Descending down the Opera

      У Леру был по крайней мере адрес. Адрес и отсутствие всякой информации о человеке, проживавшем там — даже в справочных книгах не было имени "К. Нильсон" в списках домовладельцев в Пимлико. Это могло быть возможным лишь если тот, кто проживал в доме номер пять по Эклстон-сквер, в Лондоне, оплатил справочным службам исключение информации из книг.       Англия находилась за проливом и добраться до Лондона через свои рабочие связи писатель никак не смог бы. Возможно стоило бы попросить кого-либо из друзей наведаться туда и хотя бы взглянуть на владельца дома. Единственный друг достаточно близкий, чтобы донимать его подобными просьбами, был уже очень не молод и ещё в начале зимы сообщил о развивающемся у него недуге. Человек, у которого отнимаются ноги, в этом деле был не помощник. — Так найми частного детектива, - предложил Арно. — По-твоему на что я потратил рождественские премиальные? - ответил Леру.       Если это Призрак, писатель ничего не узнает, не мог же фантом позволить себе пользоваться обыкновенной дверью и разгуливать по Лондону! Но журналист решил испытать удачу.       Тем временем восстановился ритм жизни в издательстве. Мужчина снова начинал приобретать "аристократический серый" оттенок кожи от недосыпа. Он и сам походил на призрака, обращая внимание на своё отражение в стеклянной двери конторы корреспондента социальных хроник. — Ты похудел, - заметил тот. — Откладываю обеденные деньги на поездку в Лондон, - отшутился Леру. — Всё таки поедешь туда? — Если детектив найдет что-то занятное, вполне может быть. — И? — Что "и"? - переспросил писатель. — Я не припомню письменного приглашения эскортировать тебя в Туманный Альбион! - возмущение почти далось Арно убедительным. Почти, - Это ведь моя специфика — скандалы и дрязги, а ты явно копаешь вокруг кого-то знатного, одиозного или по меньшей мере трагически известного, я не буду отпускать этот материал тебе в качестве благотворительности, если эта "незнакомка" окажется твоим привидением, я хочу об этом знать лично. Я итак выставляю себя маразматиком, преданно веря твоим расследованиям о фантомах. Хочу сам знать что в этой истории было правдой, а что нет. — Простираюсь и умоляю, - съязвил Леру, - Прошу, езжай со мной смотреть на призраков!

***

      "Нельзя было просто добиться назначения Кристин. Приходилось прибегать к уловкам и предосторожностям, которые должны были хотя бы на какое-то время оградить сложившуюся ситуацию от влияния Карлотты.       Если у хормейстера будет возможность готовить её для полноценного выступления, если всё сделать правильно и дать Даае роль без осложнений и препятствий, она понравится публике. Это позволит заложить в умы директоров и патронов сомнение о незаменимости действующей дивы. — Самое главное, чего мы должны добиться — это не дать Карлотте понять, что ей нашли приличного дублера, - серьезно заговорил Габриэль.       На репетиции помимо хормейстера и Кристин присутствовали меццо-сопрано Диана Тесте и контратенор Мишель Деллер. Деллер, обладая поразительно высоким для мужчины певческим голосом не редко исполнял партии мужских персонажей, изначально написанных для женщин меццо и женские партии для контральто, тогда как Тесте навыки позволяли изредка исполнять партии сопрано, когда требовалась срочная замена в последнюю минуту. — Потому что иначе она избавит нас от Вас, как от Сейду, мадемуазель.       Габриэль был уверен, что Карлотта непременно была замешана в этом, не допуская на сцену для исполнения своих ролей кого-либо, даже Сейду, ни в чём не превосходившую диву.       Это, пожалуй, имело смысл. — Программа расписана до конца декабря, не считая списков для праздничного гала-концерта. Гамлета мы пока не ставим, - добавил хормейстер, имея ввиду недоступность роли Офелии, - Сейчас мы нуждаемся в дублерше Маргариты для Фауста. Предварительно мы назначим Вас, Даае, сменой для мадемуазель Тесте, - когда Деллер собрался возмутиться, Габриэль поспешил добавить, - Взамен поставлю Вас дублером господина Фонта на роль Орфея, в крайнем случае назначим на роль Амура.       Это немного успокоило мужчину. — Мадемуазель Тесте играет Зибеля последние четыре сезона, мадемуазель Даае, и мы начнем с этой роли для Вас. Попробуем на сцене, причем именно с Карлоттой, Вас она должна считать обоснованным появлением конкурентки мсье Деллеру. — Этой несносной..., - заговорил тот с жаром, но сдержанно закончил, - Женщине я не слишком нравлюсь. Поэтому запудрить ей мозги будет нетрудным.       Деллер был крайне редким для того времени наемным в Опере Гарнье, впрочем и для любого другого театра тоже. Его сохраняли на должности в первую очередь из-за универсальности, которая в их положении в связи с Карлоттой требовалась более всего. Разумеется он никогда не составлял бы ей конкуренции ни на сцене, ни для патронов — о его вкусах никто ничего не мог сказать — он уединенно жил с младшими братом и сестрой, не имел заметного патронажа или романов, о которых было бы известно, но о нем всегда ходили слухи. Это было ожидаемым — мужчина с почти женским голосом. При разговоре это невозможно было предположить, даже его интонации оставались нейтральными, но затем он начинал петь. Это абсолютно сбивало с толку.       Тесте в свою очередь была меццо-сопрано. Она могла, но кажется абсолютно не была заинтересована в том, чтобы исполнять сопрано-партии, к тому же эта женщина всегда выглядела холодно отстраненной, абсолютно индифферентной к подковерным играм, которые устраивали в театре. Её позиция была удобна — никто не претендовал на неё с особой страстью, а Тесте была слишком хороша в ней, чтобы искать поводы менять её. — И мы сохраним Вашу партию в хоре, Даае, - продолжил Габриэль, - Я хочу, чтобы Карлотта продолжала считать Вас слишком незаметной, чтобы покидать его и вне её диапазона, когда Вы выступите в роли Зибеля. Репетиций с сеньорой в качестве сопрано у Вас не будет.       Тесте и Деллер не казались враждебными, но по меньшей мере настороженными и это было ожидаемо. До сих пор сопрано нанимали традиционно — по рекомендациям покровителей театра; с появлением Карлотты, по поводу их безобидности для карьеры дивы.       В итоге Кристин должна была быть или посредственностью, или чьей-то любовницей.       Она не была любовницей, но покровитель у неё всё же был в какой-то мере.       На секунду в солнечном сплетении разлилось странное чувство. Тепло от мысли и яд от непонимания. Какого-то Дьявола происходит, а замешан во всём этом Ангел.       После урегулирования ещё нескольких формальностей, они приступили к работе. Габриэль предложил Кристин начать и сопротивляться неизбежному не было смысла.       Прежде Даае восхищалась людьми перед ней как бы издалека, словно и не являясь частью труппы, а теперь они смотрели на неё без явного вызова и без явного одобрения, ожидая наконец подтверждений своих догадок — ещё одна пустышка.       Эрик услышал насыщенность, объемность грудных нот Кристин ещё тогда, на крыше. Габриэль, хормейстер, не был глупцом и до сих пор являлся одним из немногих руководящих лиц Оперы, с чьим видением Призрак чаще был согласен, нежели нет. Он был уверен — Габриэль станет планировать нечто подобное, осторожничать и в итоге предложит Даае для начала роль Зибеля, и оказался прав. В чём он так же был прав, так это в том, что ей всё удастся.       Тесте и Деллер были результатами выбора и упрямства хормейстера, когда дело доходило до лобби их кандидатур в кабинете директоров и они были хороши. Со временем Габриэлю и Призраку усилиями в общем направлении удалось сформировать приличную труппу. Единственной проблемой оставался их "верхний регистр", сопрано.       Тесте обладала даром поразительных преображений — играя взрослых властных женщин, совершенно зеленых, нежных мальчишек или исполняя любые партии сопрано, она, несмотря на возраст, характерную баварскую грубость своего лица и при этом фигуру ренуаровской красавицы, оставалась убедительной.       Деллеру же впору была роль Нерона, императора древнего Рима, если когда-нибудь в этом театре соизволят поставить оперу Монтеверди. Он стойко сносил все колкости, временами даже издевки спектра от шуток о мужеложстве до язвительностей на тему кастрации, но упрямо продолжал свою работу из страсти, которую нельзя было сломить, как ни старались коллеги и публика.       Поэтому для ролей их диапазон стоило действительно постараться. Эрик не желал делать свою ученицу соперницей этих людей, хотя бы потому что это не соответствовало его планам и её желаниям, но сильное окружение не повредило бы ей в качестве школы другого толка — Призрак Оперы не мог дать ей понимания конкуренции, которая царит в этом месте. Достоинства в том, какими методами до сих пор пользовалась Карлотта нет, и это будет одним из отличий того поприща и нынешнего, но это уже было чем-то. — С начала "Признания" Зибеля, мадемуазель Даае, пожалуйста, - скомандовал хормейстер, сев за инструмент.       Эта ария была сравнительно легкой, мелодически примитивной, а от того могла стать совершенно невыразительной, чего быть может Гуно и добивался, создавая её для мальчика, любовь которого в итоге отвергнут. Кристин тем не менее начинает петь.       Эрик готовил её этим утром, но лишь вокально — он не знал как Даае сыграет эту роль и не желал вмешиваться. В конце концов он не стремился создать для себя безупречную игрушку. Это было практически в равной степени интересно — насколько небесным был её голос и какими первозданными, практически дикими были её эмоции, когда Кристин играла. Она была для человека настолько зажатого в реальной жизни, подчиненного приличиям и законам так преданно, поразительно искренней, свободной на сцене. Призрак назвал бы это страстью, если бы их отношения это позволяли.       Дело было не в чрезмерной эмоциональности, но в своеобразной обнаженности её чувств. Как если бы зритель пытался прочесть её мысли издалека, со сцены, а она вдруг оказывалась рядом, лицом к лицу, и оставалось лишь протянуть руку.       Признайтесь в любви вместо меня, расскажите о моём обожании, тайной страсти. Преподнесите мои клятвы сладостью своего аромата...       Разумеется это была репетиция без реквизита, в небольшом помещении, кабинете Габриэля, где хормейстер проводил репетиции с основными участниками труппы. Даае была здесь всего раз или два, когда случайно попадалась администрации с поручением передать что-либо. Корифеи и премьеры безусловно чаще пробегались по своим партиям непринужденно, без усилий, какие они прилагали на генеральных репетициях и самих представлениях, но такой привилегии не было у актеров второго плана, тем более в случае Кристин. Они её не знают.       Зибель рассматривал цветы в своих руках, а Даае кончики пальцев, не надеясь на личную встречу, но уповая на то, что возлюбленную женщину, коснутся хотя бы эти цветы.       Наваждение, поволока, какая бывает в жаркий солнечный час, сменяется в глазах Кристин практически благоговейным ужасом, а затем гневом, когда её ладони сжимаются в кулаки, а она опускается, глядя на место, куда осыпались бы листья умерших бутонов.       Мрачный рок, дьявольские козни не дают мне коснуться цветов, не погубив их!       Зеркало над каминной полкой кабинета хормейстера было Призраку окном во внешний мир. Оттуда он видел и слышал Даае.       Она была поразительно убедительна в роли юноши. Мелкая мимика, пластика, мальчишеская манера вести подбородком, поджимать губы, стискивая челюсть. Это были повадки не молодого мужчины, но почти полуребенка, возможно мальчика лет четырнадцати или пятнадцати. Они не были естественным, врожденным умением. Было очевидным, что это результат наблюдательности. Несмотря на юбку платья, очевидно девичью фигуру, тонкие руки и мягкость лица, Кристин очевидно в тот момент не являлась самой собой. Она была молодым человеком, спрятанным в подобном футляре, как его "тайная страсть", в камуфляже робости и добродетели.       Я наблюдаю за ней, молящейся здесь, каждый день...       Даае не смотрит Тесте в глаза, только ведет головой в её сторону, опуская взгляд будто в сожалении от недосягаемости женщины, словно желая сказать что-то ещё, но кончики её пальцев накрывают губы. Не то в поиске соприкосновения с теплом плоти, не то заставляя себя замолчать. Она практически неподвижна, но каким-то образом будто дух и воля Кристин тянутся в ту сторону. Напряжение в теле выдает лишь шея, обнажившаяся от поворота головы, её легкого наклона.       Быть может стоит погрузить пальцы в святую воду, и взглянем — погибнут ли цветы тогда?       Сомкнутые, напряженные пальцы распахиваются свободные и изящные, как должны будут вновь раскрыться цветы на сцене. Этот трюк проделывают здесь всякий раз, когда дают "Фауста" на сцене Оперы. Тогда Зибель смеется над Дьволом. И в голосе Даае смех:       Говорите за меня, скажите, что то, что она пробуждает во мне, нельзя выразить вслух. И если её пугает моя любовь, по крайней мере цветы подарят ей нежный поцелуй.       Ангел Музыки дарил ей бесчисленное множество цветов. В Париже холодало, а их становилось только больше. Всё равно, что объятия, смыкающиеся плотнее, так, что приходилось делать вдох поглубже, чтобы не задохнуться от немого восторга. Будь эти объятия с человеком, от этого Даае почувствовала бы сердцебиение напротив собственной грудной клеткой.       Её учитель едва ли надеялся подарить ей поцелуй этим жестом, но касаться лепестков собственными губами, поднося их ближе, чтобы вдохнуть аромат, она могла.       Её Зибель был ужасным противопоставлением Фаусту и Мефистофелю, и Кристин это знала. В конце концов, Дьвол бы честен, а она и тот, кого девушка изображала, всего лишь вовремя замолкали, когда слова страсти грозились вырваться наружу и исповедовались об этом только цветам.       Прикрываться церковью и добродетелью... От презрения к себе избавляло лишь это чувство, то, из-за которого ни Кристин, ни Зибель не были лучше Мефистофеля. Всего лишь мелкие лицемеры. — Прекрасно, - заключил Деллер, оценивающе глядя на Даае.       Его оценка была не оценкой женщины с позиции мужчины, но одного артиста другим. — Я Вас помню, - Тесте склонила голову вбок, припоминая, - Габриэль говорил, что Вы из хора, и я наконец вспомнила откуда Вас знаю. Ещё в том сезоне что ни срыв репетиции, то из-за Вас. Вы мне нравитесь, поэтому, прошу, будьте уверены, что я вспоминаю это не с насмешкой, но... С любопытством, - заключила женщина. — Действительно любопытное дело, - согласился хормейстер. — Сменили наставника? - предположил Деллер и попал в точку.       Эрик никогда не грешил симпатиями к людям, но те, что собрались в этом кабинете по крайней мере не вызывали его враждебности. Мишель Деллер всегда был слишком необычным сам по себе, тем более заметным его делало поведение, которое современное театральное общество сравнило бы с маргинальным — у него в самом деле не было патронажа и было чудом, что он продержался в театре так долго. От того не было тех, чьи чувства и репутацию ему приходилось беречь, кроме своих. Временами у контратенора был длинноватый язык, что ни раз доводило его положение до опасных границ, и сейчас его предположение звучало как вызов.       Вызов потому что Даае не звучала так, как он припоминал тихую девочку в чёрт-те каком ряду хора, которую тот самый хормейстер, приведший Кристин сегодня, прежде выгонял с репетиций и позволял возвращаться только из-за уважения, которое оказывали её семье.       Зибеля играют меццо-сопрано, в основном женщины потому что этот образ должен быть эпитомией скромности чистой, самоотверженной любви, практически агапе. Ничего из этого Даае им не предложила. Эта любовь была жадной, почти мальчишеской, мальчишки того возраста, когда от досады он мог не сдерживать ярости, и которому уже было свойственно собственничество, желание обладать, скрытые за условностями общества, в котором он жил. Религией.       Желание не свойственное девочке-квакерше, слишком старомодной и сдержанной даже для выходца из круга людей, растивших её — искренне верующих христиан.       Под сменой преподавателя Деллер определенно имел ввиду не только нового учителя. Он говорил о новом опыте. — В начале осени, - как ни в чём не бывало ответила девушка, - Боюсь предыдущие учителя и я не нашли язык общего понимания. Хотя мои однокурсники добились приличного звучания намного раньше. Возможно мне просто потребовалось больше времени.       Кристин оставалась безупречно воспитанной, доброжелательной девушкой, и не знай её Эрик, он предположил бы, что это — тоже игра, опасная склонность к виртуозной лжи, хотя на самом деле ни слова не правды она не сказала. Всего лишь не стала подтверждать то, что все и без того услышали.       Однако мужчина слышал её пение и внимательно изучал мельчайшие особенности её игры. Даае была ангелом. Сколько бы страсти, ярости или любви ни было в её ариях. Чувств, которых в ней не было, которые так легко давались ей, когда Кристин пела для него прежде, и теперь для этих людей.       Дело было не в их связи, и эта мысль отдавала горечью, когда до Эрика дошло — дело было только в ней. Кристин не просто не принадлежала ему, она могла быть в точности настолько же гениальной, поразительной для кого угодно.       Она была жива. Она существовала на самом деле. Даае не была чудом, которое мерещилось Призраку, и однажды она в самом деле исчезнет. Просто потому что её нельзя спрятать. Кристин этого не заслуживает, а после того, как все её услышат, никто не забудет о ней. Её станут преследовать поклонники и обожатели, у которых в отличие от фантома куда больше возможностей увлечь Даае. Потому что они тоже были живы.       К концу репетиции стрелка часов перевалила за полдень. Габриэль сам позаботится о том, чтобы избавиться от всех до приезда Карлотты и основной труппы. Эрик поспешил в гримерную Кристин.       Он ожидаемо опередил её, надеясь встретить девушку, когда та вернется к нему, но мужчина не успевает заговорить, когда вперед Даае в артистическую комнату входит Сорелли. — Нет, мы просто обязаны позаботиться о том, чтобы сохранить за тобой место, - увещевала прима.       Призрак замечал их вместе несколько раз, переговаривающимися во время смены или перерывов хора и балетной труппы на репетициях. Эрик не знает в какой момент девушки стали достаточно дружны, чтобы всегда подчеркнуто безразличная и сконцентрированная на своей собственной жизни Сорелли на время опускала условности поведения примы и хитро или одобрительно улыбалась кому-то, кто не был бы её патроном или просто "другом театра". — У мадемуазель Тесте нет покровителя, она играет уже несколько лет здесь, - напомнила Кристин. — Говорят она не мадемуазель, а мадам Тесте, - ухмыльнулась Сорелли, - Что её муж был открытым оппозиционером. Тесте нельзя носить его фамилию, но она продолжает, правда выдает её за девичью. По слухам он пытается вернуться во Францию, и не позволяет ей покинуть театр, по каким-то личным соображениям. Как по-твоему, почему она всегда уходит с праздников последней? Может в один из маскарадов он мог бы оказаться под маской и встретиться с ней. — Кому бы она стала такое рассказывать, если такие вещи стоит очевидно держать в секрете? - со скепсисом спросила Кристин, - Я понимаю все очевидные преимущества наличия патрона, но предпочла бы думать, что справлюсь самостоятельно. — Я думала так первые десять лет своей карьеры, моя дорогая, в далеком детстве. Филипп де Шаньи несколькими личными беседами с директорами сделал для меня то, чего я не могла сделать за все эти годы, сколько бы ни старалась.       Сорелли никогда не теряла тени улыбки на своём лице, но от того она становилась только прозрачнее с годами — под ней всё четче было заметно её подлинное отношение к делу. Это на данный момент было неудовольствие, но оно сменилось удивлением, когда Кристин замерла, стискивая ручку двери, направившись закрыть её.       Всего на мгновение, но для человека профессии Сорелли было нетрудным уловить это секундное изменение в пластике и настроении Даае. — Кто, прости? - переспросила она. — Граф де Шаньи, - повторила балерина, - Ты знакома с ним? — Нет, - чуть быстрее нужного ответила Кристин, - Мне показалось я слышала фамилию когда-то, и задумалась. Вы... Друзья? — Все знают, что он состоит у меня в друзьях. — Я, к сожалению, в последние годы довольно заметно отстала от слухов на счет всего, - мягко улыбнулась девушка. — Заметно, - вторит ей Сорелли, - Я слышала, мы все слышали тебя сегодня. Танцевальный зал находится на том же этаже. Какой вред тебе причинит поддержка покровителей Оперы? Никогда не поверю, что дело в морали. — Ну, разумеется, мораль ведь девальвировалась пару столетий назад, от чего бы теперь измерять раccудочность такими рудиментами? - усмехнулась Даае. Скорее из терпеливости, чем от веселья, - Не хочу ставить под сомнение свою репутацию, но неужели никому не приходило в голову, что я могу быть не свободна? — Не свободна? - глаза примы загорелись интересом, - И кто же он? Это он осыпает тебя цветами? — Сорелли, никакого "его" нет. Дело в морали. А так же в том, что для полученных результатов я честно занималась каждодневно. Впрочем, мне и сейчас пора. И я не смогу поддерживать уровень, если буду тратить время на вечерние рандеву с людьми, которые продолжают носить свои титулы даже после их упразднения.       По крайней мере не с этими людьми, не этой семьей.       Как она могла оказаться индифферентной настолько, что не заметила в Опере, в которой работала ежедневно, де Шаньи? К тому же того де Шаньи, что значился у примы театра любовником!       Так или иначе, у Сорелли было слишком мало времени перед репетицией, и она вскоре покинула уборную Даае. Она заперла дверь за балериной слишком быстро, вновь быстрее, чем требовалось, по прежнему в рамках приличий, но слишком нервно, чтобы не обратить на это внимание. — В чём дело? - раздался голос у неё за спиной, и девушка вздрогнула, но никого не обнаружила, и с облегчением сморгнула. — Всё хорошо. Вы здесь.       Казалось Кристин скользнула бы вниз по поверхности двери, оседая на пол, но этого не произошло — она толкнулась ладонью, и двинулась в сторону зеркала.       Её Ангел был тут и тревоги больше не имели значения. Он уберег её однажды. В стенах Оперы ей ничего не грозит, и крайне удобно, что девушка нигде, кроме дома и театра не бывает.       Эрик не интересовался патронами Оперы, но де Шаньи знал хотя бы потому что их роман с Сорелли был достаточно скандален, чтобы навсегда разрушить репутацию примы, но настолько непосредственным, дерзко неприкрытым, что никто не смел и слова сказать. Вот кем был Филипп де Шаньи — человеком в праве. В праве на женщину, которую не любит, которой ничего не обещает и не планирует обещать, но которой наслаждается и его влияния, его денег достаточно, чтобы эта неверная удача была достаточной платой за хлопоты девушки, которая не виновата в том, что не располагает влиянием, в котором нуждается.       Это понимание вызывало неприязнь Призрака, Кристин же пришлось держаться за край стола, чтобы опуститься на скамеечку без того, чтобы обессиленно рухнуть на неё от недомогания, накатившего от воспоминаний о том, что люди с подобным самоощущением существуют свободно и соприкасаются с ней непосредственно. — Кристин, не уходите от вопроса, - мягко, но требовательно сказал её учитель. — Пожалуйста, не нужно, - попросила она, - Я должно быть просто нервничала перед и во время репетиции. — Я слышал Вас, дитя, - поспешил озвучить похвалу Голос, - Прекрасно, как и всегда. Я не сомневался в том, что Вы сделаете исключительной любую роль.       Он не мог видеть её глаз — девушка так и не подняла век, но Даае наконец отпустило это напряжение и её лицо смягчилось благодарной улыбкой.       В воздухе всё ещё стоял аромат цветов, сколько бы Кристин ни жмурилась, надеясь избавиться от их вида.       Они наводили на вполне ожидаемые мысли окружающих и рождали эти сомнения девушки на счет любви — разумеется исключительно религиозной любви. Травянистая горечь и сладость смешивались в едва осязаемую влагу в воздухе, во вкус у неё на губах, но ничего, кроме благословения её Ангела это не означало. Это было уже больше, чем такая душа, как Даае, заслуживала, но сегодня, задавая вопрос Сорелли — не очевидно ли, что её сердце занято, Кристин ощутила свойственное лжецам ликование, когда заворачиваешь ложь в правду, держишь её на поверхности и от того никто даже не подозревает людей по горло увязших в обмане.       Даже не будь ей исключительно нежелателен контакт с патронами, даже не имей девушка опасений, которые заключили её в кандалы скрывающих руки по кончики пальцев манжет и рукавиц, стискивающих её горло тугими воротниками, много лет назад, Кристин едва ли заинтересовал бы любой юноша или мужчина потому что правда оставалась неизменной.       Она не была свободна. Ни от этого чувства, ни для того, чтобы высказать его."