В упор

В первые две секунды после этого Соуп решил, что всё-таки успел благополучно отъехать кукушечкой. Что наверняка он всё ещё там, в подвале, пускает слюни на матрас (или на Гоуста, прекрати, блядь, об этом думать) и фантазирует о несбыточном. А потом Прайс хлопнул его по плечу и притянул в торопливое грубоватое объятие, от него знакомо пахло войной и одеколоном, у него были та же борода, теперь слегка неопрятная, и тот же сощуренный добродушный взгляд, которые Соуп помнил. И, отпустив осоловевшего Соупа, он шагнул к оставшемуся где-то позади Гоусту, произнёс с привычной, почти отеческой обеспокоенностью: — Ты в порядке, приятель? Он знает, подумал Соуп, и в горле у него пересохло, когда он обернулся. Знает, что ты можешь быть не в порядке. Что ты будешь — после такого. Гоуст отрывисто кивнул. Они с Прайсом обменялись коротким рукопожатием, и он отрывисто спросил: — Остальные? — Со мной, — отчитался Прайс и поскрёб колючий подбородок. — Мы успели добраться до укрытия и отбили нападение. Знали, что вас схватили, парни, но… — Мы понимаем, — перебил его Соуп и сам удивился тому, как легко вышло у него это «мы». — Беженцы были основным приоритетом. А они?.. — В безопасности, — Прайс едва заметно улыбнулся — одними глазами и морщинками-лучиками. — Простите, что так задержались. Штаб тянул время. Знаю, что это поставило вас под удар, но начальство было уверено, что Аль Сафа не навредит вам, пока торгуется за ваши головы. Мы должны были заставить его поверить в нашу готовность пойти на его условия. Гоуст сделал крошечное движение головой, как если бы отгонял назойливую муху. Соупу почудилось в этом раздражение, и он поспешно выпалил: — Он схвачен? Прайс медленно покачал головой. Гоуст и Соуп переглянулись, и в чужих глазах, удивительно выразительных сейчас, когда их выражения не скрадывал полумрак подвала, Соуп прочёл то же, о чём подумал сам. Джераб был жив; Джераб, очевидно, сбежал при штурме; Джераб. Знал. О Мануэле. Робе. — Что-то не так? — спросил Прайс. — Парни, мы теряем время. Чем дольше мы торчим здесь, тем выше риск нарваться на подкрепление террористов. Гоуст покачал головой и первым двинулся дальше по коридору. Соуп последовал за ним практически на автомате, оставив Прайса позади; и, поравнявшись с ним, еле слышно спросил: — Что думаешь? Гоуст не ответил. В этот момент он — высокий, мощный, с чётко проступающими мышцами, с винтовкой в руках, с черепом на балаклаве — казался живым воплощением выстрела. Пулей, пущенной в упор — почему-то в Соупа. Наверное, глупо было ожидать, что всё, что произошло в плену, сблизило их настолько, чтобы Гоуст делился с ним теперь каждой своей мыслью. Соуп понимал это. Соуп даже почти не ощутил себя задетым этим молчанием. Быстро, впрочем, отвлёкся — на верхнем этаже их встретили Роуч и Ройс, успевшие где-то раздобыть их рации и бронежилеты, в динамике наушника, который Соуп вставил в ухо, оживлённо затрещал Гас: — Нашлись, потеряшки? — Ты скучал по мне, милый? — проворковал Соуп, и выражение искреннего отвращения на лице Роуча чуточку примирило его с действительностью. Выезжали быстро, практически в спешке. По краткой информационной сводке от Прайса, на объекте оказалось всего семь бойцов. Даже не подорвали никого, «ан-Нусра» теряла хватку. А может, дело было в отсутствии Джераба — судя по всему, без его приказа здешние даже отлить не бегали. Интересно, где его носит? Соуп обсудил бы это с Гоустом, но Гоуст, первым забравшийся в вертолёт и обнявший винтовку в странном защитном жесте, всем своим видом олицетворял откровенное отвалите-от-меня. И Соуп отвалил. Он перебрасывался шутками с Ройсом, огрызался и хохмил в ответ на подколы про его распухшую рожу — нос, может, и не был сломан, но переносица даже на ощупь казалась вздувшейся, — краем уха выслушивал краткие отчёты Прайса по поводу транспортировки беженцев на границу. Сирийские власти всё же очнулись и оказали поддержку с воздуха; просто поздно — слишком поздно. Трусливые ублюдки, наверняка зассали сразу лезть в драку. Соуп, впрочем, не был удивлён. Соуп был разве что вымотан. Ему хотелось спать, как если бы большая часть его пребывания в подвале не сводилась к тревожному полузабытью; хотелось есть — он не помнил, когда делал это в последний раз; хотелось прижаться вплотную к Гоусту, рядом с которым он сидел, быть может, даже похлопать его по колену — это был бы невинный жест, его ещё можно было бы расценить как дружеский. Хотя, разумеется, ничего дружеского в нём бы не было. И, безусловно, они оба знали бы это. Гоуст казался утомлённым и отсутствующим. Сидел с закрытыми глазами — наверное, провалился в сон. Соуп покосился на него, потом понизил голос, пробормотал едва ли не шёпотом: — Жрать охота. Как прилетим, заточу самый огромный бургер, какой только есть в меню «Брюса». — Надо же, а я-то думал, ты на диете, готовишь тело к пляжному сезону, — заржал Роуч. — Ты хочешь сказать, эти мускулы, вот эти мускулы недостаточно к нему готовы? — шутливо возмутился Соуп, поиграв бицепсом. Гоуст рядом с ним чуть пошевелился и открыл глаза. — Прости, элти, — тут же повинился Соуп: всё в нём сжалось от необъяснимого волнения. — Если мы тебе мешаем, мы можем… — Бургер, — произнёс Гоуст после паузы, — звучит хорошо. Мгновение все молчали, то ли не зная, что сказать, то ли — и Соуп ставил на эту вторую вероятность — пребывая в глубоком ахуе от того, что нелюдимый лейтенант Райли по собственной воле вступил в бессмысленный житейский диалог с командой. А потом… — Говядина или курица? — деловито поинтересовался Ройс, и минутная неловкость растворилась сама собой.

***

На базе их встретил Гас — кивнул Гоусту, похлопал по плечу Соупа, отчитался о переговорах со штабом. Вылетали на ковёр через час — времени было ровно на то, чтобы поесть и принять душ, смыть с себя пыль, грязь, кровь и (о чём Соуп не рассказал бы никому) сперму. Всё происходило как-то быстро, на бегу, он не успел не то что поговорить с Гоустом — даже взглядами обменяться, а они уже грузились обратно в вертолёт. Одно радовало — относительно чистые и с набитым желудком. — Неймётся же им выслушать рапорт прямо сейчас, — буркнул Соуп, снова приваливаясь плечом к окошечку и закрывая глаза: тело ломило, после еды сонливость атаковала его с новой силой, и он уже не был рад даже тому, что они возвращались домой. — Кончай ныть, сержант, — беззлобно пожурил его Прайс, покосился на молчаливого Гоуста, почему-то изменился в лице и тихо добавил: — Я позабочусь о том, чтобы вас долго не мучили. Миссию мы выполнили, остальное — дело пятиминутной отчётности. Потерпите ещё немного, парни. Знал бы ты, сколько я уже терплю, тоскливо подумал Соуп, опять впечатавшись взглядом в широкую грудь Гоуста, теперь надёжно защищённую бронежилетом. На этот раз никто не болтал — видать, сказалась общая усталость отряда. Прайс дремал в своём кресле, Роуч и Ройс пялились в окна, осоловело моргая и явно тоже засыпая на ходу. Гоуст на соседнем сидении держал спину напряжённой и ровной, а глаза — открытыми; его немигающий взгляд упирался в отсек кабины пилота, и Соуп не знал, о чём он думает, но мог бы поклясться, что это ни разу, совершенно не оптимистичная мысль. Поэтому он не выдержал. Сдался. Снова решил рискнуть задницей и носом. — Эй, элти, — чуть слышно, так, чтобы разобрал только Гоуст, шепнул он. Гоуст пошевелился и перевёл тяжёлый взгляд на него. Соуп сглотнул и, чувствуя себя полным придурком, прошелестел: — Мы найдём его. Джераба. И разберёмся с ним. Вероятно, правильнее было бы посоветовать забыть о произошедшем; но, если он хоть что-то понимал в Гоусте, тот не сумел бы отпустить ситуацию — и то, что сирийский террорист знал его историю, его имя, ту часть его биографии, которую он, должно быть, жаждал похоронить. Так же, как был похоронен сам. Соуп вздрогнул. Гоуст, видимо, принявший его реакцию на свой счёт, неуловимо смягчился глазами и отстранённо ответил: — Это будет нелегко. — Ага, — Соуп пожевал губу, покосился на Прайса. Подался в сторону, к Гоусту, так, что их локти столкнулись. Почти в самое ухо ему проговорил: — Я пойду с тобой, если ты захочешь сделать это. О’кей? Гоуст покачал головой: — Это рискованно, Джонни. Я привык устранять проблемы в одиночку. — Знаю я, что ты привык, — огрызнулся Соуп с раздражением, граничащим с необъяснимой отчаянной нежностью. — И что справишься, тоже знаю. Я типа не сомневаюсь в твоих способностях. Но я пойду с тобой. И горько закончил про себя: чёрт, элти, мне сдохнуть хотелось от всего, что ты мне рассказал; от того, к а к ты это сделал; от того, с какой лёгкостью этот ублюдок растоптал всё это в тебе и вывернул наизнанку, выставив на всеобщее обозрение то, что ты пережил. Так не выёбывайся и позволь мне сделать хотя бы что-то, чтобы это исправить. Гоуст молчал. На той крошечной части его лица, что виднелась в прорези балаклавы, было написано неудовольствие и что-то ещё, что-то неуловимое, с трудом поддающееся расшифровке. — Хорошо, — наконец тяжеловесно припечатал он. И — с интонацией, очень похожей на ту, что бывает при шутке: — Верни мой подлокотник. Соуп вспыхнул и убрал локоть. Гоуст тактично сделал вид, что не заметил его красного лица. Жизнь была неописуемо прекрасна и охренительно ужасна одновременно. Велком ту зе клаб, бадди.