущался, как наждачка. Пытаясь сглотнуть хоть немного слюны с высохших десен, Менма ощутил тошноту, которая, казалось, поднималась от самых кончиков пальцев ног. Менма не помнил, как оказался на пустой детской площадке. Кажется, он бежал в попытке скрыть от преследующего его шёпота. С губ мальчишки сорвался почти болезненный стон. Какие бы усилия Менма ни прилагал, чтобы вздохнуть, в него попадало смехотворно мизерное количество воздуха. Причем, ему казалось, что тот поступает не через нос или рот, а через крохотное отверстие в груди — невесть откуда там взявшееся. Набухшие вены на висках пульсировали. Стоило закрыть глаза, как Менма начинал впадать в совершенно иррациональную панику, словно его с чудовищной скоростью затягивало в мерзкий водоворот. Неприятные мурашки, как тараканы, разбегались по телу, распространяя жару и холод в совершенно разных плоскостях. А что-то поднималось будто бы из самого нутра. Менма и сам не понимал, что с ним происходило. Качели на детской площадке неподалеку противно заскрипели, а железная карусель стала медленно раскручиваться. Этот скрип отвлек Менму, вырывая из почти поглотивших его ощущений, заставляя оглядеться. Во дворе было все также пусто. Ни души. Пустые качели взмывали в воздух все сильнее, словно их кто-то тянул все выше и выше. А карусель все быстрее крутилась вокруг своей оси. Кулаки Менмы непроизвольно сжались. Короткие ногти впились в кожу ладоней. Он зажмурил глаза так, что в возникшей темноте мог видеть маленькие искорки. — Перестань, перестань, перестань, — шептал он, как заведенный. — Прекрати! И вдруг… Во дворе снова стало тихо. Качели перестали противно скрипеть, а железная карусель больше не рассекала воздух.»
Был один слух… Менма Узумаки не испытывает эмоций, ничего не чувствует. Но он ведь монстр… так и должно быть, разве нет? Собственно, порою так и было — ничего не чувствовал. Даже он сам пытался себя в этом убедить. И получалось. Мальчишка верил в это настолько, что этот слух почти стал правдой. Но… именно что «почти». Эмоции от этого не канули в небытие. Они всегда были у него, просто Менма пытался их прятать так глубоко внутри себя, чтобы даже самому иногда удавалось забыть об их существовании — просто не хотел показывать жителям деревни слабость, не хотел давать понять, что их взгляды и слова оставляли глубокие борозды шрамов не на теле, а много глубже. И все эти эмоции, чувства, «лишние» мысли копились… копились постоянно. Скручивали все внутри него неразрывным жестким узлом, наполняя его, перехватывая спасительный воздух, забивая глотку. И когда свободного места не оставалось, Менма переставал бороться с собой, сдаваясь, отдавая себя той слабости, которую считал непозволительной. Ведь ему должно было быть все равно на все, что происходило вокруг. И мальчишка и правда почти убедил себя в этом. Но весь секрет в том, что безразличия не было. Вот только эту его тайну знал лишь один человек… Итачи Учиха — надо сказать, он оказался единственным, кто хотел это знать, кому было не все равно, хотя поначалу Менма не верил в это. Ему совсем недавно исполнилось пять лет — именно тогда они с Итачи встретились. Это не было случайностью или чем-то подобным. Менму просто схватила полиция Конохи за драку. И его на несколько часов заперли в камеру, похожу на клетку — не арест и не заключение, скорее, просто хотели немного напугать: что-то вроде воспитательной меры.«За спиной послышался скрип открываемой решётчатой двери. Потом шаги. Слух цепляется за этот звук, концентрируется на нем, подвергая их внезапной участи «быть разобранными на составляющие»: уверенные, по-своему размеренные, спокойные, но в них чувствовалась сила, скрытая угроза, опасность — из-за чего внутри невольно рождалась уверенность, что с этим человеком не стоило оказываться по разную сторону баррикад, настолько говорящим был звук его шагов. — Менма-кун, верно? Голос. Потом был именно голос, следуя неразрывно за звуком шагов. Голос неизвестного оказался неожиданностью, почему-то выбивая из колеи, стоило тому только зазвучать, невольно сбивая дыхание Менмы с ровного ритма, заставляя глаза на миг расшириться, а его самого вздрогнуть. Гармоничный, густой, глубокий, бархатный… В голову мальчишки пришло совершенно дурацкое сравнение с заклинателями змей, но от чего-то прямо сейчас это сравнение казалось наиболее точным, близким — должно быть, те умельцы в чурбанах звучали так же. Менма обернулся, тут же отмечая бинты и какую-то мазь в руках у незнакомца. И отодвинулся, вжимаясь спиной в стену, будто бы отчаянно желая пройти сквозь неё. — Мне это не нужно, — собственный голос звенел недетской мрачностью и напряжением. — Меня зовут Учиха Итачи, — как ни в чем ни бывало продолжил он, подходя ближе. — Можешь называть меня «Итачи-сан». Менма не спрашивал его имени. Ему оно было не нужно. А когда тот, проигнорировав слова «мне это не нужно», начал обрабатывать раны, мальчишка пытался уворачиваться и отбиваться. Но куда там ему пятилетнему? Оставалось только размеренно пыхтеть, принимая такую неожиданную и незнакомую помощь. Вот только… Менма не просил этой помощи, что выглядела не иначе, как милостыня еле доживающему свой век нищему — по крайней мере, в его глазах. Ему она была не нужна. Привык справляться сам. И справился бы. Ведь если не справляется сам, значит… мальчишка был слаб. А он не мог позволить себе быть слабым. Кто ещё защитит Наруто, если не он? Да и… показывать собственную слабость жителям деревни — последнее, чего он хотел. Вот только его не спрашивали.»
Они с Итачи виделись далеко не раз после этого. Медленно и незаметно, он стал вторым человеком, с которым Менма общался, и единственным, кому доверял — Итачи стал для него кем-то вроде старшего брата, оказываясь рядом тогда, когда это было необходимо, тем, кого мальчишка пусть и нехотя, но слушался, порою Учиха даже тренировал его, когда у него было время на подобное, что для Узумаки было поистине бесценно. Кто же был первым, кто рискнул общаться с «монстром»? Наруто. Он всегда тянулся к старшему брату, отчаянно цеплялся за него, требовал внимания. Но это его устремление было односторонним. Мальчишка не приближал его к себе, всячески старался держать на расстоянии, но неизменно защищал его — это было чем-то вроде инстинкта, ведь они все-таки братья. Общение же действительно не ладилось: то ли свою роль сыграли многочисленные отличия между братьями, то ли разное отношение жителей деревни к ним — кто знает? Но Менме и правда сложно было говорить с младшим братом, рядом с которым всегда считал себя каким-то лишним, неправильным, словно старший из них и не должен был рождаться вовсе. К слову, Менма много думал о том, почему все именно так, почему к нему относились иначе, чем к Наруто. Можно было предположить, что все из-за драк и прочих неприятностей, что он приносил деревне, которую так и не смог назвать своей, но… нет. Все это было лишь следствием, а не первопричиной. И это мальчишка понимал даже в свои шесть — ему вообще пришлось рано повзрослеть, в отличии от Наруто. В любом случае, ответов не было, несмотря на все его желание их заполучить. Ответы Менма получил раньше, чем думал. Это случилось ровно тогда, когда мальчишка мог с уверенностью заявить, что ему исполнилось шесть с половиной. Они тогда ещё сильно поссорились с Наруто, причём, настолько, что старший из братьев так и не вернулся в их маленькую квартирку на двоих в общежитии, решив остаться на улице у озера — благо, погода позволяла. Собственно, именно там его и нашёл человек в маске АНБУ, ровно и чопорно уведомив, что его ждёт у себя Хокаге. Вот только, вопреки всем ожиданиям, Менму привели не в резиденцию, а в дом главы деревни…«Комната, где его ждал Хокаге, был небольшим и по-своему даже уютным с выкрашенными в бежевый цвет стенами. На одной из них висела древняя расписная маска. На полках из красного дерева стояли различные статуэтки, книги, свитки. Окна были наглухо задернуты. Честно? Несмотря на уют, атмосфера создавалась на редкость гнетущая. — Ну, здравствуй, Менма-кун, — проговорил Хокаге тоном доброго дедушки. — Наверное, ты гадаешь, почему ты здесь, верно? Менма кивнул. Ведь и правда гадал. Вот только на этот его тон он не купился. С чего бы вдруг? Доверять взрослым глупо. Даже если они не хотят навредить, иногда они хуже детей — в этом и крылась вся опасность. На свете нет ничего опаснее и изощренней, чем детский ум. Дети способны творить зло, даже не подозревая об этом. И то, что человек напротив выше и старше, не служило поводом доверять ему. В конце концов, он ни какой-то там обычный старик, а Хокаге — подобный титул просто так не получают. — На самом деле, я бы не завёл с тобой этот разговор. Но боюсь, у меня не осталось выбора…»
Это был долгий разговор, закончившийся на рассвете. В конечном итоге, Менма оказался на улице. Привалившись спиной к стене, дышал тяжело, загнанно… каждый раз жадно хватая ртом воздух, будто утопающий. Мальчишка попытался проморгаться, чтобы картинка перед глазами хоть немного стала четче, но не помогло — все плыло и качалось. К горлу подступала тошнота. Том хотел оторваться от стены и сделать хотя бы шаг. Один единственный шаг, который так был нужен сейчас. Но все оставшиеся силы уходили лишь на то, чтобы удержаться на ногах. И вот… когда и тех крох сил тоже не стало, мальчик почувствовал, как чьи-то руки подхватили его. Менма точно видел маску АНБУ. Видимо, подоспели шиноби под личным командованием Хокаге. Мальчишка пытался, не смотря на еле шевелящийся язык, узнать, что происходит и куда его тащили. Но… Кажется, его никто не слушал. Более-менее пришел в себя Менма уже раздетый и на своей кровати в их с Наруто квартирке в общежитии. Вот только тело было неподвижно. Оно будто бы налилось свинцом. И… Тогда Менме было действительно страшно. Что могло быть страшнее собственной беспомощности? Мальчишка так и не нашел того, что бы испугало его больше. И сейчас, лежа в своей кровати и не имея возможности и пальцем пошевелить, он лишь в очередной раз убеждался в этом. Что же он такого узнал? Многое. Слишком многое. Например, то, что его отцом был Четвёртый Хокаге. Одно это уже шокировало, выбивало почву из-под ног. А когда удалось принять, невольно вспоминались слова жителей деревни…«— Просто у мальчишки дурная кровь… — А кто его отец? — Да черт его знает… Наверняка, какой-нибудь преступник. — Отец тут не при чем. Все дело в матери, у собак точно также. Если сука попалась с изъяном, то и щенки будут ненормальные.»
Интересно… Что бы они сказали, узнай, кто в действительности его родители? Однако это оказалось лишь вершиной айсберга. Что же ещё? А то, что они с братом являлись сосудами девятихвостого демона лиса, которого в них запечатал отец, спасая деревню. Вот только, как оказалось, жители почему-то были уверены, что хвостатого демона запечатали лишь в одном из братьев, а именно… в старшем. Это был первый удар. Менма дрогнул от этих слов, что стали для него настоящим ударом. Его глаза расширились. Тело будто бы застыло соляным столбом. Воздух со свистящим едва слышным звуком на резком выдохе покинул легкие. Он просто стоял и смотрел, не зная, что сказать, но от него слов и не требовали. А разум продолжал работать, заполняя пробелы: теперь становились понятными те перешёптывания на улицах и слово «монстр», что проследовало его, сколько мальчишка себя помнил. Хокаге, конечно, ответил на возникшие вопросы. Пояснил, что сосуд — это оружие деревни. А ещё сказал, что в старшем оказалась запечатана тёмная и непокорная половина лиса, а в Наруто светлая и более поддающаяся контролю — кто бы сомневался? Но на этом не остановился. Дальше последовала просьба не рассказывать обо все Наруто, ведь тот ещё не готов. Хокаге раскрыл правду Менме лишь потому, что давно наблюдал за ним, за его тренировками, и сделал вывод о сознательности мальчишки и что в отличии от младшего, именно старшему необходимо было знать это, ведь только так он сможет защитить его. Смешно. Но именно в этом и заключалась вторая просьба, звучащая приказом. Менма должен был защищать Наруто. И дело вовсе не в каком-то там заступничестве. В чем тогда? Он должен был оберегать его, а если понадобиться, отдать за него жизнь. Не то, чтобы старший не смог бы этого сделать или не захотел бы, но когда подобное звучит приказом, то внутри вызревает понимание того, что жизнь брата важнее и ценнее, в то время как его собственная вполне могла стать разменной монетой — конечно, Хокаге ничего такого прямо не сказал, однако это без труда читалось между строк. Второй удар. Заключительный. Решающий. Контрольный. Он бил гораздо сильнее первого. И даже на следующий день не удалось все переварить, принять до конца. Конечно, Менма ни словом не обмолвился обо всем этом с братом. Однако отношения их стали только хуже. Наруто отчаянно пытался выяснить, в чем дело, но старший молчал, а когда все же говорил, то был грубее обычного. Именно тогда прозвучала фраза, которая потом повторялась не одиножды: «Я стану Хокаге, даттебайо! И не позволю людям в деревне так смотреть на тебя и говорить всякие гадости! И тогда… тогда ты обязательно меня признаёшь!». Глупый. Глупый Наруто. Если бы дело было только в этом… Что ему было действительно нужно, так это поговорить с Итачи. И Менма сделал бы это на следующий же день, но тот был на задании. Пришлось ждать…«Натянутая до предела, и от того дрожащая, нить из тускло-серых дней — колючая и режущая — опутывала всю Коноху, подобно паутине. Шипящая почти-дождем реальность нависала над деревней небом цвета пустоты и тяжелых туч, готовых в любой момент разразиться самым настоящим ливнем. Настолько влажно, казалось, воздух можно было пить вместо воды. Приходилось задерживать дыхание, чтобы не чувствовать этого аромата прелой листвы, которым пропиталось, казалось, все вокруг. По земле стелился влажными комками туман, забираясь своей невозможной сыростью под одежду. Но Менма будто не замечал всего это. Он сидел под деревом на том самом полигоне, где обычно тренировался с Итачи. Мальчишка знал, что тот уже вернулся в деревню. Да, они не договаривались о встрече. Но он действительно всегда чувствовал, когда был нужен. Хотя, может, и не в «чувствительности» было дело. Может, это за Менмой просто приглядывают, а ему докладывают? Что бы там ни было, он продолжал ждать. — Менма-кун, — знакомый голос заставил едва заметно вздрогнуть и обернулся тотчас же. — Итачи-сан… ты знал? — вместо приветствия. Наверное, стоило уточнить вопрос. В конце концов, тот мог «знать», что угодно. Но собственный язык отказывался подчиняться, застыв намертво, оставляя прозвучавший вопрос незавершенным. А внутри тлела странная и ничем не обоснованная уверенность, что тот поймёт, о чем речь. — Да, — последовал короткий ответ. Итачи все равно понял, о чем спрашивал мальчишка. Неизвестно, как, но… понял. Словно бы заранее знал, о чем тот хотел спросить, поговорить. Менме вдруг показалось, что в его глотке резко пересохло. Нестерпимо захотелось пить. Даже сглотнул, силясь прогнать это не самое приятное ощущение. Кадык под кожей судорожно дернулся. — Ты… из-за этого? Из-за этого… со мной?.. Менма смотрел прямо на Итачи. И пусть он и задал этот вопрос. Но… когда тот прозвучал, мальчишка неожиданно поймал себя на мысли, что не хотел слышать ответ. Даже боялся услышать его, хотя вряд ли себе бы в этом признался. Страх. Да, именно страх. Но не тот, поверхностный, а более глубокий, животный, когда хотелось бежать без оглядки, сбивая в кровь ноги, и все лишь для того, чтобы найти укрытие, спрятаться, забиться и сжаться, как испуганный зверек. Менма действительно боялся услышать, что единственный кому он доверился, на самом деле, просто выполнял задание и приглядывал за «оружием». Мальчишка опустил взгляд и зажмурился до белых пятен перед глазами. Поэтому и не увидел чужое приближение. Рука Итачи опустилась прямо ему на макушку, взъерошивая влажные волосы. Такой простой жест, но он заставил Менму против воли дрогнуть и сжаться, как если бы ожидал удара. — Глупый Менма-кун, — протянул тот с беззлобной насмешливостью. Прозвучало лишь «глупый Менма-кун», но мальчишка слышал совсем иное. Не из-за этого. Выдохнул на грани слышимости. И этот выдох был пропитан облегчением. А потом… потом просто уткнулся лбом в грудь Итачи. — …почему именно я? — спросил Менма. — А кто лучше защитит младшего брата, если не старший, Менма-кун? — его ладонь была все ещё не голове мальчишки. Начавшийся дождь заглушил тихий всхлип.»
Бывают такие моменты, когда сделав что-то, приходит понимание того, что вернуться обратно и все переиграть нельзя, уже не получится — такие моменты называются «точками невозврата». Если подумать, многое в жизни можно исправить: извиниться перед другом или возлюбленным и продолжить жить, словно ничего не было, переписать заваленный тест, склеить треснутую вазу, пришить оторванную пуговицу. Но иногда… случается такое, что дороги назад просто нет. Остаётся лишь шагать вперёд, деля свою жизнь на «до» и «после», на прошедшее и будущее. И Менма думал, что именно тот разговор с Хокаге стал той самой «точно невозврата», которая точным разрезом делит жизнь на «до» и «после». Но… Он ошибся.«Боль обжигает нутро каленым железом. Эту рану не залечить никакими письменами, заговорами, никакими целительными отварами, от нее не избавиться. Она будет кровоточить, теряясь в знакомых петлях бесконечности. Нехватка воздуха — вот, что ощущал Менма. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Подобное состояние можно было оправдать внешними причинами, но… нет. Оно уходило корнями глубже, в само его естество. Что чувствует человек, когда его душат? Сначала ощущаешь, как сдавливает горло. Глаза слезятся. И во рту появляется очень… очень кислый привкус. А потом будто кто-то зажигает спичку, прямо у тебя в груди — все тело горит. Пламя заполняет легкие, горло и проникает в глаза. И, наконец, огонь превращается в лед. Будто сотня маленьких иголок пронзает твои пальцы. Сначала видишь звезды, затем темнота. Менма знает, что Итачи ушёл. Покинул деревню, вырезав собственный клан. И он кричит. Кричит оглушающе громко, раздирая исторгаемым звуком собственное горло. Кулаки непроизвольно сжались. Короткие ногти впились в кожу, раздирая ее до крови ладоней. Глаза горят. По щекам течёт что-то горячее, почти обжигающее. Но Менма не обращает внимание. Кулак с силой врезался в пол. Еще и еще… еще и еще… И так до тех пор, пока доски пола не стали окрашиваться в красный.»
Мерное капанье воды — в заброшенном доме на окраине деревни, где был Менма, прохудилась крыша и теперь дождь прорывался внутрь. Совсем тихое, но сейчас оно казалось чем-то оглушающе громким. Собственный голос сорван от криков. Разодранные в кровь костяшки пальцев беспрестанно саднили, становясь напоминаем, что все это не кошмар, не бред воспалённого сознания, а самая, что ни на есть, действительность. Сам же мальчишка лежал на холодном полу, прижав колени к животу. Воспоминания вонзились в него с силой, что была способна раздробить в мелкое крошево все кости… до единой. От этого не отмахнуться, не забыть. Оставалось лишь лежать со всем тем, что осталось. Вот только… у него не осталось ничего. Где-то раздался жалобный писк — очередная крыса, загнанная в угол, которая больше не выберется отсюда. Где он? Менма лежал на холодном дощатом полу и практически не шевелился, лишь чуть вздымающаяся грудь говорила о том, что ещё дышит, ещё жив. Хотя уместнее было бы ко всему добавить слово «пока». Пока ещё дышит. Пока ещё жив. Да, так точнее. Ближе к сути. Сколько он уже тут? Мальчишка не знал, сколько он уже здесь, сколько пролежал вот так. Ощущение времени затерялось где-то среди этих досок, от которых несло сыростью и гнилью, эхом отражались его стоны, крики, надсадное дыхание и скрежет ногтей по полу. Никак не получалось подсчитать с педантичной точностью ни дни, ни часы, ни тем более минуты, попросту не хотелось. Ничего не хотелось. Менма и сам не понял, в какой именно момент в его голове появилась зыбкая мысль о том… а был ли вообще «Менма»? Но эта мысль все крепла. Собственное имя казалось чужим, почти незнакомым, неузнаваемым, а уверенность в том, что оно когда-то ему принадлежало таяла… подобно залежавшемуся снегу по весне. Все словно бы ускользало сквозь пальцы — никакой возможности удержать, ни малейшей. Зачем он здесь? Для чего? Внутри была лишь зияющая пустота. Ее шелест искушающе шептал, что может… стоит сдаться? Почему? Ведь так было бы проще. Легче. Боль, изнуряющая плоть, терзающая разум… она бы прекратилась. Так… почему не опустить руки? Нити мыслей продолжали виться в истощенном разуме, соединяясь воедино, образуя неведомой сложности узор, невообразимо крепкий в своих плетения. И лишь за Менмой был выбор… ухватиться за него или поддаться шёпоту, позволить себе упасть в чёрную непроглядную бездну. Слаб ли он? Нет. И этот ответ в его разуме был стойким и несокрушимым монолитом. Сейчас Менма не мог даже толком пошевелиться — не было сил. Никаких причин для того, чтобы звучало столь непоколебимое «нет». Но Узумаки был уверен, что не слаб, никогда не был слабым… даже больше того, ненавидел слабость, презирал ее как в себе, так и в других. Кто он?«Глупый Менма-кун.»
Голос кажется почти чужим, незнакомым. Но мальчишка узнает его. Не может не узнать даже тогда, когда собственное имя почти стёрлось из памяти. Кто он? Стена забытья внутри, казавшаяся непробиваемой, незыблемой… Первые трещины стали появляться. Был ли Менма? Мальчишка попытался собраться с силами — первая попытка принять сидячее положение. Собственные икры напряглись. Ноги двигались… медленно и неохотно. Ладони стали опорой, впечатавшись в каменный пол. Он был. И… Неудача. Правая нога подвела, неудачно соскользнув, так и не став надёжной опорой. Всегда был. Менма попытался снова. И снова… тщетно. Есть и будет. Исполнить задуманное действие, такое простое в своей основе, но сложное в воплощении, получилось с шестой попытки. Кто он? Он тот, кто должен защитить своего брата. Ведь… больше некому. Он не имел никаких прав опускать руки. Взгляд остановился на луже, что собралась из капель, прорвавшихся сквозь прохудившуюся крышу — там отражался он. Менма больше не видит привычных темно-голубых глаз. Вместо них горел шаринган в обрамлении кровавых слез. Мальчишка делает судорожный вдох, но воздух не попадает в легкие. Боль в солнечном сплетении пронзает тело острой вспышкой. — Что…Как уже говорилось ранее, Менма Узумаки всегда держался подальше от суеверий, глупых верований и прочего, предпочитая твердо и прочно стоять обеими ногами на земле. Но была одна вещь, вера в которую у него сохранилась, несмотря на всю ту острозаточенную «приземленность», которую тот в себе любовно взрастил. Во что же он верил? В то, что человек рождался либо под счастливой звездой, либо нет, и это преследовало его до конца дней. И это и было в его понимании — «родиться под несчастливой звездой». Менма с самого детства верил, что его звезда самая что ни на есть несчастливая…