Слава
Русская душа как березки белые, что растут вдоль дороги, как одуванчики, что прорываются сквозь бетон и асфальт, но тянутся к земле своей, выживая там, где никто и ничто живое не прорастает. И потому, что может быть для души лучше, чем деревня в лесах затерянная? Где буйно цветет все, где воздух чист, ягодами да грибами леса полны, а с рассветом да криком петушиным и сам встаешь, словно подсолнух по солнцу? Где пирожки да пироги румяные, а водица студеная настолько, что зубы немеют, а внутри все кричит от восторга. При-ро-да. Сво-бо-да. Карелин за время здесь, кажется, действительно расцветает, напитывается, хребет разгибает, не сутулится даже, пытаясь обращать на себя меньше внимания зевак с Невского. Ему здесь нравится. Чертовски. Ему здесь дышится — легко. Он бы завис здесь на полгодика легко: ягоды ел, по грибы ходил да рыбу ловил, гаш с дядь Федей курил да Алевтине Ивановне с огородом помогал, даже через ее «Уйди, ради бога, помидоры ж топчешь!». И за Яром смотрел, конечно. Без него бы Слава не остался. Переживал бы сильно. Деревня и на Яровита действовала благоприятно. Конечно, насколько она могла действовать на кого-то вроде него, но Карелин замечал, что вертикальная морщинка на лбу все реже, а лицо чуть менее сковано вековыми печатями, жаль, что ни разу улыбку не видел, но это было нечто из разряда, конечно, фантастики вроде живого Ленина в мавзолее или Атлантиды, в глубинах океана спрятанной атлантами сотни тысяч лет назад. Но, как говорится, точно обратного сказать никто не мог да подтвердить, а потому надежда на улыбку Яровита у Славы была: призрачная и почти невозможная, но очень хотелось бы, конечно, как-нибудь узреть, а как говорила его матушка покойная, «Славче, если тебе чего-то хочется, очень, то оно придет, ты старайся и рук не опускай. Нет ничего невозможного». В крайнем случае всегда можно накурить. Аминь. У дяди Феди отменный гаш. Он проверял лично. — Яр, скажи, а ты когда в Деда Мороза верить перестал? — Он на лавочке возлегает, живот крутит неприятно, но не слишком критично, а глаза прикрыты за веками с ресницами русыми. Алевтина Ивановна вышла в огород или куда-то еще, а потому они в комнате вдвоем остались куковать. — Я вот знал лет с пяти, что его нет, но мне не мешало в него верить, потому что маменька подарки исправно под елкой оставляла. Как думаешь, она считала меня дурачком или…? — он голову поворачивает и глаз один приоткрывает, на радужке коего оранжевый полыхает рвано да резко. Сонечка внутри ворочается, по затылку мурашки бегут, ей не нравится кровь ведьминская. — Слав, он такой… — Наивный, да? — Удивительно даже… — И не говори. Удивительный… На лице Карелина улыбка. Яр действительно — удивительный. Он любит дядю Костю как родного отца, коего у него никогда не была, но знает, что Костя пожертвует им, если будет надо, чтобы спасти весь остальной мир — идеалист. Хотя, признаться, сам Слава не будет противиться такому раскладу, ведь что есть жизнь одна против сотен других? А вот Яр… Карелин впервые понимает, что о нем заботятся, против мира всего — за него, а не за других. И видят того Славу Карелина, которым он бы сам очень хотел быть, но коим, увы, не является, потому его мир не черный с белым, его мир — Изнанка. — Знаешь, — он поднимается с лавки, проходит расстояние, что их разделяет, да присаживается рядом на корточках. — Удивительно, — берет за руку, разворачивает ее внутренней стороной — ладонь у Яра сухая и теплая. — Как сильно, — перочинный ножичек по коже скользит невесомо, словно комар, на указательном выступает кровь. Яр или не ожидает, или дозволяет. Слава тащит в рот указательный, кровь на языке его, смотрит снизу вверх, а радужка горит оранжевым — ровно да стабильно. — Как варенье на кровь похоже. Только твоя вкуснее, — уголки губ дергаются, улыбка маслом по лицу расползается, делая его похожим на известного кота из сказки про Алису по имени Чешир. — Помнишь, я говорил, что даже дядя Костя не такой впечатляющий, как ты? — склоняет голову русую на бок, выглядит как черт из сказок Гоголя. — Так вот действительно не такой. Ты хороший человек, Яр, а я все еще верю в Деда Мороза. И Слава проваливается в Изнанку, продолжая улыбаться. Возвращается, конечно, так же быстро, как и соскальзывает на ту сторону, аккурат на помидорах Алевтины Ивановны, что своим криком извещает всех, где именно находится сейчас Карелин и как сильно он люб ее старческой душе. Слава громко смеется и уворачивается от грабель, которыми она пытается его погладить, замирает лишь на мгновение, когда в окне видит лицо с носом замечательно-примечательным, да махает так, словно сотни лет не виделись. Слава сейчас похож на подсолнух, что обращен к солнцу. Пусть даже его солнце — солнце мертвых. Вечер на деревню опускается быстро. Немного так нервно. Это чувствует в воздухе и взглядах. На ужин у них картошечка с грибочками да настоечка, которую Алевтина Ивановна заботливо пододвигает ему, как никогда. Слава как ни в чем не бывало выпивает. Да отрубается. Кровь ведьминская - вещь страшная, сильная, особенно на травах долго настоянная, да такая, что и Сонечке не всегда легко справиться быстро, только вот хозяинская кровь всегда перебивает, потому что против Хозяина даже ведьма силу свою теряет изрядно. Карелин откидывает одеяло (интересно, это Яр или Алевтина?) и потягивается. Сонечка внутри смеется, и Слава отвечает тем же: кровь ведьминская плохая, а вот у его карлицы — определенно ей по нраву. Он озирается, дверь на замок закрыта, но больше — ничего, видно, рассчитывали, что кровь его обезоружит достаточно, и так бы оно и было, если бы не… Слава дверь не ломает, он вылезает в окно. В деревне пусто, а в небе луна громадная сияет. Нервно. И природе нервно, и птицам со зверями, что молчат, и людям с нелюдями. Кровавая луна. Страшное время. У Федора в домишке забирает желтый плащ да винтовку старенькую, что все еще рабочая. Если появляться, то эффектно, так же ж? Так Слава и появляется. Пуля свистит рядом с лицом Марфы, старшей ведьмы, что от неожиданности даже нож роняет ритуальный. На камне уже почти что распят тот пацан, что встретил его тут своей сверкающе голой задницей. — Здрасьте. Лучше б колядки устроили, ей богу! А, дядь Федь, я все патроны забрал, спасибо, очень в тему и даже серебряные! Не то, чтобы для вас это разницу играло, конечно… Так вот, — дуло направлено аккурат на Марфу. — Вы сейчас отойдете от парня и выпустите всех тех, кого вы собрались сегодня убить. Это нехорошо. Нет, правда, нехорошо. Иначе, девчат, — кто-то из ведьм не может сдержать улыбки, потому что им все «старухи» да «старухи», а тут такое ласково-молодое «девчата», — у вашей старшей будут проблемы телесного характера с проведением ритуала. Я не угрожаю, я просто предупреждаю. И, кстати… Слышится протяжный волчий вой. Хотя волки так не воют. Похоже, но не так. Рваной раной — Изнанка. Волчьим воем — оборотень. Нет, оборотни. Одичалые. Те, кто никогда не сможет вновь стать человеком. Слава из разлома успевает пристрелить серебряными пулями двух, а потом вся поляна единовременно приходит в движение: как говорили в его школьные времена, намечает стрелка стенка на стенку. И Карелин делает то, что считает единственно правильным: со всех ног несется в эпицентр, чтобы вытащить нерадивых москвичей, потому что об этих людях, кроме него, позаботиться некому. Кровавая луна с небосклона скалит зубы.Яр
— Вы полагаетесь на случай? А если я скажу вам, что случай может быть предопределен? — Не вами ли? — Это обоснованное предположение, или вы подозреваете всех? — Подозреваю всех. Обоснованно. «Оборотни никогда не охотятся поодиночке. Время в сражении на их стороне. Одна — и прямиком в голову. Попал — используй инерцию движения». Скрытый деревьями от пролеска, он наблюдал, как Слава с переменным успехом выпустил всю обойму серебряных пуль в стаю оборотней. С такого расстояния обычному человеку невозможно было разглядеть, как падают в посеребрённую луной траву гильзы, но его сила чуяла опасность, росла внутри, как воздушный шар. Время всегда играло за него. «Тебе нужно научиться двигаться инстинктивно». Слава перехватил поудобнее заклинившую винтовку и со всей дури заехал прикладом оскалившему в прыжке пасть оборотню промеж глаз. Затем бросился на траву, кувыркнулся в сторону — слишком медленно, над ухом клацнули клыки — и поднялся на ноги, только когда тварь располовинило заклинанием. Яр узнал ведьмочку, правда, сменившую льняной сарафан на более практичные и вполне современные черные брюки. Он не был бойцом: прыгать, как кузнечик, и бегать, как гусеница, — вот и все его сомнительные достоинства в бою. Спасение собственной жизни Вячеслав Карелин давно заложил сырковому божку. Ведьмы воздвигли щиты, Марфа в центре поляны подбросила в воздух ритуальный клинок и послала его Славе в грудь. Его глаза полыхнули оранжевым. Клинок в нескольких сантиметрах от славиного сердца изменил траекторию и вонзился в одну из ведьм неподалеку. Звуковая волна нечеловеческого вопля настигла Яра, воткнулась иглами боли в уши и мозг и впечатала в дерево, сбив дыхание. Кричала не умирающая ведьма — из проема, словно пантеры, одна за другой прыгали бруксы. Яр бросился вперед. Он пробивался в центр, к ритуальному камню и Славе, оставляя после себя кровавое месиво крученым моргенштерном. Дело принимало дурной оборот. Разлом хлестал всевозможными тварями с Изнанки, ведьмы, синхронно накладывая атакующие, выкашивали в их рядах целые проплешины, но правда заключалась в том, что на этой поляне у них не было союзников. Ни единого. Размозжив тяжелым шипованным шаром на цепи очередной череп, Яр заметил движение в свою сторону боковым зрением. Он увернулся, отскочив назад, и ощутил, будто кто-то заехал ему кулаком в ребра. Яр попытался вздохнуть и посмотрел вниз. В правую часть его груди был воткнут нож по самую рукоять. Если бы он повернулся на долю секунды позже, нож оказался бы у него в сердце. Моргенштерн выскользнул из рук, а пальцы сомкнулись на затылке и подбородке изнаночной твари. Та успела вытащить нож и вонзить его еще раз, прежде чем упасть со свернутой шеей. Яр с хрипом впустил в себя воздух. Правое легкое было проколото, а возможно, и печень. Он прижал ладонь к ране, чтобы не дать воздуху просочиться в грудную полость. В глазах его стояла кровь. Он развернулся к Славе.***
Старшая ведьма Марфа оказалась неожиданно для своего статуса и положения мирной женщиной. Он наблюдал за ней издалека некоторое время с момента ее появления в деревне. В обычное время, как говорили сами ведьмы, она обреталась где-то за Уральским хребтом, навещая ковен исключительно на важных встречах. Ее сфера профессиональных интересов пролегала на пересечении боевой и целительской магии, хотя Яр подозревал, что этим не ограничивалась — с (не)людьми высшего эшелона всегда существовала лакуна информации, которую они с улыбкой, призывающей к пониманию, не желали бы обнародовать. Марфа странным образом ему импонировала, как, возможно, прославленному хирургу импонирует его не менее одаренный коллега, с которым они имели возможность познакомиться на конференции, посвященной очень узкому медицинскому вопросу. Было приятно встретить равного себе. Когда она вскользь процитировала «Энхиридион», он и вовсе проникся к ней некоторой толикой уважения. Можно было предположить, взаимного. Именно по этой причине за пару дней до кровавой луны она сидела у него на кухне (Алевтина Ивановна была мягко выдворена ею проверять периметр охранок), пила чай, настоянный на черничных ягодах, поблескивала антрацитовыми глазами и стучала ногтем указательного по накрахмаленной скатерти под аккомпанемент его слов. — Оставить его связанного без сознания посреди разлома и прущей оттуда нечисти? Исключено. — Его присутствие там обязательно. Ему же навстречу Изнанка тянется… Вы знаете, Яровит, — задумчиво потерла она край кружки, — в мальчике столько этого странного притяжения. Хватило бы на самую большую заплату на рвущийся шов. Одновременно и дар, и проклятие. Он чуть склонил голову. Воздух в хижине неуловимо потяжелел. — Константин в курсе? Марфа послала ему странный взгляд. — Посмотрите вокруг. Яр повел глазами по плошкам на белоснежной — где только отыскали тут такую — скатерти, медному, чуть кренящемуся набок самовару, подвешенным к стене сушиться гроздьям подосиновиков, которые Слава недавно набрал в лесу. И понял. Она ожидала от него этих слов, и он их озвучил: — Мы уедем. Ведьма лишь с печальной улыбкой покачала головой. — Слышали когда-нибудь про ловушку муравьиного льва? Воронка в песке, который осыпается, стоит насекомому подступиться к ее краю. А в центре воронки — челюсти. — Она сделала глоток чая и аккуратно поставила чашку в центр блюдца. — Наша деревня сейчас — такая воронка. — Она помолчала. — Вам ведь и рабочие порталы не выдали? По какой-то малозначимой, но не вызывающей подозрения причине, верно? Ведьмы не причисляли себя ни к светлым, ни к изнаночным. Они занимали промежуточное положение, не будучи связанными обязательствами, которые накладывала организация, но и не подвергая себя риску оказаться в центре объявленной охоты в качестве добычи. Они обладали разумом, испытывали сочувствие и гнев, и их практически нельзя было отличить от обычных людей. Их интересовали только выживание и власть — и в этом они куда больше походили на тварей изнанки. Он воззрился на нее и бесстрастным тоном сказал: — Я окажу вам сопротивление. Не угроза и не предупреждение. Совершённый факт будущего. — Мне? — Марфа рассмеялась. — Оставьте сопротивление для своего мальчика. *** Нейтрализовать Славу было первостепенной задачей. Карелин воспользовался тем, что Марфа отвлеклась на бруксу, и привел в чувство распятого на ритуальном камне парня, помогая тому освободиться от пут. Вокруг гибли ведьмы, вгрызались в плоть вампиры, а Славу, казалось, беспокоила только эта пятерка случайных людей. Яра вообще никто не беспокоил и в самой меньшей степени — две колотые раны между ребер, уже начавшиеся затягиваться. Он вытянул из груди клинок, блеснувший рунами, и вытер плечом лицо. Залитый своей и чужой кровью, он сжал в руке оружие, глядя под тусклым лунным светом на сплетенный клубок тел, отделяющий их друг от друга. Их со Славой взгляды пересеклись. Будь на месте Карелина кто-то другой, упал бы на колени, трясясь от страха. Но Яра жизнь удачами особо не жаловала. Не было смысла в предупреждениях и требованиях — упертый баран бы не послушался. Разлом кровоточил и мстил — он оказался распорот благодаря присутствию Славы, и на этом его участие в местных увеселениях подошло к концу. Профессиональный хирург — один из — должен был наложить пять швов. Вероятно, ускользающе подумал Яр, Слава никогда не видел его сражающимся по-настоящему. Он всегда оставлял надежду на «хорошего человека». А вот твари Изнанки все чуяли правильно. Ближайшие к нему оборотни были мертвы, прежде чем успели оскалить пасти. Марфа чуть поодаль сражалась хаотично, сея взрывы и огонь вокруг себя. Она сошла с ума, если считала, что может контролировать распространение пламени посреди леса. Огонь оказался эффективен против мелких тварей и выжигал среди них целые борозды, но уже перекинулся на деревья. К запаху паленой плоти примешался серый дым. Марфе удалось выбраться из-под живой горы готовых растерзать ее тел. Ведьма была поистине смертоносна, потому что безумна. Его же стиль ведения боя диктовался жесткой эффективностью. Минимум усилий, максимум отдачи. Исключительно игра чисел. Печать на тыльной стороне ладони значительно ограничивала его возможности по отношению к дозорным. По большому счету он не мог наложить против них ни одно из традиционных боевых заклинаний. Это создавало пространство для интерпретации. На бытовую магию запрет не распространялся. Что опасного может быть, например, в тёрке, снимающей верхний слой до нескольких миллиметров с овощей и фруктов? Дозорный, к которому он применил это заклинание, истек кровью до того, как подоспела помощь. С поверхности его кожи попросту срезало небольшой слой. Со всей кожи всего тела. Но детища Изнанки не были дозорными. Равно как и ведьмы. Он испарил кислород вокруг себя и разорвал корчащиеся тела руками. Затем поджег тело ведьмы поодаль, освободив от тканей кости. Мнение, что скелет сгорает вместе с мясом и жиром, было мифом. При интенсивном горении кости лишь становятся прочнее. Одним движением Яр разломал их на небольшие фрагменты, превратившиеся в сотню заостренных кинжалов. И пустил, словно град пуль, в горло и грудь каждого, кто находился поблизости. Затем призвал их обратно. С обломков костей капала кровь. Он запустил их снова. Его путь к Славе занял минуту. Вокруг Яра не переставая падали тела. Он схватил Славу за запястье и превратил землю вокруг в жидкость. Более десятка оборотней вперемешку с ведьмами исчезли под водой с мучительными криками. Он отменил действие проклятия и оставил их задыхаться замурованными в земле заживо. Он сжал Карелина в тисках рук, словно тряпичную куклу, и встряхнул. — Ты идиот! — прохрипел Яр. В глазах его полыхало беспримесное бешенство. Он оторвал пацана, жавшегося к Карелину, и занес над ним ритуальный нож. Однако рука Яра внезапно скользнула с чужого горла и вонзила клинок в живот своего владельца. Яр зарычал, но это был вопль не боли, а ярости. Такие чувства могла бы вызвать стихия, с которой бесполезно бороться, стихия, которая разрушала все, что он пытался сохранить, включая свое доверие. Он развернулся к Славе, глаза которого горели оранжевым, и шагнул ему навстречу, запнувшись. Ноги не слушались его. Он не мог вытащить лезвие из тела, как бы ни вопили рецепторы. — Слава… В своем по-ведьмински безумном стремлении спасти невиновных Слава был готов пожертвовать куда большими — это доказывали тела «девчат» с остановившимися взглядами, усеявшие поляну, и монстры, бросившиеся врассыпную в окрестные деревни. Он был, как оказалось, готов перешагнуть незримую черту — и затянуть на шее Яра ошейник-удавку. В самом деле, кто бы не захотел получить контроль над столь могущественной тварью. В отношении него дело всегда было только в этом. В контроле. Кровь, которой он днем добровольно поделился со Славой, превратила его из Хозяина в раба. — Слава. Он наконец дошагал до Карелина и навалился на того всем обессиленным телом — упал бы, если бы тот не подхватил под мышки. — И как мне…тебе…доверять? — прошептал на ухо. В груди ныло, там ворочался кинжал, который нельзя было вынуть, как нож, закрывающий сейчас его крови путь из живота. Он выдохнул, отстранился и встал ровно. Холодно и разочарованно покачал головой. Яр продемонстрировал руку, на запястье которой расползалась широкая рана, словно по ней вели гусиным пером с чернилами. Кровь выплескивалась из раны и тут же куда-то исчезала. Чуть поодаль, за его спиной, Марфа втягивала в рот через трубочку красную жидкость из пакетированного сока «Добрый». Яр коснулся ладонями век Славы, погружая в сон. Его не заботило, успеет ли тот увидеть, как он перерезает горло мальчишке из Москвы. *** — Мы оба понимаем, что он выкинет какой-нибудь фортель. Марфа заинтересованно наклонила голову. — Если мальчик хочет побыть героем, зачем запрещать? — Предпочитаю минимизировать ущерб. — Иными словами, вы полагаетесь на случай? А если я скажу вам, что случай может быть предопределен? — Не вами ли? — Это обоснованное предположение, или вы подозреваете всех? — Подозреваю всех. Обоснованно. Она смотрела на него испытующе и молчала. Затем повела бровью. — Человеческая голова — очень сложный предмет. Мы можем понимать, что наши эмоции бесполезны, но это не даёт нам власти над ними. Проявите к нему снисхождение. Ловушка муравьиного льва. Он закурил — впервые прямо в доме. Выдохнул струю дыма в сторону и спросил: — А что вам в том? Ведьма усмехнулась: — Не люблю расточительство. Мы действительно можем на время успокоить Ее пятью людьми. Если откровенно, это не самый большой шов, который нам в дальнейшем потребуется наложить. Возможно, финальным аргументом, качнувшим чашу весов его недоверия в ее пользу, оказался тот факт, что она ни разу ему не солгала. Она лишь недоговаривала. Но это он понял позже. То есть поздно. *** — Удивительно, — говорит Слава снизу вверх и обхватывает его указательный губами, проводит по нему языком, — как варенье на кровь похоже. Яр дергается, но не от боли. Всегда ли предательство так болезненно-сладко стягивает внутренности? Слава ведь прямо сейчас планирует обдурить его. Он обдуривает его прямо сейчас. Всегда? Яр, глядя в глаза, продавливает палец глубже. Бери больше. Чтобы точно крови хватило проснуться. Хитренький Карелин. Славочка. Славче. Он вынимает палец и костяшкой приподнимает славин подбородок. Пластичный. Послушный. Его. Строящий коварные планы против единственного того, кому в самом деле на него не наплевать. Его пальцы обхватывают подбородок, и он наклоняется ближе, не отрывая взгляд. Сердечная мышца ускоряет свой бег. Может, можно с тобой по-другому? Искренне? Тебя сегодня будут убивать, Славочка. Может, и убьют. Эта игра всегда с нулевой суммой. Но ты не должен захватывать надо мной контроль. Никогда не должен. Ни в каких формах. Потому что сам ты не хочешь себя защитить. Яр смотрит на него сверху вниз долго — и чем дольше смотрит, тем острее понимает, что защитить Славу он должен в первую очередь от себя же. Должен. Но. Беспокойство перед сражением лихорадит и животное внутри, что царапает когтями свою клеть, чуя близящуюся возможность вырваться на свободу, путает мысли, подмешивает ощущения. Слава весь как пульсирующий сосуд, как песнь заклинателя змей. И кровь у него… Яр ведет губами по горячей шее снизу вверх, туда, где бьется яремная, зачерпывая запах, от которого стягивает внутренности. …сладкая, кипучая, теплая, его. Он отстраняется. Между бровями поселяется привычная морщина. — Полнолуние сегодня. Держись от меня подальше. Его губы двигаются. Слова гудят на их краю, то множество слов, которые требуют выхода, которые он может и не успеть сказать. Но в последний момент Яр передумывает. *** Это нельзя назвать знанием — стройную, как осина, цепочку умозаключений. Знание появляется из ниоткуда, знание можно опровергнуть, логику — никогда. Яр не помнит, что цепочка в его голове не всегда блистала безупречностью аргументов. Он не помнит, что ненавидел Карелина, потому что этот человек стал причиной его пожизненного рабства. Он не помнит, что до дрожи в руках хотел размозжить ему череп, разорвать внутренности и упиться кровью, резать и кромсать плоть обязательно наживую. Он не помнит, что в Дозоре все сплошь предатели, насильники и лжецы. Он не помнит, что хотел женщину до боли в ребрах, так сжигающе сильно, что покрывал ее ноги поцелуями, получая игривые удары пятками по лицу. Ничего из этого он не помнит, следовательно, ничего из этого не происходило. Правда в том, что он и есть — главная угроза для Карелина. Проблемы с Изнанкой — лишь предлог, лишь повод для Кости провести бесчеловечный эксперимент. Обман воображения. Чем дальше он от Карелина – тем лучше. В дозоре о Карелине позаботятся, пока он служит силам Добра и Света. И Яр также призван — служить. Ей, безоговорочно. Чтобы искупить то, что сделал. А потому, когда она собственноручно вырезает буквы у него на скуле, а затем приказывает воронам содрать с него этот шмат кожи с мясом, он не сопротивляется. Он подчиняется беспрекословно, когда она отдает приказ, выходит из квартиры, спускается на воняющем испражнениями лифте, половина кнопок которого прожжены, и толкает дверь парадной. Кровь стекает со скулы по шее вниз. Ему все равно. На месте той деревни осталась выжженная земля. Он убил всех, не делая разницы между зверем с изнанки или ведьмой. Он не помнил почему, и его это не заботило. Огонь подрихтовал следы. Только один человек остался нетронут — тот, что спал, словно младенец. На горизонте вздымаются хребты Уральских гор. Она живет в небольшом городке в старых хрущах, где ни одна живая душа не догадается ее искать. Она и ее многочисленные прихвостни. Все, что Яр себе позволяет, это развернуть кусок собственной кожи, прежде чем скатать и привязать к лапе посыльного ворона, направляющегося в штаб петербургского Дозора. Там всего одно слово — «оплата».