В упор

Соуп не смог бы дать чёткого названия тому, что теперь между ними происходило. Внешне, пожалуй, ничего не изменилось — Гоуст косплеил айсберг, Соуп приставал, хохмил и прощупывал границы дозволенного. Так считала команда. Так должна была считать команда, потому что иначе… Нахер, нахер, нахер, он не будет об этом думать. В любом случае, поменялось не то, как выглядело их взаимодействие со стороны. Поменялось… чёрт, Соуп не знал, как это описать. Гоуст вроде как… был в нём заинтересован? Переживал за него? Хотел потереться с ним огурцами? Это же Гоуст. Никаких прямых ответов, только намёки и двусмысленные ситуации, которые ты волен трактовать в меру своей испорченности. Его долгие взгляды, с равным успехом способные говорить о желании и о недоверии. Их постоянные не-случайные столкновения пальцами, плечами и коленями, по всей видимости, приводящие в состояние повышенной боевой готовности только Соупа. Их диалоги, которые, ну… Похожи на ёбаный сюр. В ноябре у них была вылазка в город. Обеспечение охраны для премьер-министра, мол, важная шишка, мало ли, кто-то решит не ограничиваться тухлым яйцом и залепить ему пулю промеж глаз за выход из Евросоюза. И будет прав. Ясное дело, ничего бы с премьером не случилось. Они просто шатались по улицам с оружием, пугая народ. И Соупу вроде как было охренительно уныло. Гоуста в опергруппе с ним не было, он мониторил снайперку, может, прямо сейчас смотрел на Соупа в прицел; Соуп подумал об этом — и ляпнул, вжав рацию в самые губы, как если бы лейтенант Райли мог ощутить горячий влажный выдох на собственном звании: — Я хорошо смотрюсь с высоты птичьего полёта, элти? — Ты выглядишь как придурок, — безжалостно ответил Гоуст после паузы. Но ответил же! Это был прогресс. — Как «не приближайся ко мне» придурок или как «вполне в моём вкусе» придурок? — не отвалил Соуп. Было что-то волнующее в том, чтобы выдавать эти шутки, в которых всегда была доля искренней надежды, по внутренней линии связи, к которой в любой момент мог подключиться кто-то из отряда. Он был грёбаным адреналиновым маньяком. Может, потому и втюхался в мистера Мне-На-Всё-Насрать-Но-Я-Могу-Прострелить-Тебе-Жопу. Или по тысяче других причин, каждая из которых была им уже неоднократно пожёвана. Гоуст уронил тихий смешок. Явно собирался отключиться, но Соуп успел первее — пробормотал, воровато оглядевшись и убедившись, что никто не услышал бы его в пустующем закоулке возле мэрии: — Знаешь, есть мнение, что все военные тащатся по опасности, как шланг по огороду. Это типа считается профдеформацией, в мирной жизни потом всё кажется слишком скучным, предсказуемым и безопасным, в общем, не торкает. Ты наверняка тоже ощущаешь что-то подобное, да? Сглотнул. Прикрыл глаза. И продолжил, воодушевившись молчанием в наушнике: — Мне нравится об этом думать. Мне нравится наблюдать за тобой на миссиях, считать устранённые тобой мишени, представлять, как ты щёлкаешь затвором и взводишь курок. Послышался едва уловимый вздох, а затем — предупреждающее: — Джонни. Соуп вжался лопатками в стену. Его задача была проста: мониторить переулок, следить, чтобы к зданию мэрии не приближалось никого и ничего подозрительного. Херня. Он мог совмещать. — Мне нравится, — прошептал он, начисто проигнорировав невысказанное «прекрати», ставшее в чужих устах его именем, — воображать, как у тебя сбивается дыхание после перестрелки, какой горячей делается твоя кожа, как от тебя пахнет дымом, кровью и войной. — МакТавиш, — со странной дрожью, хорошо, очень хорошо, я люблю, когда ты обращаешься ко мне вот так, в этом тоне, похожем на волнение. — Знаешь, чего мне хочется в такие моменты? — прохрипел Соуп, испытывая теперь мучительное желание поправить член в штанах. Он не слишком-то рассчитывал на ответ, задавая этот — провокационный, безумный, да-ты-совсем-рехнулся — вопрос. — Чего? — отрывисто выплюнул Гоуст. Соуп расплылся в улыбке. Неосознанно скользнул губами по рации — ниже, ниже, по гладкому чёрному корпусу, отдающему пластиком. — Мне хочется, — выдохнул он севшим голосом, — встать перед тобой на колени, сдёрнуть с тебя блядские штаны и вылизать каждый дюйм твоих бёдер. Пока у тебя не встанет. Хотя, может, у тебя уже стоял бы? Готов поспорить, ощущение, что ты можешь сдохнуть в любой момент, возбуждает тебя не меньше, чем меня, элти. Гоуст молчал. Его дыхание в наушнике было напряжённым и тяжёлым. — А потом, — закончил Соуп, с силой сжимая собственный член через ткань, — я бы тебе отсосал. Грязно, мокро и глубоко. Тебе бы понравилось, элти. Уверен, у тебя ещё никогда не брали в рот во… Пискнула оборвавшаяся связь — Гоуст отключился. Соуп вроде как этого и добивался — вывести всегда невозмутимого лейтенанта Райли из себя, взбудоражить, может, даже смутить, чем чёрт не шутит? А теперь ощутил необъяснимое разочарование. Будто рассчитывал на то, что Гоуст поддержит этот внезапный сеанс секса по телефону и… Возьми себя в руки. Не в том смысле, идиот. Наушник снова ожил, но теперь вместо Гоуста в нём послышался голос Ройса: — Парни, живо, к юго-восточному крылу. — Так точно, — буркнул Соуп и передёрнул затвор. Бегать со стояком наперевес так себе удовольствие, если кто не знал. Гоуста после этого разговора — по чесноку, являющегося феерическим провалом — Соуп увидел уже только в штабе, и то мельком, на отчёте по результатам задания: они добирались до места и уезжали в разных машинах. Он попытался поймать чужой взгляд, установить зрительный контакт, убедиться, что не переборщил — всегда ведь можно было списать сказанное им дерьмо на шутку, прикинуться дебилом, и прокатило бы, у Соупа всегда прокатывало. Но Гоуст даже не смотрел в его сторону. И это… это было дерьмово, ага? Соуп специально дождался, пока все свалят из помещения. Ждал возможности перекинуться с Гоустом парой слов. А тот возился с экипировкой, снимая бронежилет. Прайс, тоже остававшийся в комнате, покосился на Соупа вопросительно, явно не понимал, хер ли он тут забыл, раз уже отчитался и разгрузился. И Соупу не оставалось ничего другого, кроме как уйти. В коридоре было темно: опять перегорела блядская лампочка, да сколько можно уже? Каждую неделю меняли — и одна за другой стабильно перегорали. Проклятое место, что ли. В общем, не видно было толком них-ре-на. И, когда позади него раздались торопливые шаги, Соуп обернуться успел, а увидеть, кто его нагонял, уже нет — его схватили за плечо, развернули, приложили спиной об стену, он дёрнулся и взбрыкнул, но раньше, чем сумел бы заехать внезапному противнику под дых, на его горло легла ладонь в тактической перчатке, пальцы сжались, самую малость, не душа, а лишь контролируя, и знакомый хриплый голос прошелестел: — Тише. — Го… — начал было Соуп. Да так и закончил — Гоуст, не слишком-то церемонясь, впихнул его спиной вперёд в какой-то дверной проём, шагнул следом, дверь захлопнулась, помещение оказалось подсобкой, не то чтобы Соуп понимал, что происходит, он открыл рот — и к этому его рту почти прижались чужие губы, спрятанные за балаклавой, Гоуст притиснул его к какой-то груде коробок, продолжая удерживать за горло, выдохнул — горячо даже через ткань: — Это было глупо. — Ч-что?.. — сдавленно спросил Соуп. Колено Гоуста вклинилось ему между ног, и ему захотелось дёрнуть бёдрами, потереться об эту мускулистую ногу, практически по-собачьи, ты жалок, Гоуст определённо не одобрил бы, Гоуст же не собирался… — Говорить. Мне. Всё. Это, — каждое слово сопровождалось паузой, едва ощутимым увеличением давления на его член, немигающим взглядом из-под маски с черепом. — Когда. Мы. На задании. — А… — потерянно начал Соуп, гулко сглотнув. — Ну, я типа… мне очень жа… Окончание слова оборвалось и почти переросло в стон: Гоуст ужесточил хватку на его горле, до лёгкого спазма и головокружения, Соупа повело, не вините его, он был больным ублюдком… — Глупо и рискованно, — припечатал Гоуст, будто именно так — с рукой на шее, с бедром, вжимающимся в стояк — и нужно было распекать сослуживца за неуставное поведение. Да-да, элти, я был очень плохим мальчиком, не мог бы ты… Гоуст — мог. От силы толчка, моментально поменявшего их положение, Соуп не устоял на ногах, успел только выставить ладонь, упав на колени, Гоуст — ещё более огромный и мощный с такого ракурса — опустил ладонь на его затылок, прошёлся по выбритой коже кончиками пальцев в беглой ласке. Произнёс своим восхитительно ровным и безразличным тоном: — Тогда было не время и не место для этого. Это — вкупе с его действиями, ни одно из которых не было похоже на злость или попытку пресечь дальнейшие выходки такого рода — звучало как ты полный идиот, Джонни, нас могли услышать, у нас были задачи, от которых не следовало отвлекаться, но сейчас всё иначе, вот теперь — то самое время и то самое место, так что покажи мне, так ли ты хорош в деле, как на словах. Соуп не упустил бы возможности. Его пальцы, дрожащие от смутного нервного возбуждения, прошлись по крепким бёдрам, облапили, сползли на задницу, вышло вроде как даже робко, Соуп вполне был готов к тому, что за такое Гоуст заедет ему по морде, в конце концов, если твой хер в руках другого мужика, это ещё не слишком по-гейски, а вот если он претендует на жопу… Но Гоуст ничего не сделал. Гоуст пошевелился, откинувшись спиной на стену, его бёдра качнулись, и это совпало с моментом, когда Соуп подался ближе, так что вышло ткнуться носом в низ его живота, повернуть голову, потереться щекой о член прямо через плотную ткань армейских брюк, ох, блядь, элти, да тебе понравилась моя утренняя болтовня, я оч-чень хорошо ощущаю, насколько сильно, тяжело обвис в шлейках расстёгнутый ремень, вжикнула ширинка, Гоуст порывался помочь, но Соуп не позволил — мотнул головой, сам стянул штаны с его бёдер, оставив одни только тонкие боксеры, чёрные, кто бы сомневался. Судорожно выдохнул. Сглотнул. Пробормотал: — Бля, я обожаю твой член. Откуда-то сверху донеслось еле слышное хмыканье. Соуп вжался губами туда, где угадывались очертания головки, влажно поцеловал, ощущая, как намокает ткань, помог себе рукой, Гоуст дёрнулся, его бёдра дрогнули, боксеры сползли вниз, и он бы не поручился за то, кто из них этому посодействовал. С-сука. Какой же ты… Соуп пробежался на пробу кольцом пальцев по всей длине, поддразнил мазком языка уретру, вылизал пульсирующий твёрдый ствол, каждый дюйм, от головки до основания. Взвесил в ладони тяжёлые яйца, приник ближе, ещё, ещё, неуютно сдвинувшись на жёстком полу, колени уже побаливали, наверняка останутся синяки, да и хер с ними, пусть остаются, так даже лучше, это… Помогает не спустить в штаны от одного ощущения бархатистой кожи под подушечками. Сперва Соуп осторожничал — обхватил головку губами и сразу же отстранился, сплюнул, размазал языком и пальцами мокрый след по дёрнувшемуся члену, повторил поцелуем очертания венки. А потом взглянул на Гоуста снизу вверх, их глаза встретились, в чужих, потемневших до пронзительной черноты, читалось что-то дикое и безумное, практически неконтролируемое, Соуп не знал, как можно сдерживать такое, а Гоуст даже не шевелился, не давил на его затылок, не двигал бёдрами, просто стоял, позволяя ему тянуть время, дразнить и задавать темп, и это… Это пиздецки горячо, элти. Настолько же горячо, насколько и стрёмно. Соуп шумно выдохнул через нос. И решился. Сперва взял в рот, позволил головке мягко ткнуться в изнанку щеки, подключил язык, стараясь не задевать нежную плоть зубами. Потом, воодушевлённый крошечным движением чужих бёдер — как если бы Гоуст хотел дёрнуть ими, вогнать член на полную, но не позволил себе этого, — взял глубже, до рефлекторно сжавшегося горла, ещё немного, и закашлялся бы, глаза защипало от невольных слёз, блядство, элти, у тебя просто конский нахрен, но быстро привык, приспособился, сумел расслабиться, сумел подобрать угол движений головой, так, чтобы получалась амплитуда от почти полной длины до одной только горячей побагровевшей головки. Выходило неловко, местами невпопад, пару раз он чуть не закашлялся, но чёрта с два остановился бы: ощущать, как пульсирует в его горле твёрдый член Гоуста, как его потряхивает, как он едва ощутимо подмахивает бёдрами, продолжая удерживать руку на затылке Соупа и по-прежнему не давя на него, было… Охренительно. Гоуст был тихим. Можно было разобрать лишь сбивающиеся вдохи и обрывающиеся выдохи — с кем угодно ещё этого показалось бы Соупу мало и недостаточно, Соуп любил громких, Соуп сам был громким, но в случае с лейтенантом Райли даже эта ёбаная молчаливость была… с-с-сука, какой она была возбуждающей. Он отстранился. Всего на долю мгновения — только чтобы вытереть ниточку слюны, готовую сорваться с уголков губ, обласкать жадным собственническим движением пальцев чужой член и прошептать, прежде чем снова взять в рот: — Ты можешь направлять меня, элти. В этом читался очевидный подтекст «ты можешь быть настойчивым, можешь быть грубым, можешь быть жёстким, и мне понравится, мне у ж е нравится, ты же видишь это». Целое мгновение Гоуст был неподвижен, и Соуп уже успел подумать, что, быть может, был единственным здесь больным ублюдком, который тащился по контролю и почти-принуждению. Но потом чужие пальцы сграбастали в кулак не сбритые волосы на его макушке, дёрнули — больно, до невольных слёз, до рефлекторного движения головой, до пульсации в паху. Гоуст размашисто повёл бёдрами, толкнулся, насадил его на свой член, Соуп поперхнулся, а потом расслабил горло, сглотнул, сжавшись на толстом стволе, и эта маленькая уловка заставила Гоуста издать странный шумный выдох, очень похожий на рваный стон, так вот оно что, элти, Соуп попробовал ещё, и ещё, и ещё. Теперь темп выбирал Гоуст, и он выбрал — жадный, торопливый, на пределе сил, такой, что лёгкие жгло от недостатка кислорода, а перед глазами плясали цветные пятна, Соуп ни за что не попросил бы его остановиться, Соуп ни за что не прекратил бы это восхитительное безумие. И уж точно Соуп бы не позволил ему отстраниться — даже когда Гоуст предупреждающе дёрнулся и попытался отодвинуться. Не дал — сжал каменные бёдра пальцами почти до синяков, зажмурился так, что слёзы из глаз брызнули… Сперма обожгла гортань горячей пульсацией, Соуп поперхнулся, задохнулся, з а х л е б н у л с я, Гоуст вновь потянул его за волосы, теперь мягче, вынудил запрокинуть голову… Чужой большой палец небрежно прошёлся по его нижней губе, стирая — или размазывая — собственный след. Твою мать. Твою мать, твою мать, твою ма… Соуп втиснулся пылающим лицом в его бедро, пережидая один спазм за другим; он даже не знал, кончил ли сам, это было похоже на ёбаную смерть, а не на оргазм, ты меня в могилу вгонишь, клянусь, я сдохну от того, как с тобой охренительно. Гоуст молчал и восстанавливал дыхание. — Бля-адь, — простонал Соуп, вжимаясь лбом в его твердый живот, — я так… сука, я так давно хотел это сделать. И зачем-то признался: — Наверное, с самой Бразилии. — Я знаю, — медленно ответил Гоуст после паузы. Соуп онемел. Поднял голову. Гоуст смотрел на него сверху вниз, без улыбки и насмешки, спокойным усталым взглядом заебавшегося человека. — Знаешь? — сдавленно переспросил Соуп, и всё в нём больно сжалось. Ну конечно, идиот. Ты что, решил, что нравишься ему, что он хочет тебя, что он пока что просто не готов обсуждать статус вашего взаимодействия? — захлопни варежку и сбавь обороты. Гоуст всего-навсего искал способ сбросить напряжение, может, у него давно не было — а ты был согласен на все. Ты бы не отказал, Джонни. Так же, как не отказал здесь и сейчас. Вот и вся история. Тебе этого мало? Ну поплачь. — И давно ты в курсе? — старательно контролируя голос, осведомился он. Гоуст пожал плечами. Будь на его месте кто-то другой — кто нахрен угодно, — и в этом жесте читалась бы беспомощность. Соуп вытер рот. Медленно, пошатываясь от необъяснимой слабости, поднялся на ноги. Ещё мгновение назад в нём было одно только восторженное недоверчивое удовольствие — а теперь нихрена не осталось, кроме пустоты. — Прикольно, элти, — не своим голосом пробормотал он. — Мне уже пора. Спасибо, пожалуйста и всё такое. Гоуст не стал останавливать его, когда Соуп выскочил из подсобки и побрёл по коридору к своей комнате. Не то чтобы он рассчитывал на это всерьёз.