ожидание

В комнате призыва обычно темно и тихо. Какое-то оживление появляется здесь довольно редко — тогда, когда Мастера подводит терпение. В такие дни — что складываются в недели и месяцы — он заглядывает в комнату призыва слишком часто, пылко хлопает дверьми, тратит каждый добытый катализатор на попытку призвать нового слугу. Это нетерпение довольно редко приносит плоды, но Мастер не искушен в аскезе. Иногда его сердце успокаивается и позволяет ему накопить священные самоцветы… Но рано или поздно Мастер вновь принимается бушевать, захлёбываясь в своей жадности. Карна не может его винить. Своё жгуче-холодное одиночество Васушена и сам убаюкивает именно здесь. Он ждёт. Конечно, самому Карне не совершить призыва — он Лансер, а не Кастер. Но даже если бы он вдруг оказался Кастером, или если у него хотя бы появился нужный навык, и наконец, если бы он добыл святые каменья в неравной битве с Мастером… Осмелился бы Васушена сам стать господином для того, чьего появления ждет так сильно? Этому человеку точно не нужен хозяин. Можно ли укротить пылающее солнце? Повезло, что здешний Мастер отлично осознаёт своё положение. Он не лезет на рожон, не пытается командовать героями и королями. Он и сам прикидывается их слугой — но вместе с тем ловко подталкивает к нужным действиям. Напоминает кое-кого — одну большую птицу. Дверь открывается с громким щелчком, пустую комнату разрезает надвое полосой света. Карна поднимает голову, чувствуя себя щенком, которому хозяин несёт угощение. Он не меньше Мастера нетерпелив в ожидании увидеть в радужном вихре знакомые глаза. Но теперь к нему подходит почему-то иное создание. — Мастер искал тебя сегодня, ему нужны были Лансеры, — произносит мягкий голос не мужчины и не женщины. Карна слегка морщится. — Ему известно, что я часто здесь бываю. — Добровольцы нашлись быстрее, чем Мастер дошёл до этой комнаты. — Полагаю, ты был в их числе. — Битвы меня вовсе не радуют, — создание лжёт с невинным лицом. Или, быть может, просто зачем-то отрицает самую свою суть. — Однако я должен защищать Мастера. — Понятно. Слова для Карны — что камешки, гремящие на дне пустого сосуда. Только лишний шум. Немногие умеют говорить так, чтобы слова имели вес и услаждали слух. Болтовня этого создания — будто мыльные пузыри, которыми так любят развлекаться детишки в Халдее. Карну, в его-то возрасте, подобное давно не веселит. Но создание зачем-то снова открывает рот. — Ты ждёшь здесь своего царя? Васушена бросает на глиняную куклу мрачный взгляд. Ему интересно, что он увидит на этом рукотворном лице. И вот что — сочувствие, нежность, жалость, понимание — деланные. В глазах какое-то ехидство. Кукла притворяется человеком даже слишком хорошо. — Об этом мне сказал твой брат, — поясняет создание. Карна вновь не отвечает. Бросить «у меня нет братьев» хочется слишком сильно, но в своём посмертии нет толку отрицать очевидное. Здесь уже нет никакой борьбы, только старые обиды. И всё-таки, Карна бы куда охотнее сказал, что у него сотня братьев и одна сестрёнка. Но никак не пятеро единоутробных…как это слово? «Спиногрызы». Прекрасно подходит для пандавов. — Тебе не кажется, что пора оставить служение? — продолжает то, что называет себя Энкиду. — Здесь мы лишь тени самих себя. И у великих царей появился господин, и герои теперь подвластны чужому капризу. Наше прошлое теперь лишь фантазм и… — Для таких речей, — прерывает его Карна, — ты слишком крепко цепляешься за своё прошлое. Или оно за тебя? Из глаз создания исчезают нежность и сочувствие. Васушена, кажется, видит отблески зарниц на кончиках чужих пальцев. Как же легко нарушить эту его вылепленную безмятежность. — Что ты имеешь в виду? — Оставив прошлое, разве не должны мы забыть обо всех сожалениях, сохранив лишь желания своего сердца? — губы Карны даже трогает улыбка. — Ты прав. Это не новая жизнь и не старая. Только её отблеск в водной глади. Вот поэтому-то и нужно насладиться тем, чего ты жаждешь, а не отворачиваться, как трус, от своей жажды. Блик быстро пропадёт, а ты потратишь его на что-то поистине никчёмное. — Ты тоже противоречишь сам себе, — искры уходят, и Энкиду поворачивается к выходу. — Или же ты находишь наслаждение в том, чтобы сидеть в тёмной, как могила, комнате, и ждать того, что может никогда не случиться? — В этом явно больше наслаждения, чем в том, чтобы делать вид, будто ты не видишь своего царя в упор и вовсе никогда не знал его. — Это и есть прошлое, которое мы отпустили, — упрямо твердит создание. — Он отказался от меня, как и я от него. — Потому вы и пожираете друг друга глазами, стоит вашим взглядом столкнуться? — Карна готов рассмеяться. — Я лучше вновь потеряю голову, чем буду вести себя, как ты. Можешь пытаться казаться мудрецом, но, по-моему, ты просто глупец. Шагов куклы почти не слышно, когда они спешно удаляются от комнаты призыва. Кажется, здесь была дэви, которая называла эту куклу опаснейшим оружием. Карна даже не помнил — сам он слышал её речи или Мастер передавал ему те слова. О том, что «Энкиду» лишь притворяется покорным и милым. Но Васушена в притворстве этого создания видит далеко не скрытое могущество. В его притворстве — трещины на плохо обожженной глине. Там нет ничего, что вызывало бы страх. Только жалость, которую испытываешь к пьяному человеку в грязи: знаешь, что он сам довёл себя до такого. Как ни крути, из всех существ наиболее ничтожны те, что отрицают сами себя. Свою суть, свои желания, свою любовь. А Карна — рад за всё это пострадать тысячу раз в тысяче миров. Васушене не хочется подниматься с пола, чтобы закрыть дверь. Комната так и остается разрезанной на две части.