Два с половиной года назад
— Война только началась, а кажется, она длится годы, — пролепетала худощавая блондинка в белом халате, перекинув ногу за ногу. Гермиона не знала, как, но она услышала эту фразу, которая перекрывалась сначала громкими криками врачей, потом спешкой, разлитым чаем и упавшей на пол ложкой, — когда же это закончится, Кларисса? Доктор Ричардс понятия не имеет, куда девать остальных. Посмотри, — она выказала свое неудовольствие в виде хмурых бровей и поджатых губ, указав рукой на разбитое окно, через которое задувал ветер, — несут еще раненых. Гермиона даже не обернулась. Она знала, что это было только начало. Их палата была переполнена ранеными студентами, членами Ордена и мирными людьми, бежавшими на север в попытке спастись. Ведь Драко Малфой убил Альбуса Дамблдора. Мидлсбро был наполовину разрушен. А Гермионе Грейнджер прижгли рану в попытке унять боль. Или причину? Уже было не важно. Оправдание потерялось где-то при выходе из Хогвартса, застряв под падающим сверху потолком. — Не знаю, дорогая, — согласилась вторая, коснувшись пальцем окровавленного ушка чашки, и привычным жестом вытерла пятно о свою коленку, оставив там растертый след. Гермиона поморщилась. От холода или от обыденности ее действия, — я больше не выдержу. На самом деле мне без разницы, кто будет править Англией, — добавила она, приложив руку к груди, — эти или те. Какая разница, если все они оставляют после себя горы трупов? В палату вошла акушерка — сгорбившаяся женщина в чепчике с голубой окантовкой, бросив на девушек недовольный взгляд, и они, побросав чашки, выбежали из комнаты, оглянувшись на ту, которая прервала их беседу. Эти или те? Гриффиндорка обвила руками свои плечи, прижав колени ближе к груди. Слова застревали у нее в горле, изо рта выпадали согласные. По большей части она молчала, слушая, о чем молили или говорили другие, беспощадно облизывая до кости брошенные министерством заявления. Хватило месяца войны для того, чтобы Англия откатилась на несколько столетий назад, погрязнув в кровавом месиве, закручивающемся словно волчок. Больше не было выхода. Потому что вращение не думало останавливаться, бросив все силы на наращивание скорости. Прорезая невидимым хлыстом пустоту, в которой, да, теперь ей было холодно. — Думаете, Пожиратели уже близко? — кушетка под Джинни скрипела, когда она в очередной раз поворачивалась лицом к Гарри, молча выпрашивая у него ответ, расположившись между молниеносно прочерченных линий на его лбу. — Гарри? — Джиневра прижалась к Гарри, обвив руками его талию. — Я слышал, что в третьем квартале прогремел взрыв, — буркнул Гарри, протерев пальцами свои очки, — скорее всего, они взорвали мост и уничтожили баррикады. Гермиона прикрыла глаза, коснувшись затылком холодной стены больницы. Если Пожиратели разрушили мост, значит, Саут-Бэнк и Саут-Стилуэйв превратились в руины и они почти добрались до окраин города. — Мы не можем оставаться здесь, — увереннее заговорил Рон, бросив взгляд в сторону группы людей, что переворачивали кровати, отодвигая их от окна, — эта точка следующая. — Остальные? — встревоженно спросила Джинни, указав подбородком в сторону. Гермионе показалось, что в этом вопросе было больше надежды, чем в словах, что звучали по радио, перебитые сигнальной тревогой. — Уведем их отсюда, — заверил ее Гарри, прозвучав как-то странно, неубедительно. Словно и его надежду разорвало как кровеносные сосуды мертвецов. — Перси прислал совой карту. — Да, — согласился Рон, протянув Гермионе теплую шаль. Но она только покачала головой, поднявшись и расположившись у окна, как будто специально рядом с щелью, через которую задувал ветер, — в нескольких кварталах находится железная дорога с подземной станцией. Места должно хватить. Там дождемся подмоги. Гермиона коснулась пальцем разорванного пополам календаря, висевшего на стене, оторвав несколько страниц. Она думала, что собьется со счета. Потеряет петлю времени. Но оказалось, что каждый чертов взрыв был отмечен ее собственным маркером, плотным контуром вокруг даты, повторяющим очертания цифр. Четвертое августа. И уже так холодно. Вчера группа людей сбросила на одну из площадей связку магических бомб. Весь госпиталь был переполнен ранеными. Тень большого облака сажи висела над городом на протяжении нескольких часов. Гермиона видела, как члены Ордена выбирались из-под слоя пыли, хватая друг друга под руки. После того, как осел импровизированный туман, дети выбежали на улицу, разбирая по кусочкам магловские машины. Рон сказал, что это сувениры. Останки будут выставлены в музее после победы. Гермиона тогда громко фыркнула. Война только началась, а кто-то уже пытался придать смысл бледному контексту суровых будней. И, видимо, все думали одинаково. Ведь война только началась. Сегодня было четвертое августа. И уже так, черт возьми, холодно. — Люпин собирает членов Ордена в штаб-квартирах Шервуда, — продолжал Рон, — он пришлет… — И сколько, — вдруг вырвалось из Гермионы, со злостью вычерчивающей пальцем «четыре», — сколько у нас времени? — Максимум два дня, — ответил Рон, ковыряя носком обуви появившуюся от осколка дыру в полу, — может быть, три. — Это слишком много, — взволнованно пропищала Джиневра, заерзав на сиденье. — Тут небезопасно и… — она оглянулась, скривившись, — нестерильно. — Джинни права, — хмуро подал голос Гарри, — давайте начнем подготовку к транспортировке людей. Думаю, часть госпиталя будет не против уйти отсюда. Нужно будет отследить перемещение отрядов Пожирателей, и тогда… Гермиона уже не слушала. Она коснулась рукой своего живота, до крови прикусив внутреннюю часть своей щеки. Одно стойкое чувство заслонило другое, пока она перебирала в голове образы и мысли, устойчивые обещания непреложных истин, что сейчас расшатывались, не оставляя сомнений. И, как по одному из глупых сценариев клишированного сюжета, заиграло радио, в котором фрагмент фразы главного героя замещается другим и тот останавливается, вслушиваясь в вырезанный в сознании голос в изрезах кровавых полосок. Это подействовало. Потому что она сделала шаг в сторону той женщины в белом халате. Потому что по радио говорилось опять о нем. Его отточенные, подготовленные аргументы, угрозы, которые пробирались за ворот кофты, подталкивая вперед, — были именно тем видом «хватит», который проявляется лишь через собственную решимость, в ней же и скрываясь. — Гермиона, ты куда? — настороженно окликнул ее Рон. Ее тошнило. От запахов. Людей. Самой себя. — Сейчас вернусь, — бросила девушка, не обернувшись, — голова разболелась, — в свое оправдание добавила она и была уверена, что никто не услышал. Через открытую дверь палаты просачивались крики. Несли еще раненых. Та женщина продолжала стоять у выхода, перебирая формуляры, листы, испачканные кровью и еще чем-то. Ее глаза безжалостно бегали по строчкам таким отточенным взглядом, холодным, как у воровки. Удивительно. Существовали люди, которым войны были к лицу. Гермиона подошла к ней ближе, на такое расстояние, что, несомненно, женщина могла ощутить ее дыхание и услышать быстро бьющееся сердце. Гриффиндорка сразу заметила ее. Именно она прекрасно подходила на эту роль: разорвать без единой вспышки и взрыва все, связывающее ее с настоящим, которое не остыло. И вряд ли когда-нибудь оно отступит до конца. Но пусть это будет мираж, некий фарс, что растает в одно мгновение, как только фигура пересечет поле, коснувшись заключительной клетки. — Вам помочь? — подчеркнуто вежливо спросила акушерка, криво улыбнувшись. У Гермионы подкосились ноги. Она почувствовала себя до ничтожности нелепой, самой одинокой в этом мире среди друзей, стен, наполненных разговорами, и многочисленных руин, чьи остатки разлетались осколками, не оставляли таких глубоких царапин, как та, что разверзлась, заглатывая внутрь. — Милая? — переспросила женщина, дернув ее за руку. — Вам помочь? Нужно было собраться с силами, изобразить на лице холодную непринужденность, но мысль об этом, даже вскользь, скручивала внутренности. Ей было страшно. Больно. Обидно. Она собрала в копилку все то, что не должны были испытывать люди в разгар войны. Эти чувства были сильнее, чем страх или ненависть. Как будто инстинкты самосохранения были склеены из картона. — Да, — прошептала гриффиндорка, бросив взгляд на формуляр с золотой печатью трезубца. Девушка повернула внутреннюю сторону ладони к джинсам, почувствовав, как кончик ее палочки коснулся пальца, прилипнув к потной коже. Рука прямо и два небольших поворота. Почти так же легко, как подделывать подписи родителей, — если можно. Переломы, порезы, смертельные раны вплоть до миллиметра, как и руины Мидлсбровских городов не были одинаковы и даже приблизительно не были похожи друг на друга. И все же ее рана кровоточила сильнее. Так ей казалось. Тогда.Наши дни
Это был лязг, похожий на оставшийся от удара плетью по воздуху. Остро заточенное сечение, идеально полоснувшее между лопаток, как бритва. Быстро. Одним взмахом кисти. Гермиона без раздумий обернулась на хлопок трансгрессии, спрыгнув с барной стойки. Магия Драко была колючей, ревнивой, жадной к вниманию, не терпящей соперников и посторонних. Еще она была грубой, жестокой, особенно холодной, когда хотела оставить от себя отпечаток, напоминание того, какой она может быть. Как сейчас. Холодной. Горяще-холодной. — Ты вернулся, — Гермиона непринужденно сложила руки перед грудью. — Тебе уже передали? — спросила она как ни в чем не бывало, будто выиграла партию в казино, и этот вкус победы слетал с ее языка, ударяя его в грудь. — Я никуда не поеду, — гриффиндорка вздернула подбородок, дожидаясь ответной реакции, и там было… Ничего. Совсем. По какой-то нелепой оплошности Гермиона подумала, что допустила ошибки, дала ему права выиграть при размене. Девушка нахмурилась, опустив руки вдоль тела, заметив его слишком напряженную позу, мышцы лица и рук. Внезапно появившееся обманчивое утешение — исчезло. — Я никуда не поеду, — менее уверенно повторила Гермиона, начав заламывать пальцы своих рук, — Кикимер должен был… — она запнулась, пошатнувшись на месте, когда ей в грудь ударил полный натянутый смешок. Драко достал из внутреннего кармана куртки какие-то бумаги, бросив их на журнальный стол, и в бешенстве заорал, испугав ее своим криком: — Что это, блять? Гермиона сжала край своей футболки, мысленно остановив свою гордость настаивать на обратном. Она могла спорить с Драко, испытывать, но не тогда, когда щелкнул циферблат, отсчитывая назад минуты. — Если ты думаешь… — Что это, блять, за бумаги, Грейнджер? — резко оборвал ее Драко, отозвавшись в ее груди быстро бьющимся сердцем, которое уже во всю начало осаду просторной комнаты, делая этот звук громче. Девушка помедлила, нерешительно подошла ближе и прошлась глазами по символу, что сейчас сверкал в темной комнате, в которой вновь с его приходом прятался свет. Она взяла дрожащими руками листы, оказавшись физически где-то посреди черного айсберга, который обдала холодная волна, перевернув его вверх тормашками. Госпиталь города Мидлсбро. Выпуклый трезубец под пальцами. И ее нерешительные последствия, нервно проставленные оттиском палочки под каждым соглашением: Подписывая данное заявление, я не лишаюсь права задавать акушерке дополнительные вопросы относительно процедуры, — оттиск: виноградная лоза, десять дюймов три четверти, сердечная жила дракона. Я могу в любое время отозвать свое согласие, подтвердив данное заявление оттиском палочки, — оттиск: виноградная лоза, десять дюймов три четверти, сердечная жила дракона. Заявляю о своём желании прервать беременность (девять с половиной недель) и даю на это свое согласие, подтверждая собственноручной подписью, — оттиск: виноградная лоза, десять дюймов три четверти, сердечная жила дракона, Гермиона Джин Грейнджер. Пятое августа тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Гермиона опустила руку, выронив листки. Ее бросило в нервную смесь беспокойства и отчаяния. Она отшатнулась, упершись поясницей в барную стойку. Бледное сожаление прошлого схватило за горло, вырвавшись на свободу. Она пролепетала что-то несвязное, чувствуя, как медленно растворяется тело, кость за косточкой, оседая в свинцовой слабости. — Ты не сказала мне, — она не поняла, чего больше было в его голосе: бессильного гнева или непонимания. — Не сказала, — прошептала Гермиона, потупив свой взгляд, будто увидела свежий порез, засыпанный грязью, и на секунду почти потерялась в этой комнате. — И решила скрыть это от меня, — вот сейчас это была обжигающая ненависть. Ее можно было почувствовать сквозь невидимые волны, которые высыпали на нее каплями тяжелого дождя. Кислотного. — Давай же, Грейнджер, — Драко издевательски развел руками, призывая ее ответить, — объяснись! Тебе ведь так нравится, — его голос стал на тон выше, отозвавшись болезненным покалыванием в горле, — оправдываться. Гермиона подняла подбородок вверх, ее глаза уже готовы были наполниться слезами. Она цеплялась за что угодно в этой комнате, чтобы скрыть мелкие приступы дрожи, болезненный трепет, который становился все четче, где-то на краю обиды, неумолимо завертевшейся как какой-то нездоровый, огненный вихрь. — А что бы это изменило? — спотыкаясь о свои слова, спросила гриффиндорка, чувствуя, что готова сказать больше, чем выразить. — Нам было семнадцать, Драко. Только семнадцать, — девушка раскинула в стороны руки, стараясь отогнать знакомые ощущения беспомощности. Не работает.— Что бы ты тогда сделал, узнай об этом раньше? Это был взрыв. Чистый. Без малейшей примеси. Коснувшийся сводов собора, в окне которого горел свет. Четкий очерк по куполу, в приступе лихорадки обрушивший фрагменты святой фрески на головы грешников у входа в церковь. — Я бы, черт возьми… — Вернулся ко мне? Женился? — выкрикнула как можно громче Гермиона, теряя остатки своего самообладания. Она готовилась к продолжительной схватке, когда на нее напали с другого фронта, со спины, торжественно возрождая каждую непрерывную частичку боли. — Предложил оставить ребенка? В разгар войны? — Я бы нашел выход, — уверенно процедил он, сделав несколько широких шагов в ее сторону, притянув девушку за локоть. Она была уверена, что нашел бы. Но не тот, который мог бы ее устроить. Это был бы очередной смертельный капкан. — Какой? — легкого прикосновения было достаточно, чтобы ее голос понизился, искусно взяв самый низкий аккорд. С ним невозможно было балансировать на тонкой грани, что вот-вот порвется, — Ты бы изменил свой выбор, скажи я об этом раньше? Гермиона сглотнула жгучую печаль, потому что знала ответы на все вопросы. И все еще надеялась, что когда-нибудь он соврет. Даст ей надежду хотя бы на день. Только Драко Малфой всегда собирал в себе эти образы, которые выворачивало ее сознание, пряча от посторонних в тайниках. Правда, с которой ты обмениваешься взглядами, в конце концов потребует от тебя личной встречи. — Нет, — сухо произнес Малфой, заглянув ей в глаза, демонстрируя всю жестокость своих слов, — ты знаешь это. И ты приняла меня таким. — Ты всегда выбираешь не мою сторону! — возразила Гермиона, воспользовавшись моментом, чтобы выдернуть руку. — Сторону? — нервно хохотнул Драко, мотнув головой. — А какая она? Твоя сторона? Орден? Это никак не относится к тебе, — раздраженно выплюнул он. — Я всегда выбирал тебя, пока ты заботилась о том, что скажет ебаный Поттер и как он на тебя посмотрит. Ты ведь даже не сказала им, что мы были вместе. Да? Не сказала же? Гермиона задрожала, как будто кто-то открыл все двери и окна, впустив в комнату ледяной холод. По ту сторону обломков должно было быть хоть что-то. — Конечно нет, Грейнджер, — ядовито проговорил Малфой, отстранившись. — У ебаной золотой девочки не может быть бывшего, который стал пожирателем смерти. — Это… — Ну да, — протянул Драко, будто взял перерыв, чтобы судорожно провести рукой по своему лицу, стирая с него секундный ступор, — не так. Ты это хотела сказать? — он поднял левую бровь вверх, приготовившись исполнить трюк «У меня есть в запасе еще одна карта». — Я ведь предлагал тебе. — Предлагал мне? Что? Сбежать? — Гермиона повторила его жест, будто они соревновались, кто первый разобьется о скалы, стоя на краю скользкого уступа. — Нет, ты приказывал мне бежать. Предлагал ей. Да. Высоко на Астрономической башне, после того как занес палочку, отбросив искры зеленой авады на темную гладь черного озера. Предлагал до тех пор, пока не понял, что это не работает. Упорно и стойко отрицая свою невиновность. — Именно, — согласился Драко с тем, как это выглядело в его глазах, но не в ее. Она не могла уйти с ним. Особенно в день, когда еще не высохла кровь директора на его руках, — если тебе так дорога твоя сторона, я бы пошел на это. Остался бы, черт возьми, с тобой, где-то в другой стране, в которой не существует всего этого. — Это неправильно, Драко. — Неправильно? Оглянись, Грейнджер. Ты на войне, — приказным тоном проговорил он, и она дернулась. Все бросали ей это «ты на войне». Как будто с ней и вправду останавливается вся жизнь. — Орден делает жестокие вещи, так же, как и мы, — он сделал паузу, решив добить ее, швырнуть этот факт ей в лицо. — И я. Да, я тоже их делаю. А ты точно такая же: всего лишь расходник, который выбросят в отбой при первой возможности. Оставь ты уже эту свою чертову сторону. Гермиона сглотнула неприятный комочек в горле, медленно набрав в легкие воздух. Напасть — было лучшим решением. Поспешно. Небрежно. Сбросив вперемешку все колкости и обиды. Что-нибудь резкое и твердое, способное смягчить удар. Когда уже все потерял, не рискуешь ничем, ведь так? — Я бы согласилась, — выпалила она, прикусив язык. Она будет себя ненавидеть за это. Всю жизнь, если не больше. — Даже спустя столько лет, Драко. Но я бы согласилась, если… — Гермиона запнулась, прокручивая в голове его слова, которые дробились под натиском обиды. — Давай же, Грейнджер, — отвечал Малфой, почти смеясь, — я тебя слушаю. Гермиона переступила с ноги на ногу. Война начала мало-помалу забирать у нее свое, застав ее в самый разгар шторма. — Если бы ты оставил меня мне. Ледяное утро, в густом тумане которого застряло солнце, было теплее, чем его холодный, готовый выстрелить колючими зарядами взгляд. Драко ударил кулаком о стену. И снова ушел.***
Выплакать. Нет. Это было оплакивать. Себя, эти два года одиночества и проклятую войну. Слабость стала ее пятном, по кусочкам разбирая выстроенную стену сопротивления. Всего лишь нужно было произнести вслух свой секрет, как это стойкое чувство рухнуло, раскрошившись. Ее все еще потряхивало. Слёзы, кажется, содрали ей кожу, так сильно она саднила и покалывала, но и этого было недостаточно, чтобы привести ее в чувство. Было бы опрометчиво утверждать, будто она должна была ожесточиться, забыть навсегда вкус соли, превратившийся в сладко-металлический. Самые вкусные эмоции именно те, которые скрипят на зубах, даже когда их заслоняют растянутые в улыбке губы или смотрящие на тебя с прищуром глаза. Потому что только горечь не стирается и не выцветает, оставаясь вместе с нами на коже невидимыми рубцами незыблемых историй. Гермиона очертила взглядом комнату, услышав слабый стук каблуков в проеме двери, где показалась фигура. По очертанию кожаной куртки она сразу поняла, что это был Драко. Он вернулся с закатом, уступив ему возможность быть первым. Так всегда было, словно он молча приглядывал за тьмой, мысленно угрожая ей непростительным. Драко с осторожностью перешагнул порог, встал напротив кровати и, схватив ее за бедра, развернул к себе, присев напротив девушки. Гермиона закрыла лицо рукой, чувствуя, что стала плакать еще сильнее. Почему-то любое действие со стороны людей, желающих тебя успокоить, приводит к еще большим слезам. Как будто этот маленький утешитель в виде понимающей тишины и слабых касаний действительно не работает. — Больше не плачь, — руки Драко коснулись ее, и она вздрогнула. Его кожа была холодной, липкой, а он сам пах дождем, — Гермиона, — позвал он ее, проведя пальцем по нижней губе. — Не могу. Я больше… Очередной всхлип, и его зрачки дернулись в панике, хаотично блуждая по ее лицу, цепляясь за слёзы, которые сделали ее футболку полностью мокрой. Гермиона видела Драко Малфоя таким беспомощным дважды в жизни. Первый раз, когда он привел ее на Астрономическую башню, протянув ей портключ. Второй — сейчас. — Ты сильная девочка, — его рука легла ей на голову, поглаживая, — умная, храбрая гриффиндорка, — продолжал говорить Малфой, наполняя этот пустой промежуток противоположными смыслами, серыми оттенками, что смешались, столкнувшись друг с другом на скорости света, как заряженные частицы, которые самоуничтожаются ежесекундно. Просто. Просто потому что так надо, — не плачь. Только не плачь. — Я не… — заикаясь, всхлипнула девушка, впервые в жизни придя к мысли, что все это время была не одинока в своем страхе, — ненавижу эти два года без тебя, — ответила она в конце концов со вздохом. — Грейнджер, — хмыкнул он опять с отчаянием. Драко взял ее за локоть, который до этого сжимал, сильно, со злостью, на кухне, где все еще лежал неразорвавшийся снаряд с яростью. Малфой выпрямил ее руку, пройдясь пальцами по запястью, и одним движением щелкнул застежкой серебряной цепочки с двумя увесистыми цепями. Пектораль. — Что ты.? — задыхаясь, спросила девушка, сотрясаясь от подергиваний. — Что ты делаешь, Драко? Он дотронулся до ее лица, убрав прилипшую к щеке прядь. С этим жестом горечь со страданием в голосе как будто бы начали отступать под неудержимым натиском его пальцев. Как будто бы это огромное чувство боялось встретиться с маленькими причудами, которые липнут к звонкому колокольчику, раскачивающемуся под омелой. — Исправляю свои ошибки, — он стер очередную слезу, скатившуюся с ее лица, плотнее прижав свою ладонь. Теперь она пылала, — я полагаю, — и слабо улыбнулся. Драко притянул к своим губам ее запястье, коснувшись места под пекторалью сначала щекой, потом подбородком, оставив на коже три легких поцелуя, совсем невинных, будто через крышу этого дома за ними подглядывали, пока грех стекал воском по свечке, растапливая молитвы. Малфой поднял на нее свои глаза и тихо прошептал: — Ты выйдешь за меня? Потом же страсть, зачав, рождает грех, а грех, достигнув совершенства, рождает смерть.