В упор

Не то чтобы Соуп был нетраханной томной девкой. Ну, то есть девкой-то он не был по определению, а томной — по складу характера. Первый же пункт, однако… Ладно. Ладно, блядь! Он типа… погуглил про это, ага? Как оно делается. Как себя подготовить. Как дать мужику и суметь после этого сидеть точка ком. Ну, вы понимаете. И вот — торчал теперь в ванной, переживая, как припадочная школьница. Они уже успели покормить кошку (Соуп), приготовить стейки (на самом деле преимущественно Гоуст, но Соуп не возражал), умять их под аккомпанемент бухла (с переменным успехом). А потом Гоуст вроде как привлёк его к себе — то ли обнять, то ли поцеловать, то ли… на этом «то ли» мозг Соупа неизменно спотыкался… А Соуп вроде как зассал. Слинял в уборную, выдавив, что хочет принять душ. Плеснул в лицо ледяной водой, содрал с себя шмотки, ополоснулся. Вытащил из шкафчика нетронутую бутыль смазки — новёхонькую, приобретённую специально на-случай-если. Инструкция гласила, что следовало расслабиться; Соуп рассчитывал на то, что пара порций виски поможет ему это сделать; Соуп ещё никогда в своей жизни не был так напряжён. Он выдавил смазку на пальцы — холодная и густая, она почти обожгла подушечки. — Ёбаный же стыд, — с чувством пробормотал Соуп. В дверь постучали. Он дёрнулся, едва не выронив заветную бутылочку, крикнул, плохо контролируя голос: — Пять минут! — Всё в порядке? — Гоуст звучал приглушённо и ни чуточки не пьяно. У самого Соупа руки тряслись так, будто весь вылаканный им виски решил дать ему в голову разом, здесь и сейчас, без регистрации и смс. — Конечно, — фальшивые нотки в нарочито бодрой интонации были очевидны даже для него самого, — я просто… мне просто нужно… постараться не сдохнуть от неловкости и тупости происходящего Гоуст там, за дверью, тяжело вздохнул. — Джонни, — прошелестел он практически беззвучно, — открой мне. Соуп сглотнул. Покосился на собственную перепачканную лубрикантом ладонь. На обнажённые грудь, живот, бёдра — он не потрудился даже в полотенце обернуться. Подумал, что в инструкции определённо не было пункта забить на всё болт. И, щёлкнув щеколдой, распахнул дверь. Гоуст, шагнувший к нему, немедленно заполнил собой весь дверной проём. Он был высоким и пугающим — быть может, много больше теперь, когда балаклавы на нём не было, нежели когда-либо ещё. Его глаза прошествовали по мокрому телу Соупа так, как по нему прошлась бы жадная ладонь — собственнической грубоватой лаской, жадной и порывистой. Взгляд остановился на бутыли, которую он продолжал сжимать в пальцах, на испачканной ладони другой руки. Скользнул ниже, к бёдрам — Соупа прошибло нервной дрожью, — а затем вновь вернулся к лицу. Гоуст не задал вопроса, ответ на который был бы очевиден. Гоуст вообще нихрена ему не сказал — только приблизился, ещё и ещё, вынудив пятиться, пока Соуп не вписался лопатками в стеклянный край душевой кабины. Сжал подбородок, так, что пришлось приподняться на цыпочки и запрокинуть голову; мазнул сухими губами по пылающей щеке. — Позволь мне, — произнёс — таким тоном, каким отдают приказы, а не просят о чём-то. Накрыл пальцами его ослабевшую ладонь, мягко забирая смазку. Вытер другую его руку полотенцем, почившем в раковине. — Я сам. — Уверен? — голос дрожал, полюбуйтесь только, вот ваш вечный клоун Джон МакТавиш: с горящей рожей и судорожно колотящимся сердцем, в ужасе от перспективы подготовки своей невинной жопы. — Ты же никогда… Гоуст издал странный звук, нечто между смешком и нетерпеливым выдохом; его крепкое бедро на мгновение соприкоснулось с бёдрами Соупа, и того передёрнуло, переломало от смеси волнения, нетерпения и лёгкого возбуждения. — Уверен, — Гоуст звучал куда спокойнее, чем ощущал себя сам Соуп; почему он был, блин, таким невозмутимым? — А твои руки?.. — Соупу ещё хватило трезвомыслия задуматься об этом. Гоуст вскинул брови. Отстранился. Взглянул на собственную ладонь, обтянутую неизменной тонкой перчаткой, так, будто видел её впервые. И ёбтвоюматьэлти небрежно стянул перчатку зубами. Положил её на раковину. И повторил процедуру со второй, переложив лубрикант в другую руку. У него были красивые ладони, длиннопалые, с чётко очерченными костяшками и фалангами, с тысячами крошечных шрамов, каждый из которых Соупу захотелось повторить языком. ну вот какого дьявола ты со мной — Ещё вопросы? — шепнул Гоуст; его ресницы насмешливо дрогнули. Соупа — мокрого, голого и начинающего заводиться — хватило только на то, чтобы жалко пожать плечами и помотать головой. Гоуст почти улыбнулся — одними глазами. Взвесил в руке бутыль со смазкой. Его обнажённая, лишённая ткани поверх ладонь, прижавшаяся к скуле Соупа, ощущалась непривычно, невозможно, немыслимо остро. Соуп всхлипнул и подался навстречу короткой ласке, а Гоуст потянул его к себе, следом за собой. Его жаркий выдох осел у Соупа на губах, когда он припечатал — поцелуем, ожогом, меткой: — Я хочу видеть твоё лицо. И — после паузы, стоившей Соупу сбившегося дыхания: — Когда мои пальцы окажутся внутри. Соуп, кажется, немножечко сдох. По крайней мере, того помутнения рассудка, которое принесла ему эта преступно горячая фраза, оказалось достаточно для того, чтобы в собственной квартире Соуп потерялся. Чтобы пришёл в себя уже когда его опрокинули навзничь, когда под лопатками очутилось покрывало, когда Гоуст навис сверху — полностью одетый, — и Соуп как-то внезапно, очень резко осознал, что сам он обнажён. а ты пялишься, элти; ты, чёрт побери, не сводишь с меня глаз В том, как его дрожащие пальцы скользнули по чужим плечам, угадывалась тревога напополам с исступленной неопределённой жаждой — жаждой, что всегда скручивала его внутренности в тугой узел, когда Гоуст был рядом. — Эй, элти, — губы были как резиновые, но Соуп всё равно осклабился, когда Гоуст покорно склонился ниже, почти позволив урвать беглый поцелуй, — со мной можно не нежничать, если что. Вместо ответа его вмяли в постель, отброшенный в сторону тюбик откатился к соседней подушке, пальцы Гоуста впились в его запястья, соскочили на рёбра, добрались до покрывшихся мурашками бёдер — сжали, вплавились в кожу почти до синяков, дёрнули, вынудив проехаться спиной по кровати. Их тела столкнулись — ровно настолько, насколько Гоуст позволил. Этого было мало, чёрт возьми, этого становилось недостаточно здесь и сейчас, Соуп издал сдавленный негодующий звук, почти сразу же заглушённый чужим напористым ртом, дьявол как я люблю твои безжалостные губы Соуп обвил чужую шею руками, рванул на себя, так, что Гоуст не удержался на шаткой опоре из ладони и колена и обрушился на него всей своей тяжестью, хорошо, хорошо-о-о, ровно так, как нужно, кажется, нечто подобное Соуп ещё пробормотал в новый болезненно-сладкий поцелуй, кажется, Гоуст воспротивился и попробовал отстраниться, а Соуп не позволил: поёрзал, обхватил коленями чужие бёдра… Врезался — пахом в пах, стояком в стояк. И окончательно нахер поплыл. — Джонни… — попытался было сказать Гоуст, но Соуп прохрипел куда-то ему в горло, целуявылизываякусая каждый доступный ему дюйм: — Ни слова. Ни слова, просто… засунь в меня уже свои грёбаные восхитительные пальцы. Резкий выступ чужого кадыка уязвимо дрогнул под губами, долгое мгновение Гоуст не двигался, словно раздумывал или — что было куда вероятнее — пытался взять себя в руки, а потом… Его горячий рот снова нашёл подбородок Соупа, между их сплетёнными телами с трудом вклинилась рука, пальцы обхватили член, Соуп охнул — и подавился жалобным стоном, двинул бёдрами, толкаясь в чужую ладонь, Гоуст всё-таки отстранился, но совсем немного, только чтобы дать себе больше пространства для манёвра; а затем — раньше, чем Соуп успел сказать или сделать хоть что-то осмысленное — он скользнул ниже, вжался, ёбаныйгосподьбог, влажным прикосновением языка в выступ косточки на левом бедре, Соуп дёрнулся и, кажется, взвыл, а Гоуст подпихнул ему под поясницу подушку, сделав его позу ещё более открытой и бесстыдной, и это было неловкодикоисовершенноохуительно. — Элти, — прохрипел Соуп, едва находя силы дышать; грудь ходила ходуном, член прижимался к животу и пачкал кожу предэякулятом, — если ты… не перейдёшь к решительным действиям… всё может закончиться, не успев начаться. А потом сорвался на что-то сдавленное, жалобное, скулящее: Гоуст вновь обхватил его член ладонью, растёр по головке выступившую смазку, небрежно скользнул кольцом пальцев по всей длине. Его губы — эти грёбаные горячие губы — тронули дрожащий от напряжения живот там, где остался влажный след, Соуп завозился, но Гоуст зафиксировал его бёдра свободной рукой, шепнул: — Разведи колени шире. Кончить можно было — от того, каким уверенным тоном он произнёс этот приказ, будто знал, что Соуп не сумеет его не выполнить. Соуп стиснул зубы. Теперь горели даже уши — когда он расставил ноги, Гоуст умостился между ними, бегло и невесомо поцеловал его во внутреннюю сторону бедра… Выдохнул: — Я буду осторожен. — Да хера с два, — не своим голосом прохрипел Соуп, подпихнув к нему почти забытую смазку. — Ты будешь гру… Чуть не заорал — от мокрого мазка языка, повторившего траекторию краткого поцелуя. Гоуст взял в руки тюбик, крышка открылась с глухим щелчком, кто бы мог подумать, что даже это может звучать так горячо, а он, идиот, намеревался растянуть себя сам, ясное дело, так было бы проще и быстрее, кучу времени бы сэкономили, пришёл бы уже готовенький, трахай не хочу, зато сколько ощущений бы просрал, да можешь ты перестать думать о херне? Соуп не мог. Соуп вообще нихренашеньки не мог, кроме как — задыхаться, глотать сдавленные стоны, коротко и рвано дёргать бёдрами навстречу чужой руке, возобновившей ровный ритм движений, и ещё ждать — с волнением, с нетерпением, с чувственной дрожью, с… С почти-всхлипом, прорвавшимся сквозь зубы, когда Гоуст, ни на мгновение не переставая скользить ладонью по его пульсирующему члену, ввёл первый смазанный палец. Это было… с-сука, и неприятно, и тянуще, и до малопонятного распирающего ощущения внутри, Соуп не знал, как его сформулировать, Соуп, кажется, даже заёрзал в попытках уйти от проникновения… — Тс-с, — восхитительно жаркие губы тронули его грудь — возле левого соска, там, где набатом стучало обезумевшее сердце. — Потерпи. И ещё — с едва угадываемым надломом: — Чёрт, ты такой узкий. Звучал Гоуст ровно, но, когда Соуп поймал его взгляд, в чужих потемневших глазах плясали адские искры; Гоуст был возбуждён, Гоуст сдерживался, Гоуст хотел его, одной этой мысли было достаточно для того, чтобы Соуп постарался расслабиться. Чтобы отрывисто кивнул, поощряя продолжить. И Гоуст продолжил. Он оказался удивительно аккуратным — это было последним, в чём Соуп мог бы заподозрить, последним, что счёл бы для себя необходимым, и в то же время… В то же время — чертовски нужным сейчас. Мало-помалу дискомфорт и жжение сошли на нет, Соуп сам не понял, как произошло это дерьмо, Соуп знал только, что в какой-то момент Гоуст, не прекращавший ни следить за его напряжённым лицом, ни сводить его с ума грубоватой торопливой дрочкой, согнул палец внутри под идеальным, охуительным просто углом, до спазма в животе и звёздочек перед глазами, и Соуп дёрнулся и хрипло застонал, а Гоуст остановился, будто бы решив, что ему больно, глупый, такую боль я не променял бы ни на что; кто-то другой — решительнее, напористее, жаднее Соупа — вильнул его бёдрами и прошипел его губами: — Ну же, элти… я не сахарный. Хватит нежничать. Гоуст опасно сощурился. Соуп дрожаще ухмыльнулся — это было провокацией чистой воды, они оба знали, что это было ею, они оба знали, что Гоуст сссссуууууккккаааа позволит себе повестись на неё — вгрызться кусачим поцелуем Соупу в плечо; пережать его член у основания, заставив жалобно хныкнуть; втолкнуть в тесную дырку второй палец — резче и болезненнее первого. Соуп задохнулся умирающим воем. Гоуст — пылающий лоб, на мгновение прислонившийся к его собственному, возобновившийся ритм движений ладони, восхитительное чувство растянутости — смазанно поцеловал его в уголок рта, прошелестел: — Порядок? — Ты шутишь? — стон умер в горле, Соуп сжался — и сразу же расслабился, позволив пальцам проникнуть глубже. — Я… б-блядь… хочу чтобы ты вставил третий чтобы заменил уже пальцы членом чтобы натягивал меня на него до тех пор пока я не ёбнусь окончательно видит господь блядский бог я уже почти Соуп не был уверен, не произнёс ли эти слова вслух. Судя по тому, каким зверским сделалось на долю секунды выражение лица Гоуста, как оно дрогнуло и исказилось, всё же произнёс. А в следующее мгновение он почти закричал: добился своего, дорвался, раздраконил, мокро хлюпнула смазка, третий палец проник внутрь, проминая первое сопротивление мышц, и на долгие удары сердца его стало чересчур много, ты пытаешься прикончить меня и у тебя мммать твою отлично получается а затем Гоуст атаковал разомкнувшиеся губы Соупа жадным поцелуем, влажным и нетерпеливым, с зубами и языком, и вжался телом в тело, он был тяжёлым и горячим, изумительным, такимкакнадо, с-сука, как же у него стояло, как же у Соупа на него — тоже, трёх пальцев уже было недостаточно, слишком мало, я хочу тебя ну же блядь элти п о ж а л у й с т а… Произнёс ли он это вслух или только у себя в голове, он не знал, но Гоуст вдруг издал глухой задушенный звук, нечто среднее между рыком и стоном, Соуп никогда не слышал от него ничего подобного, Соупу хватило бы одного этого, чтобы кончить и сдохнуть к хуям собачьим, Соупу недоставало такой малости — быть может, ещё одного поцелуя или дразнящего движения руки… — Ты, — прохрипел Гоуст куда-то ему в самые губы; глаза у него были больные и бешеные, совершенно сумасшедшие глаза, Соуп никогда не видел ничего более возбуждающего, — просто… Пауза. Движение. Хлюпающий звук, с которым пальцы покинули его тело. Дрожащий разочарованный всхлип — неужели он принадлежал ему, Соупу? Вжикнувшая ширинка, шелест ткани, траектория обнажения, которую он повторил исступленным взглядом. Две ладони на бёдрах: тяжёлые, горячие, направляющие. Будоражащее давление крупной головки, приставленной к разработанному входу. Жадное загнанное дыхание в ухо — что-то, что похоже на смешавшееся с рычанием: — Не-вы-но-сим. И — толчок. Гоуст вроде как обещал ему нежничать, а вставил — на всю длину, одним слитным движением, до искр из глаз, до остановки сердца, до шлепка кожи об кожу. Соуп, кажется, заорал; или потерял голос; или оглох; нихренашеньки не слышал, кроме собственного пульса в ушах, но должен был, не мог не закричать — это было больно, и горячо, и правильно, и именно так, как нужно, и бляаааадь — Джо… — начал было Гоуст, несомненно, намереваясь поинтересоваться, в порядке ли он, но Соуп не оставил ему такой возможности — стиснул чужие бёдра, теперь обнажённые, коленями, скрестил лодыжки на пояснице, подгоняя Гоуста пятками, выдавил, царапая язык каждым слогом, превращающимся в стон: — Двигайс-ся, м-ма… ть твою. Глаза Гоуста почернели. Соуп ещё успел увидеть в них собственное отражение — потное, задыхающееся, разгорячённое, — прежде чем Гоуст набросился на его шею чередой поцелуев-укусов-засосов, прежде чем огладил его трясущиеся колени широким хозяйским жестом, прежде чем толкнулся вновь — дли-инно, с оттягом, такнахернереально. Соуп улетел. Горло драло — то ли голос сорвал, то ли дело было в особенно крупной и болезненной метке, что Гоуст оставил ему только что. Наверняка завтра утром Соуп будет напоминать леопарда; что ж, в эту игру можно играть вдвоём. Можно — нетерпеливо и требовательно дёрнуть вверх чужую футболку, какого хера она ещё на тебе, вынудив Гоуста стянуть её через голову и небрежно отшвырнуть в сторону; можно — дрожащими пальцами по обнажённой мускулистой спине, по каждой шероховатой неровности рубца, к себе, ближе, вот так, прижмись ко мне и дай мне тобой захлебнуться, целуясь до рези в лёгких, вскидывая бёдра навстречу до мучительной пульсации в паху и жжения в пояснице. Соуп х о т е л это жжение, это чувство растянутости, наполненности, принадлежности, хотел — каждый развратный шлепок, каждый взрыв внутри, что оставлял после себя очередной жадный толчок, каждый сорванный задыхающийся поцелуй. Каждый крошечный звук, что Гоуст издавал ему в губы, в горло, в грудь, в плечо: выдох; хрип; отголосок рычащего стона. какой же ты восхитительно невозможно охренительно мой Гоуст не был громким даже в постели — качество, которое Соуп компенсировал собственной шумностью, — но эти маленькие свидетельства того, что ему было хорошо, почти подтолкнули Соупа за грань. Его член, зажатый меж их телами, то и дело тёрся о чужой твёрдый живот, Гоуст не делал и секундного перерыва между новым каскадом поцелуев и укусов, но Соуп и не стал бы молить о передышке — весь он сделался одним оголённым нервом, одним движением навстречу, одной мольбой о большем. Гоуст надавил на его икру, вынудив задрать ногу и притиснуть колено к собственной влажной от пота груди, Соуп королём растяжки не был и вроде как собирался отпустить сдавленную шуточку об этом, но Гоуст сжал его лодыжку, зафиксировал пальцами, чуть сместился сам, сдвинув бёдра, и твоюматьтвоюматьтвоюмаааааа сорвался в размашистый, рваный, совершенно неконтролируемый ритм проникновения, под тем самым углом, который был необходим. Соуп взвыл, Соуп захлебнулся скулящим стоном, лицо отчего-то было мокрым, а губы — солёными, и в тот момент, когда Гоуст склонился к нему, когда поцеловал, смешивая их слюну, их сбитое дыхание и эту соль, когда толкнулся особенно глубоко, как пуля, навылет, в упор, Соупа окончательно размазало. это просто пиз Где-то на периферии сознания судорожно колотилось сердце, жгло лишённые кислорода лёгкие, ныла каждая мышца, каждая клеточка тела — Соуп ощутил, почувствовал, понял всё это много позже, долгие секунды спустя. Перед глазами стояла пелена, в ушах шумело, он будто бы умер — и в то же время ощущал себя как никогда живым. Живот стягивало стремительно засыхающей спермой, между ног всё горело и пульсировало, Гоуст был дьявол элти ты меня однажды горячей неподвижной тяжестью на нём. Спустя миг эта тяжесть пошевелилась — и исчезла, его похлопали по щеке, выдёргивая из полуобморочного состояния посторгазма, чужие губы прижались к его собственным, искусанным и непослушным, Гоуст шепнул — неожиданно мягко: — Джонни. — Сай… — на второй слог сил не хватило, и имя осталось таким: коротким, обрывистым, незавершённым. Соуп разлепил мокрые ресницы, встретился взглядом с карими глазами, знакомыми до каждого золотистого вкрапления на радужке. Поморщился, когда Гоуст помог ему поменять позу и свести ноги вместе. Бёдра ощущались влажными и липкими. Гоуст смотрел обеспокоенно, почти испуганно. Он открыл было рот, но раньше, чем он успел бы вставить хоть слово, чуточку очухавшийся Соуп прижал к его губам дрожащую ладонь и прохрипел: — Даже не… вздумай портить… момент. Мне охеренно. Под пальцами дрогнула слабая улыбка. Соуп отдёрнул руку, чтобы успеть её поцеловать, повалил Гоуста на себя, хотя тот явно старался удержать свой вес на руках. Дышалось невыносимо тяжело и восхитительно легко одновременно. Соуп не знал, сколько они пролежали вот так: он вжимал Гоуста, упоительно тяжёлого и разгорячённого, в себя, гладил по израненной спине, изредка беспорядочно целуя в мокрый висок. Гоуст едва касался губами его уха и дышал: тихо, ровно, по-гоустовски. Соуп так, блядь, любил его. Он почти выпалил это — глупые три слова, которых в их ситуации, с этим человеком всегда было бы недостаточно. А потом вдруг передумал, улыбнулся чему-то и пробормотал: — Эй, элти. Гоуст чуть пошевелился. Прихватил зубами его горло: невербальное «что?», которое оказалось удивительно легко истолковать. Соупу хотелось сказать очень много вещей — несомненно глупых и очень лишних сейчас. А воздуха и слов не находилось; одно только тихое, исключительно неуместное и всё же, быть может, самое правильное: — У меня ещё бутылка текилы припасена. Нажрёмся? Исключительно невинным тоном произнесённое. Гоуст сощурился. Так, будто всё прекрасно понимал — каждую его не озвученную мысль, каждое не произнесённое признание. Соуп ухмыльнулся. — А ты уверен, — медленно произнёс лейтенант Райли, нацепивший самое бесстрастное выражение лица, которое только видел мир, — что тебя хватит на новый постельный подвиг, на который тебя потянет после текилы? Соуп моргнул, а потом заржал и утянул его в новый виток поцелуев. Мисс Кис-Кис, судя по всему, предстояло смириться с некоторыми нововведениями: в частности, с тем, что на эту ночь её место в постели Соупа было занято.