В упор

Пока они тряслись в машине с неулыбчивым водителем, Соупу ещё хватало самообладания и мозгов держать руки при себе. Он даже не пялился. …ну, может быть, совсем немножко. Впрочем, он был не единственным, кто косился на Гоуста — таксист то и дело посматривал на него в зеркало заднего вида, обеспокоенно хмурясь, и Соуп почти мог слышать мелькавшие в его голове мысли. Военная униформа, мощный разворот плеч, балаклава, прячущая лицо — всего этого даже по отдельности хватило бы для того, чтобы привлечь внимание случайных зевак. Но и его, Соупа, водитель взглядами не обделял. Возможно, дело было в его общем встрёпанном виде: да он даже футболку, испачканную бог знает чем и наскоро застиранную прямо в раковине толчка, за пояс заправлять не стал и до сих пор не мог отдышаться; лицо и шея горели; сердце сходило с ума и металось по рёбрам то в предвкушении, то в смятении, то в ужасе. Не то чтобы Соуп не трахался с мужиками раньше. Он просто никогда не делал этого вот так, понимаете? Обтекаемая формулировка «вот так» могла трактоваться самыми разнообразными способами. «Вот так» означало — после сумбурного, жадного, совершеннонахренвосхитительного перепиха в туалете паба; в принимающей позиции; с Гоустом. Подставьте любое из значений. Оба молчали. Гоуст отрешённо смотрел в окно и, казалось, совершенно не задумывался о том, куда и с какой целью они ехали. А может, хорошо держал лицо. Соуп не знал, но сам он так не мог — его лихорадило, и потряхивало, и переёбывало от смеси противоречивых эмоций. Даже колени дрожали. Когда он в очередной раз столкнулся своей ногой с ногой Гоуста, тот, кажется, не выдержал: опустил широкую ладонь на его колено, сжал, чувственно и почти больно, было похоже на пощёчину, на отрезвляющее да приди же в себя. Соуп рвано выдохнул и стиснул зубы. Водитель, ставший невольным свидетелем этой крошечной сцены, прокашлялся и больше в зеркало заднего вида не смотрел. Уши у него слегка покраснели, и причина подобной реакции дошла до Соупа только когда они с Гоустом уже добрались до пункта назначения, покинули машину и поднялись на лестничную клетку. Вот примерно тогда, когда Соуп, суетясь и нервничая, повернул ключ в дверной скважине и перешагнул порог своей квартиры, и дошла. Слетевший с губ смешок показался нервным даже ему самому. — Бедняга, — пробормотал он, обернувшись к последовавшему за ним Гоусту. — Наверное, не ожидал, что здоровенный вояка в балаклаве будет в его присутствии лапать за коленку другого мужи… «…ка» умерло где-то в горле, застряло там спазмом — Гоуст, тот самый Гоуст, что не проронил ни слова с тех пор, как они покинули паб, и не обменялся с Соупом ни единым взглядом, шагнул к нему, в это мгновение он выглядел решительным и угрожающим, и у Соупа душа ушла в пятки от первобытного страха. Да-а-а, от страха — ведь это именно то, что чувствует тот, кого вжимает в стену мужик, на которого у него встаёт как по команде, да, МакТавиш? Гоуст оказался вдруг так близко, что они столкнулись грудью и бёдрами, чужие губы почти тронули его собственные, прямо сквозь балаклаву, в карих глазах плясали адские костры. — Элти? — неуверенно шепнул Соуп, не вполне понимая, как следовало на всё это реагировать. Гоуст не двигался. Мог бы положить ладони на его бёдра или, скажем, вклинить колено между ног, мог бы задрать балаклаву и поцеловать — но ничего из этого не делал. — Я должен кое-что тебе сказать, — выплюнул он наконец, спустя долгие мгновения напряжённого взволнованного молчания, в котором возбуждение мешалось с беспокойством. Соуп издал неразборчивый сдавленный звук, прохрипел, едва шевеля разбухшим резиновым языком: — Что, ты женат? Попытался оскалиться, как если бы его сердце не пропустило удар от этой мысли — абсурдной, невозможной, и всё же… И всё же. Гоуст раздражённо мотнул головой, словно бы отгоняя назойливую мошку. Его ладонь легла Соупу на грудь — там, где лихорадила обезумевшая часовая бомба. — Нет, речь о другом, — он говорил сквозь зубы, будто каждое слово стоило ему усилий. Соуп моргнул. Признаться, эта сцена мало походила на нежность и ещё меньше — на страсть; это было похоже скорее на… попытку притормозить — Эй, — собственный голос показался Соупу бесконечно далёким, — если ты передумал, я типа… не настаиваю. Мы можем просто, ну, знаешь… выпить. Поиграть в какую-нибудь хрень. Или даже разойтись. Всё нормально, это не… — Джонни, — выдохнул Гоуст практически с весельем, — замолчи. И Соуп послушно заткнулся. По крайней мере, звучал Гоуст позабавленно, а не взбешённо или разочарованно. Значит, ты не уходишь? Тишина длилась ещё несколько секунд. Рука Гоуста никуда не девалась с его груди, сам Гоуст — на расстоянии пары дюймов — не отстранялся, но и не стремился продлить эту почти-близость между ними. Только смотрел: сощурившись и даже не моргая. Глаза, обрамлённые светлыми ресницами, в полумраке прихожей казались практически чёрными. — Повторять дважды я не стану, — наконец прошелестел он; призрак его выдоха обжёг Соупу подбородок, — поэтому потрудись услышать и запомнить с первого раза. — Что… — задушенно начал было Соуп, но раньше, чем он успел бы завершить вопрос, Гоуст сграбастал в кулак ткань его футболки, подтянул к себе, грубовато, как делают те, кто не умеет иначе; они столкнулись носами и взглядами, и в чужих глазах не было ни намёка на опьянение. А потом он припечатал — весомо, отрывисто, практически по слогам: — Я не собираюсь быть твоим любовником. что Соуп подавился кашей из слов. Недоверчивая паника, отчаяние, непонимание и смутная беспомощная злость — всё это пронеслось в нём тайфуном, оставив по себе разруху и беспорядок; он дёрнулся, силясь вырваться из чужой хватки, но Гоуст не позволил; Гоуст притиснул его к стене, вмял в неё всем своим весом… Взялся пальцами свободной руки за балаклаву, стянул её с головы одним торопливым решительным движением, точно не хотел оставлять себе ни секунды на то, чтобы передумать. Лицо у него было непроницаемое. Знакомое до последнего шрама. Соуп зацепился за это лицо взглядом — чуть растрёпанные светлые волосы, неровная линия носа, спокойные холодные глаза. Происходящее ощущалось как конец, как прощание, как господиблядьнупочему, и Соуп не понимал, что ему нахрен делать. — Я планирую быть для тебя кем-то большим, чем это, — вдруг шепнул Гоуст прямо в его подрагивающие, готовые податливо приоткрыться или исказиться в гримасе страдания губы. — Но у тебя ещё есть шанс отказаться. Оставить всё как было. Пока всё не зашло… слишком далеко. Тон его был сух и безэмоционален, словно оба они вновь очутились на поле боя, словно Гоуст был всего-навсего голосом в наушнике Соупа, очередным приказом, ориентировкой к действию. Но эта крошечная заминка перед «слишком далеко», продлившаяся не больше тысячной доли секунды, сказала Соупу куда больше, чем могла бы самая взволнованная интонация в мире. Грёбаный Лейтенант Сосулька нервничал. Оставлял ему выбор: всё или ничего. Как если бы не мог или не хотел довольствоваться той полумерой — трахом без обязательств, формулировкой «это просто секс», неопределённостью, которую до сих пор даже не пытался разрешить, — о которой Соуп думал как о самом вероятном варианте развития событий. Как если бы предлагал ему себя. Соуп подавился то ли вздохом облегчения, то ли сухим рыдающим хрипом. Дёрнул Гоуста на себя, вжался, вплавился в горячее твёрдое тело, с восторгом вслушиваясь в нервный растревоженный стук. — Блядство, элти, — пробормотал он ломано, — какая же ты сраная королева драмы. Мир не слышал более дерьмовой формулировки для того, чтобы предложить кому-то отношения. Глаза Гоуста заледенели, однако Соуп не дал ему ни шанса отпрянуть или сделать какие-то свои безумные выводы — врезался губами в губы, прихватил зубами нижнюю, оттянул, цапнул и сразу же зализал оставленную им ранку, с порывистой, жадной, абсурдной нежностью, которая могла и должна была стать ответом на не прозвучавший вопрос. Но знаешь что? Мне нравится то, каким ты — наш непобедимый и невозмутимый лейтенант Райли — делаешься неуклюжим, когда речь идёт о простых человеческих чувствах. Мне нравится быть твоим первым. К лодыжке Соупа неожиданно прижалось что-то тёплое и пушистое, Гоуст странно дёрнулся и замер, а в следующую секунду где-то в районе их щиколоток раздался негодующий вопль. — Чёрт, — прошептал Соуп, не в силах перестать по-идиотски улыбаться, — кажется, я забыл покормить перед выходом кошку. Мисс Кис-Кис разгневанно мяукнула, Соуп отстранился, наклонился, поднял её с пола — раньше, чем она успела бы пустить в ход когти. Ткнул её недовольной мордой куда-то Гоусту в грудь: — Знакомься, привыкай, эта кислорожая гора мышц будет здесь частым гостем. Гоуст тяжёло вздохнул, с явным трудом удерживаясь от того, чтобы не закатить глаза. Мисс Кис-Кис деловито обнюхала его и боднула пушистым лбом в плечо. — Ты ей понравился, — авторитетно заявил Соуп, деликатно умолчав о том, что этой беспринципной твари нравился абсолютно каждый, кто потенциально мог насыпать ей корма. Отпустил кошку — и она, на время потеряв к ним обоим интерес, вразвалочку двинулась по коридору в направлении кухни. — Нужно покормить её, — сказал Соуп, провожая Мисс Кис-Кис взглядом. — Иначе, клянусь, она нам проходу не даст. Потом, наверное, сообразим что-то пожрать для себя. Прикончим мои запасы текилы. Ты же… — тут он запнулся. — Ты же останешься на ночь? Или навсегда. Гоуст фыркнул. На его непроницаемом лице читалось сейчас выражение, близкое то ли к задумчивости, то ли — только вообразите себе — к неловкости. Кивок, который он себе позволил, был крошечным, но уверенным. — Отлично, — Соуп облизнул губы, необъяснимо нервничая, как нецелованная девственница. — Тогда я пожарю нам стейки… а вечером объезжу тебя как следует. Как настоящий ковбой! Гоуст смерил его взглядом в духе ты-просто-невыносим. — Я уже начинаю жалеть о своём решении, — мрачно заметил он. Соуп, впрочем, не обманувшийся его суровым видом, осклабился: — Не спеши с выводами! Дай мне шанс разочаровать тебя ещё сильнее! Приглушённый хриплый смех, раздавшийся в прихожей, определённо принадлежал не ему.