Яр
Изнанка сводила с ума. Как водится, осознание этого наступало тогда, когда уже становилось поздно — для всего. Сводила с ума в прямом смысле: этот загубленный, но жадный до живого мир бычьим цепенем стягивал глотку, высасывал плотоядно то немного хорошее, что теплилось в оказавшихся в его владениях людях, без разбору жрал эмоции, распахивая взамен свою скатерть-самобранку возможностей, которые отсутствовали по правильную сторону. Такой злой лунный близнец: прыгай, сколько влезет, дурашка, фактически в невесомости, да тяни вверх, открой свое забрало — а то, что задохнешься, ведь кислорода нет, ну так откуда, ты думал, все твои цацки да магия? С этим можно было мириться, если ты — просто человек, обычный, хороший, обвешанный амулетами человек или на созвоне с духами, как шаман кинг. Таких же, как Яр — если такие еще существовали — изнанка просверливала навылет: привечала, как закадычных друзей, ласково обнимала и тянула, тянула в себя буксиром, потому что задолжал он ей непозволительно много. Он бежал, бежал в своем изнаночном (настоящем) облике так мало, сколько-то минут, а ему уже мерещилось, что пресловутая та сторона с ее бумажками, работой, знакомыми людьми — промасленный фантик, а тот Яр, поправляющий запонки на рукаве пиджака и хлещущий кофе, — отражение в изгибе ложки, вытянутое, неправдоподобное, мертвое. Фикция, тень того, кем он мог бы быть — здесь. Яр чуял, как хорошо бежать на четырех лапах под треск веток и хруст валежника, как пульсируют в венах спущенные с цепи эмоции, как сладко ни черта не контролировать, не сдерживать, а бежать — туда, он смутно помнил уже, зачем, за кем, но бежать нужно было, потому что сковывала загривок тревога. Животное в нем не любило страха. Над горизонтом впереди мерцала белесая дымка. Подлесок сменился равниной, и вскоре когти царапнули камень, а невдалеке, за холмами предгорья, раздался такой бешеный слитный вопль в несколько голосов, что животное в Яре на секунду попятилось — но только животное. Навстречу из пролома в скале шагнули пять дев разной степени потрепанности. Одна, покрупнее, видимо, главная, повела носом и ткнула указующим перстом по направлению к нему: — Он. Яра такая осведомленность не порадовала. Девы предвкушающе заклокотали и придвинулись ближе. — Бросил… — главная напрягла лоб, будто с трудом вспоминая что-то, — и поматросил ты нашу сестру, а теперь явился? Яр оскорбился поклепу. Он, конечно же, никого не матросил. Он в принципе был не из этих. И не из тех. Вопросы романтики не то что мало его интересовали — они вообще отсутствовали в парадигме его восприятия мира. Никакую сестру он не признал тоже. Окатываемый волнами страха, ярости, жажды, которые наверняка подстегивала в нем изнанка, он довольно смутно помнил уже, за чем таким он вообще явился. Он просто чувствовал, что то, что сейчас завывало в пещере, было его собственностью, которую нужно забрать. А не чьей-то сестрой. — Выкупать ее теперь будешь, калым платить. Сердце свое ей отдашь — тогда пропустим, — веско решила главная. — Прям таки все сердце? — восхитился Яр. Он остановился в нескольких метрах и потянул мордой вверх, подставляясь, а сила, словно летний дождь, стекала к нему. — Не хватит моего сердца на всех, дамочки. Оно у меня маленькое, сморщенное и жесткое. Главную это заявление, казалось, повергло в глубокое расстройство и задумчивость. Ну или то, что не могла не чувствовать — чем дольше он вот так стоял и нагло смотрел, тем щедрее башляла изнанка. — Да чего его слушать? Сами возьмем. Сестре подарим, порадуется! — встряла какая-то особо голодного вида. Он мысленно пообещал ей, что она умрет первой. Несколько секунд главная смотрела Яру в глаза, прикидывая, а затем в момент ощерилась, разомкнула ладони, заклокотала совершенно по-птичьи, и другие сестры схватились за руки, образуя живую цепь. За спинами каждой прорезались и распахнулись по два огромных крыла. А в запомороченной голове Яра пронеслось весьма человеческое «блять». Они ринулись в атаку, он обогнул их в несколько прыжков по дуге — в полумрак пещеры: забрать, что принадлежало ему, и свалить с минимальными потерями (отращивать кости — занятие очень, очень болезненное). Идея оказалась безрассудной, но Яр не мог похвастать очень уж рассудочными решениями, посмотреть хотя бы на его карьерный трек. Одной лапой он обхватил извивающееся и голосящее тело, посаженное во что-то наподобие металлической клети, тремя остальными бросился на выход, но на поверхности дорогу ему перегородили гарпихи. Яр не придумал ничего умнее, чем бросить клеть в них (он же их сестра? Сестра. Значит, сберегут) и, понимая, что живым ни его, ни пацана эти сердцеедки не отпустят, позволил адреналину окончательно затопить сознание. Дальнейшее вставало перед глазами всполохами. Погруженные в добычу стальные когти и радость от хлещущего из ран кровавого потока. Поломанные перья на зубах, когда одна из птичек улетела без одного крыла от его замаха в ущелье и там порвалась, точно мешок с картошкой. Чьи-то ошарашенные глаза — мельком. Гарпиху особо голодного вида, которая пыталась заслониться, по-го-во-рить, загнанная все в ту же пещеру перед его довольным урчанием и медленной поступью. Они тоже его цепанули — вспороли спину, повредили пару сухожилий, а одна мазнула когтями по морде, отчего во рту поселился металлический привкус крови, но что могли противопоставить эти хрупкие, истощенные изнанкой курицы тяжелому, слитному, огромному палачу с лоснящейся черной шерстью, почти такому же безумному, как и они сами. Изнанка питалась кровью, жаждала крови — любой, и Яр был ее почетным донором. Птичий клекот стих, и он медленно, все еще на четырех лапах, направился к последнему дышавшему. По недоразумению дышавшему. Напоенный азартом битвы, подстегиваемый запахом чужой крови и смерти, он чуял угрозу отовсюду и вовсе не собирался никого оставлять в живых. Парень не пытался уползти, что-то молол на человеческом наречии, когда Яр на пробу сжал и потянул лапой металлическое звено — забавляясь. Предвкушая. Злое удовлетворение горело в его вертикальных кошачьих зрачках. В чужих голубых глазах — что-то непонятное. Непонятное по-особенному, да так, что властное животное внутри щелкнуло и на секунду отступило. Этого хватило, чтобы он вернул себе контроль. Зверь мерно вздохнул, развернулся и в несколько прыжков пропал из поля зрения. Вернулся Яр уже в своем обычном обличии и злющий, как черт. Вытирая исполосованное лицо рукавом рубашки, он растянул стальные пруты (мог бы и заклинанием их растворить, но ведь это чудо — без перьев, слава богам, — тоже бы задело), молча помог пацану выбраться и придирчиво оглядел того с ног до головы на предмет видимых повреждений. На языке вертелось много, много всего, много мата. Яр медленно выдохнул, считая до десяти, и тоном, которым можно было резать лед, произнес: — Я спрошу еще раз. Последний. Где ближайший пункт перемещения? Ему не уперлось в очередной раз видеть в чужих глазах то, что он привык видеть, — страх, ненависть. Отвращение. Светочка из питерского Дозора была удивительно тупа, если не понимала, за что он носит печать на тыльной стороне ладони. И не только Светочка. Он повел лопатками, которые с готовностью отозвались болью.Слава
Славе было забавно. Разворачивающаяся перед ним картина — захватывала. Нет, действительно, он даже пару раз кричал «Так ее! Так!», но голос его тонул в творящийся какофонии звуков, в которых смешался и голос Яра, и крики девиц, что разъяренно пытались что-то вместе произнести, но, увы, его новый знакомый был куда быстрее и прозорливей, не оставляя обезумевшим дамам и шанса на «вместе». Правда, со всей гордостью Слава мог бы после заявить, что тоже — помогал! Подножки двоим поставил, ибо ноги-шпалы позволяли, а посодействовать мог он только так, ибо железные путы шансов на другие маневры как-то не оставляли. Сонечка в голове его, кажется, смеялась, точно он уверен не был, но приятные мурашки по затылку догадку сию подтверждали конечно. Наверное, именно это и было славиной главной силой — абсолютный тотальный оптимизм. Нет, право слово, ну даже если бы убили его здесь, то что? Ну, выспался бы наконец-то на том свете, ну, получил бы Замай квартиру в свое распоряжение и нового соседа, и…? А пока живой, то не мертвый, как говорила баба Клава, пока живой — все в мире можно исправить и сделать. Именно это кредо и стало его главным: пока живой, все отлично, а так все там будем когда-нибудь, так зачем беспокоиться то заранее? Нервные клетки, знаете ли, не восстанавливаются. Именно поэтому Карелину и удавалось столько лет работу свою делать филигранно. Ничего его не брало, а что пробирало, то пару плюшек да пол бутылки водки, чтобы раны душевные омыть да встать и пойти дальше пытаться хоть что-то сделать во имя тех, кто еще жив, кому еще помощь бы пригодилась. Но это Славе повезло родиться таким да закультивировать в себе эту способность смотреть на мир через «хорошо», а другим, увы, не очень. В прошлом году сломался Юра, которому они в квартирке часто скандировали «Юра будет дуть, дуть будет Юра», ибо не выдержал зрелища разорванного в клочья детского хосписа, в который вывалилась с Изнанки стая голодных оборотней, что крови жаждали да плоти хотели. Они тогда первые туда приехали, а после Слава уехал в офис Дозора, а Юра прямиком в белую палату на полное жизненное содержание. Пили они тогда с Замаем, конечно, страшно недели две да и дядя Костя на девятый день к ним присоединился: был человек да не стало его, лишь оболочка осталась, что ест, спит, нужду справляла, но сознание — потеряно; восстановлению не подлежит. Наверное, именно поэтому происходящего Слава как-то совсем не боялся: может, смирился давно с участью своей? Да и чего бояться-то когда самый главный человек в его жизни уже лежал давно в деревянном гробу в стылой хабаровской земле? Слава не боялся, нет, Слава немного так переживал, что не участвует в побоище, что перед глазами его в полном ходу было уже, знаете, как вот когда пацаны стенка на стенку за гаражами собираются, а ты сидишь дома, потому что двойку получил и матушка из квартиры не выпускает и остается лишь из окна выглядывать да прислушиваться — кто же кого в итоге? Но закончилось все очень даже — скучно. То есть — быстро. Все пропустил Слава, все в путах железных свои просидел да проглядел, а правую пятку так и не почесал. Яр куда-то свалил, но преждевременно освободил — вот прям честь и хвала и пока шлялся где-то он, Карелин вдоволь начесался, размялся, полазил по пещерке, осмотрел хладные тела девиц, что еще остались, но ненадолго, ведь Изнанка поглотит скоро — аксиома. Живое в изнанке не живое, а мертвое тоже не мертвое, но смерть приходила ко всем: в том или ином виде, но за всеми. Когда послышались шаги за спиной, то Слава на минуту замер, обернулся да посмотрел на обладателя, что явно был не в духе (мягко говоря даже, кажется). Внутри шла яростная перепалка между собой и собой на тему того, что он хотел бы сейчас сказать и в каких именно деталях. — Это было…. это было так… — Слава воздуха в легкие набрал сполна, ведь продолжение могло идти в вариативности от «ужасно и мерзко до страшно и противно», но «могло бы», если бы сам Карелин был кем-то другим, а не собой, а потому он произнес: — круто! Охренеть! Дядь, а ты кто такой вообще? Даже дядя Костя не такой впечатляющий! — и глаза как два прожектора, что едва ли не восхищением горят. Последний раз Слава так был впечатлен именно Константином Юрьевичем, когда они вдвоем отправились на дело и он увидел изнаночную форму главы Дозора, которая после ему столько раз снилась! Слава тоже хотел быть таким, но, увы, он на обратной стороне оставался все ровно таким же как и в миру. Честно говоря, он даже переживал искренне, что он такой обычный и ничем не примечательный, правда, потом узнал, что Ходоки они на то и редки, что Изнанка их принимала, а не претворяла во что-то иное. — Нет, правда, скажи, кто ты? — не унимался Слава, едва ли не начиная натурально канючить как ребенок. Права Сонечка, ой, как права, что Карелин просто великовозрастный ребенок, который на мир смотрел совершенно непередаваемым взглядом, ибо даже те, кого он считал своими друзьями изнаночными спрашивали: «Слав, а почему ты говоришь «кто», а не «что»? Дозорные нас за людей не считают да и души, считай, у нас нет, если, конечно, брать во внимание, что она хоть у кого-то из ваших осталась». А он даже терялся с ответом, потому что сознание есть? Есть. Зла в мир не несут? Не несут. По закону живут да говорят? Так почему «что» должно быть, а не «кто» — искренне не понимал. — Вообще чтобы понять, где пункт перемещения, надо понять, где мы, собственно говоря, вообще очутились, а это… — начал было Карелин отвечать по существу на поставленный вопрос, но закончить не успел. Изнанка шла дрожью. Не вовремя, ой, как не вовремя и слишком уже часто это случаться начало. Как будто недовольна Изнанка была, как будто что-то происходило, а она реагировала так, как умела — переворачивая все вверх дном и меняя полярности и привычные знакомые очертания мира, уничтожая тех, кто попал под ее горячую руку. «Слава!», — едва ли не зарычала в голове Соня, затопляя сознание и пытаясь взять бразды правления телом, но, увы, нестабильность Изнанки приводило и ее сущность в столь же нестабильное состояние. Какова была природа этой взаимосвязи Карелин так и не сумел понять, а сама Соня предпочитала об этом умалчивать. — «Кровь, быстро, времени нет — ты знаешь, что надо делать. И про Яра не забудь, с его ранами — мало ли что случиться может». Сказано — сделано. Когда Сонечка говорила так, то сам Слава не перечил, ибо себе самому же и дороже выходил. Не послушался вон раз, так из группы он один и вернулся, а как именно и сам вспомнить не мог. Многострадальные железные путы пригодились — кожу ладони легко распороли. На мгновение Слава даже задумался, а Яра то как? Руки просить? Совсем уж карикатурно, учитывая начальную точку отсчета их только что начавшегося незапланированного путешествия. И не придумал ничего лучше, чем просто положить ладонь на лысую черепушку, что, по ощущениям, даже и не совсем лысая была, кажется. Изнанку тряхнуло. Сильно так тряхнуло. А после — тишина. Замогильная такая и даже трупы девиц — исчезли. «Слав, к Мертвому Озеру надо…» И Соня тоже — замолчала. Карелин мальчик был хоть и дурак, но не глупый, сумел сложить два и два: если Изнанку тряхнуло, то пункты перемещения теперь могли оказаться где угодно, а Озеро всегда оставалось на Севере и с него он мог перепрыгнуть обратно почти без потерь, если повезет, конечно. — Эм… Платочек надо? — он протянул Яру видавший виды платок, на котором вышито было солнышко маминой рукой — талисман, коий он всегда с собой носил с того момента, как ее не стало. — У нас есть мааааааленькая проблема. Хотя, думаю, что ты и сам уже догадался какая. Нам на Мертвое Озеро надо, с него я смогу нас перекинуть обратно. Оно где-то на Севере, но а) я не знаю, где Севере, а б), — Слава даже несколько смущенно улыбнулся, — тебе придется нас спускать вниз, потому что дядя Костя запретил мне прыгать внутри Изнанки, когда она такие финты выдает. Миша прыгнул полгода назад, и никто его до сих пор найти не может. Так что… — Он делает шаг вперед, наклоняется, ведь все-таки разница в росте довольно ощутима, хоть и карлица — она карлица исключительно по сравнению с ним. — На руки возьмешь аль на спине потащишь?