Слава
Слава в сказки не верит. Ну, и какие тут уж сказки, когда с детства мир в серый окрашен? Хотя, конечно, стоит признать, что поначалу чувствовал себя Героем с большой буквы «Г» — фиаско. Потому что эта самая большая «Г» и окрашивала всю его жизнь в развитии последующим, к которой встала и большая «Ж» рядышком — идеальный тандем в описании. Да и как себя не чувствовать, когда с детства оказался «мальчиком волшебным», что способен был помогать в том, чего его детский, пусть и пытливый ум, совершенно не понимал. Да и мама всегда говорила: «ой, какой Славче у меня молодец!». Гордилась, гладила по голове да приговаривала: «большим человеком, Славочка, вырастешь, главное помни, что добро — оно всегда в самой сути всего, не позволяй его в себе искоренить, что в жизни твоей бы не произошло». И иногда Славе казалось, что матушка его провидицей была какой-то неосознанной, потому что фраза сия была сказана аккурат тогда, когда мир самого Славы из цветного окрасился в серый, а после и вовсе — багряно-черный. Плохо, конечно, помнит, что именно тогда произошло, но матери не стало, а вот слова ее крепко накрепко в голове засели: «ты у меня, Славче, мальчик необыкновенный, помогай людям и тем, кто в нужде. Добро ведь, знаешь, потом в сто крат тебе вернется, счастливым станешь, а это то, чего я хочу для тебя — счастья». Наверное, лишь эти слова и могли ему вырасти человеком хорошим, пусть и несколько со сдвинутыми ориентирами «хорошести» в разной степени градации вовлечения в различные ситуации да истории, что стояли за фигурами тех, с кем ему дела приходилось в той или иной степени иметь. Скажем, баба Нина со второго подъезда души в нем не чаяла, ведь помогал с продуктами, лампочки менял да протирал антресоли, на которых в пыли покоилась голова самого Владимира Ильича: правда, не настоящая, а гипсокартонная, но почему-то каждый раз протирая ее Слава чувствовал себя несколько неуютно, словно пустые глаза цепко за его действиями следили и докладывали куда нужно, а после и баб Нине говорили, где он там зафилонил и недоделал. С воспитательницами детского сада, что располагался в их же дворе, у него тоже были чудеснейшие отношения, пусть обычно детей к нему (или его к детям?) не подпускали, но на Новый Год охотно встречали в потрепанном костюме деда Мороза, а после платили сушками да конфетами, потому что, как известно, денег особо ни у кого не было, но вот благодарили — от души, что определенно чувствовалось. Правда, после одного из таких вот праздников Слава зарекся, в принципе, есть пряники, потому что об один умудрился сломать зуб, а после и нож, когда проводил эксперимент и попытался этот самый пряник хотя бы ножом расчленить — крушение потерпел разгромное. Особые отношения у него и с теми, кто по ту сторону обитал. К примеру, с Костиком, молодым вампиром заключившим контракт лет эдак шесть назад, они отлично ладили, а сам Костя даже нет-нет, а бесплатным кофе за счет заведения да каким-нибудь тортиком после десяти угощал. Сказал бы Слава, что от души, но, как известно, подобного «добра» у клыкастых никогда не водилось, но дружба двух разных видов была вполне себе такая — добротная. Даже пили пару раз на брудершафт: Костя пил кровь пакетированную, а сам Слава настоечку кедровую, что хоть горло и драла, но теплом после по телу приятным разливалась. А с одной из ведьм, что была, конечно, не из тех, кто в газетках желтых печатался да привороты и отвороты за символическую сумму обещала, а настоящей с той стороны — даже на свидание как-то раз ходил. Правда, дальше пары прогулок по Неве дело не зашло, но при встречи в стенах Дозора всегда здоровались да раз в полгода запас его настроек пополнялся, ведь кто лучше ведьм может варить поистине зелье подобное да натуральное? Конечно, тут стоит подчеркнуть, что данные нелюди разумом обладали, ассимилировались да жили в гармонии с родом человеческим и закона да границ не пересекали, потому и жили — логично же, правда? А вот с теми, кто рассудок по ту сторону потерял да не вернулся отношения были другие — контрастно. И то сам Слава считал, что одолжение часто делает, отпуская некогда душу человеческую из цепкой хватки изнаночных объятий, что ловила слабых в капкан своего бытия. Вот и сейчас после не самого приятного падения на ту сторону Изнанки, что в оттенках серого способна была потягаться с Петербургом в «пятидесяти оттенках серого и еще тысячи полусерого» да распоров руку о какой то слишком острый камешек, Слава услышал ее. — Женщина, я не танцую! И я не господин, вы, кажется, головой слишком ударились, вот тот лысый черт куда лучше на роль подойдет. Обещаю. Вы только посмотрите на его страшный профиль, так ведь и кричит — я! я! я! я тут ужас летящий в ночи. Вы, кстати, смотрели? Я бы вот посоветовал, могу уверить, что разгрузит ваше желание любовное. И зачем вы вообще на данном теме зациклились? Вон какая красавица, а все по одному придурку с прошлой жизни убиваетесь. Стоит ли того оно? Слава говорит очень быстро, но крайне — разборчиво. Даже дыхание не сбивается. Словами легко жонглирует, ритм какой-то ловит и улыбается так расслабленно, потому что угрозы совершенно не чувствует, ибо «если бы» настало, то внутри бы уже когтями острыми заскреблась та, которую он ласково именует — Сонечка. А пока Соня спит, то и опасности — нет. Объяснить более подробно эту схему взаимодействия сам Слава не в состоянии, но знает точно, если внутри ничего не ворочается, значит, и сам вполне в состоянии справиться с происходящим. — Может, жениха вам нормального найти? Давайте анкетку вашу в «Давай поженимся» отправим? Только вот вам бы сначала в себя прийти, контрактик с нами подписать, а после табун женихов будет у ног ваших. Пока говорит, то глаз с той, что, кажется, точно уже разум заложила Изнанке, бочком-бочком двигается в сторону его нового знакомого. Ощущения — престраннейшие. Ибо приходит понимание запоздалое, что, кажется, по направлению «север» его двигает Сонечка. «Не говори мне, пожалуйста, что этот вот карлик твоя новая блажь, Сонь, я еще того Старейшину общины оборотней не пережил. Знаешь, когда очухиваешься на жертвенном алтаре, то ощущения — такие себе. Дай мне хотя бы с месяцок передышки». Но Соня — молчит. И лишь в районе затылка мелкие мурашки, кажется, смеется, что ли? — А вообще лично в женихи я вам не гожусь. Знаете, у Пушкина в Онегине строчка была: «но я другому отдана и буду век ему верна?». Так вот этот карликовый черт — женишок мой, — Слава берет его нового знакомого под локоток. — А потому, мискузи, дева прекрасная. Все претензии можете выписать вот ему, судя по его часикам — оплатит хорошо и даже сверху накинет, — прекрасная «дева» от такого поворота событий останавливается и ему даже кажется, что какая-то осмысленная мысль проскальзывает в ее глазах. Сам же Слава с милейшей улыбочкой обращается к новоявленному «женишку»: — Ты, конечно, выглядишь так, как будто окочуришься прямо на месте, но с физ подготовкой как? До ближайшего переходного километра три, так что… , — улыбка растягивается до ушей. — Побежали? — и бодрой антилопой утягивает за собой, кажется, такого же обалдевшего от происходящего мужчину. Во-первых, разбираться с проблемами, что не его, Слава не любит. А во-вторых, в здоровом теле, здоровый дух и бодрый бег еще никого в этой жизни пока не убил!Яр
Яр никогда не был великим гением воспитания. Дети вызывали у него головную боль, друзей он не держал, вопросы на изнанке предпочитал решать приложением силы (и двух-, и трехкратным приложением, если требовалось), по обратную сторону изнанки — хрустом купюры. Ему было идеально одному. Размеренное существование. Упорядоченное. Предсказуемое. В Дозоре он функционировал на правах и обязанностях пушечного мяса — и пускай предпочитал держать вопросики на контроле с благородством и манерами, достойными как минимум уровня абердин-ангус, никакие навыки, кроме силовых, от него не требовались. Интеллект, которым Яр, по его скромному мнению, щедро был одарен природой и изнанкой, оставался невостребованным и невоспетым, но мужчину это ничуть не тяготило — он занимал свои извилины чтением Энхиридиона, переложенным на новогреческий, и одновременной с этим отработкой скептически приподнятой брови. Дни его добровольного рабства, насчитывающие цифру с большим количеством нулей, протекали так же медленно, как божья коровка в древности ползла по брошенному философом стилусу, в то время как тот отвлекался от начертания руководства к нравственной жизни на расхристанный пеплос Флавия Арриана. Задания. Заказы. Вампиры. Оборотни. Волколаки. Просто безымянные безумные твари. Там — рваная рана, тут потерянная и выращенная конечность, ну да с кем не бывает. Рутина. А потому сверкающих пяток мальца Яр не оценил совершенно: дамочке в аффекте был присвоен статус воспитательного элемента — ибо нечего спать на летучках, нечего вообще там делать, если тебя в любой момент может засосать в трубочку и выплюнуть, как жеваную бумажку, на изнанку. Ну а раз уж выплюнуло, изволь рукавишки закатать и обороняться. А дядя Яр ака лысый черт в сторонке постоит. Мороженое покушает. Возможно, и воспитатель из него вышел бы неплохой. Сын он что ли какой-то тамошней шишки?.. Яр отцепил с некоторым усилием с плеча руку пацана, отряхнулся, пару секунд смотрел ему вслед, хаотично улепетывающему, а затем накинул простенькую Петельку: широкий рукав силы обхватил Славу и на манер лассо подтянул обратно, хорошенько поваляв по земле по пути. — И чего ж ты драпака так быстро дал, «женишок», — выплюнул Яр и потянул парня вверх за шкирятник. — Сам меня сюда вытащил, сам и разгребай последствия. Вы, дозорные, такие тряпки, конечно, — язвительно прокомментировал он неудавшуюся попытку бегства, вздернув подбородок и холодно глядя на пацана, — чуть что, так сразу в кусты, другими прикрываетесь. Это же просто морова… Он не успел договорить и, летя в канаву, и вслед за тем несколько отрешенно наблюдая из канавы, как дамочка, которая была помещена им в разряд незначительных учебных угроз, не тратя более времени на переговоры, невесть откуда отпочковала два огромных крыла и совершала массированную атаку с воздуха на кого бы вы думали — понятно на кого. И какого черта он ей так сдался, раздраженно думал Яр, подтягиваясь на руках в десяти метрах от происходящего и размазывая по костюму сточную вонючую грязь. Ведьма тем временем хорошенько приложила пацана об землю — в который уже раз — и тот мигом присмирел — то ли потерял сознание, то ли сдался на волю судьбы. Рулевые перья размером со среднюю лошадь натужно зачерпнули воздуха, и эта процессия с картины Босха взмыла вверх, будто так оно и надо. Этого не могло случиться. Ни здесь, ни в Лондоне, ни в России. Он вел размеренное существование. Упорядоченное. Предсказуемое. Слабенький потенциал — вот и все, что он ощутил, проверив способности ведьмы. Каким образом она его умножила, за несколько минут превратившись из моровой девы с натянутым мороком на троечку в какую-то пародию на разжиревшую гарпию? Черти совсем страх потеряли? Но главное — она выкрала дозорного. Дозорного его Дозора. Да еще и так нахально, словно имела на то полнейшее право. Чего она там хотела, костра? В голове сама собой отчетливо соткалась картинка, как он кладет на стол Пресветлому голову этой ощипанной курицы и порванное бездыханное тело пацана, а Пресветлый с побелевшим лицом выуживает из воздуха бланк на развоплощение, и в недрах нераспакованного еще чемодана навечно остается лежать переложенный контрамаркой из Ковент-Гардена Энхиридион… Яр потянул голову вбок до хруста. Ну е-мое, ну в первый рабочий день, в первый рабочий час… Он побежал вслед удаляющейся гарпии, не заботясь больше об одежде, на ходу перевоплощаясь в чудовище, которым всегда и являлся. Воспитательный эксперимент провалился.Слава
«Отбитый на голову» — это про Славу. И данный оборот речи даже не оборот, а суровая действительно подкрепленная долгой историей, что началась еще с роддома, когда его впервые уронили на холодный пол хабаровской больницы, ибо напуганная черным вороном в палате медсестра просто не справилась с внезапным да незапланированным гостем, чей протяжный «карррр» размножился эхом в ночи в родильном отделении. Об истории этой Славе напоминала лишь вмятина с правой стороны макушки, что укрыта была русыми волосами да могла быть обнаружена лишь при телесном контакте. Правда, удивительно, что в последующие годы своего бурного детства Слава так и не сумел заработать себе сотрясение мозга, учитывая, что все заброшки города были не раз исследованы, а с деревьев он так же падал с завидной частотой. А после с его новой «работой» так и вовсе в травматологическом отделении был частым гостем, у которого в карточке пациента была, наверное, самая обширная коллекция рентгеновских снимков, что впоследствии дополнялись и снимками мрт, но его лечащий врач, которому, кажется, скоро стукнет седьмой или восьмой десяток лишь приговаривал: «у вас, Слава, на редкость крепкая голова. На редкость крепкая. И кости хорошие. Повезло вам, Слава, но вы б голову свою берегли, а то, знаете, мало ли когда удача не убережет». Слава, конечно, соглашался и обещал, что будет очень внимательно смотреть, чтобы не повторилось, а после оказывался вновь на рентгене, радуясь как ребенок тому, что в очередной раз — пронесло. И в этот раз, кажется, его тоже — пронесло. Слава помнил, что аккуратно отойти и обойти проблему — не получилось. А ведь если бы его новоиспеченный «коллега» послушал бы, то уже сидели бы в офисе Дозора и Карелин бы пил свой чай и очень громко говорил дяде Косте все, что думал об этом совершенно случайно образовавшемся тандеме. И, конечно, об этой носатой карлице, которая, кажется, решила, что ей море по колено и мир по колено и состояние здоровья живого человека ей тоже — в параллели. И обязательно бы после дяде Косте Слава показал бы свои снимки с карточки пациента и ныл бы так филигранно, что совсем его бедного несчастного сиротку не любят да не ценят, что, авось, дядя Костя зарплатку бы да и повысил, а, может, и вовсе отпуск дал какой незапланированный, но — ах, мечты, мечты. Слава глаз один приоткрыл, огляделся, попытался поймать фокус, когда приоткрыл и второй — есть коннект. Порадовало. Голова, конечно, нещадно трещала, но вроде как работала исправно да зрительная функция потеряна не была. Тело так же ныло, а во рту ощущался привкус крови — терпимо. Состояние, в принципе, могло быть описано словом «терпимо» — бывало и хуже, конечно, но и лучше было намного ровно до этого престраннейшего знакомства. Славе думалось, что не нужно было ему идти сегодня на работу, закосить стоило, больным притвориться и пропустить сие радужное собрание, а там, может быть, и всего последующего бы не произошло и жизнь бы шла размеренной поступью, а не закружила словно на американских горках вверх-вниз за каких то несколько часов знакомства. В пещере было «людно». По крайней мере то, где находился он сам походило на пещеру — темно, сыро, мрачно. А главное — он был связан! И не чем то простым, а натурально — металлическими прутами. Вот тебе и «людно» в кавычках, ибо находящиеся личности внутри явно людьми не были, хоть и выглядели как девушки, что о чем то тихо разговаривали. Его приход в сознание не остался незамеченным и та, что и повстречалась им на пути первой, все тем же замогильным голосом обратилась к нему: — Сестра, ты пришла в себя? Слава, натурально, «выпал». Какая к черту «сестра»?! Он все-таки пацан, совсем что ли умом тронулись на Изнанке или что? — И тебя жених бросил… как и нас всех…. но не волнуйся, мы ему отомстим… наши истории похожи… мы все верили, а нас обманули и бросили… но мы отомстим! — и к этому «отомстим» присоединились и другие голоса в согласии. Слава даже завис от этих слов: может, все-таки не пронесло его в этот раз и голову таки повредил, когда падал? Но враждебности от дамочек этих он не чувствовал, конечно, не считая того, что сидел опоясанный металлом в несколько «объятий». «Не удивляйся так, пока ты валялся в отключке, я с ними поговорила, так что не тронут тебя, наоборот, сочувствуют — а вот «женишок» твой поплатится, когда найдут они его», — лениво в голове раздался голос Сонечки, что, кажется, предвкушала собственноручно созданное представление. «Ээээ…?» «Что «эээ?» Это была твоя «гениальная» идея назвать его «женишком» и попасть этой дамочке в сердцевину, учитывая, что она сама по этой самой причине застряла на Изнанке. Неразрешенная любовь, знаешь ли, в ненависть лютую перерождается, особенно если тебя предали, а после на костре сожгли. А учитывая, что она «низшая» и каким-то пока неведомым мне способом заимела силу, что не должна была ей достаться ни при каком раскладе — вопросы это вызывает большие». «И что делать?» «Тебе? Ничего. Они «выкуп» готовят, так что тебе пока остается притворятся «сестричкой», а Яру разгребать проблемы, что он сам и создал». «Ты его знаешь? И что ему делать? Что за выкуп? Хлеб-соль и все такое?». «Иногда мне кажется, что ты застрял в пятилетнем возрасте, Слав, что за «хлеб-соль»? Крови они хотят, сердца его хотят». «Любви, то есть?». «Нет, Слава, какая любовь? О чем ты вообще? Сердце сожрать хотят, свою боль унять немного, а учитывая, что этот клуб «разбитых сердец» вместе может силу аккумулировать, то найдут они его быстро. Хотя, кажется, и не придется искать, рядом он где-то, чую, что рядом». И замолчала Сонечка. А девицы, словно гончие, учуявшие добычу, лица подняли. И лишь Слава задумался монументально о том, а как почесать правую пятку, когда ты в железных путах и дотянуться до места совершенно не представляется возможным. Как и покурить. Последнее расстраивало, конечно, больше всего, но то, что он сам ощущал Яра где-то близко, Славе почему-то не казалось важным. А очень даже зря, потому что ключевое «сам» почему-то от него ускользнуло. — Яяяяяяяяяр! Тут я! Тут! Дядей Костей клянусь, не вытащишь, буду чертом не упокоенным за тобой ходить вечность, слышишь?! — на всю силу легких заорал Слава, а своды пещеры ему, конечно, очень сильно помогли. Оставалось только ждать и надеяться, что понты его новоиспеченного «женишка» не были пустой бравадой и самому Славе не придется возвращаться к дяде Косте с грустными новостями, что Изнанка поглотила очередного «человека» и их ряды в очередной раз — поредели.