***
Прошло две недели репетиций в роли Зибеля для Даае, и они ослабили бдительность всех, кто был задействован в этом небольшом обмане. — Я не намерен провести ещё один вечер, дожидаясь, когда эта гарпия наконец соизволит посетить репетицию, чтобы ни с чем уйти домой за полночь! - наконец взбунтовался мсье Карол Фонта, тенор Оперы. Разумеется он имел ввиду Карлотту. — При всей любви, но от репетиций дуэтов с Фонта меня уже тошнит, - добавил Ален Ванзо, исполнявший роль Мефистофеля. Гомон подхватили все. Теноры, в особенности Фонта и Ванзо никогда не грешили пустыми жалобами, до последнего сохраняя терпимость, но сегодня, за полмесяца до новогоднего концерта, когда всё должно было бы быть готово и выхолощено, терпению пришел конец. Возмущены были даже мышки-балерины. — Вы ведь даже программу гала-концерта утвердить не можете потому что никто не знает на что рассчитывать, если Карлотта посещает, дай Бог, треть репетиций, - добавил Ванзо, - Если нам придется ждать её величество ещё раз, я клянусь Вам, Фонта остаётся без второго дуэта. — Я не намерен оставаться даже в соло, у меня больше партий, чем у сопрано, но почему-то ждать должен именно...! — Тишина! - скомандовал хормейстер, - Дайте мне минуту, - раздраженно добавил он, потирая веки глаз под очками, - Списки для новогоднего концерта утверждены на три четверти, нам осталось дополнить их всего лишь парой-тройкой побочных номеров, возможно внесем небольшие дуэты второго плана или балетные партии. Это никак не влияет на работу основной труппы. Габриэль нервно заозирался по сторонам, и когда наконец отыскал Кристин взглядом, жестом руки пригласил её. — Даае, ради господина Фонта, отрепетируйте квартет Маргариты с Фаустом, Мефистофелем и Мартой, после дуэт, и мы сможем отпустить теноров. — С хористкой? - уточнил Фонта, без пренебрежения, но с недоверием, - Мадемуазель — меццо, играет на подмене Зибеля и Марты! — С начала квартета, - безапелляционно ответил хормейстер, - Даае и Тесте, на сцену! — Легче от переживаний не станет, - увещевала вполголоса меццо-сопрано, - Однажды Вы будете выступать с этими или другими актерами дуэтом, последнее, что поможет создать необходимую иллюзию химии — Ваш страх. — Преклоняюсь перед Вашими навыками утешения, - вздохнула Кристин, смиренно улыбаясь одними только губами. Модному тогда силуэту узкой юбки Даае предпочитала свои старомодные "колокола" на кринолине. Женщины утягивали бедра драпировками, нагромождая турнюры бантами и воланами. Если прежде контраст был не столь очевиден, теперь, когда девушку окружали другие барышни, она казалась ещё менее реальной. Старинная кукла в юбке из ткани, лишенной цвета временем, посреди фарфоровых статуэток — красивых, но неподвижных, произведенных вот-вот, покрытых золотыми вензелями и рисунками на фабриках. Она уже не ассоциировалась с детством и любой ребенок отказался бы от нее в пользу блестящих фигурок, но найдя Даае, человек, понимающий её происхождение, едва ли оставил бы сокровище на дне темного чулана, сундука или склепа, где она пряталась. Она была драгоценностью, напоминанием о том времени, когда в мире ещё существовали смысл и тонкости. Когда даже приличия и строгость людского общества не могли заковать подлинные прямоту и честность. Кристин лгала, притворяясь неподвижным, немым никем, но даже осторожная поступь, восхождение на сцену по короткой лестнице, заставляли эти юбки цветов погасших углей и сажи, двигаться как облако, гонимое ветром. Эти люди были неподвижны. Эти люди могли продолжать вязать банты и ленты, сверкать цветом, улыбаться, кокетничать, смеяться. Даае неумышленно выделялась значительно. Эрик видел её. Среди прочих ему удавалось видеть только её, как бы ему ни хотелось вернуть миру целостность, прежнюю непритягательность, отсутствие всякого желания соприкасаться с людьми или даже думать о них. Хотя стоит отдать должное — Тесте и Ванзо были исключительны в роли Марты и Мефистофеля. Эрик ни раз наблюдал как этот квартет исполняют в комической манере, Диана Тесте же несла себя с привычными непринужденностью и достоинством. Её можно было упрекнуть в переигрывании, но вера самой женщины в то, что она играет, её безупречный вокал заставляли умолкнуть любого, кому столь экспрессивная манера исполнения не была близка. А затем запела Кристин. Ощущение её недосягаемости и без того являлось для Призрака основным и единственным чувством, которое он испытывал неизменно, думая о ней, находясь поблизости, но не смея даже заговорить прямо, без трюков и уловок ради звучания отовсюду, в качестве бесплотного голоса её ангела. Теперь Кристин к тому же играла это, а ей так необъяснимо, так гениально удавалась игра во что угодно, чего отнести к Даае нельзя было, так что можно сказать о том единственном, что является её главным качеством — о неосязаемости? — Прошу, оставьте меня! И если Каролу Фонта лица девушки, избегающей его взгляда, было не увидеть, Эрик видел её. — К чему извечное одиночество? - беспомощно взывал мужчина. Потому что магия Кристин Даае заключалась в том, что она была совершенно белым листом. На обратной его стороне её детство, которое девушка прятала, но снаружи оставалось поразительное умение преображаться согласно сухим записям на нотных страницах. Большинство черпали чувства из собственных воспоминаний о том, как это было на самом деле, Кристин в свою очередь извлекала их из неоткуда — талант, который Эрик не понимал. Квартет перетекал в дуэт Маргариты и Фауста. Когда Фонта удавалось было на мгновение ухватить Даае за руку, та испарялась, ускользала, утекая из его пальцев — мужчина мог смыкать их с усилием, но было поздно — она оставалась свободна. Интерпретации Кристин продолжали ощутимо отличаться от классических. Эрик наблюдал за своеобразным прочтением всякий раз и не мог выяснить откуда это сопротивление привычному. Он поощрял его в свою очередь, но что-то не позволяло ему связать воедино представления Даае об образах людей, чьи роли она исполняет. Она была совершенно восхитительна и впервые увидела это сама сегодня, когда стихли голоса и труппа и хор, хормейстер и оркестр воззрились на неё. Последний вздох был синхронным, и после него воцарилась тишина на несколько мгновений. Вот он — тот блеск в её глазах. Свет изумления и любопытства, которые так нравились Эрику. Хормейстер собрался заговорить, но его опередили: — Я была просто уверена, что Вы меццо, наш дорогой цветочек. Улыбка Карлотты была насмешливой, так смотрят на обед, пытающийся с писком вырваться из западни, но когти уже сомкнуты на шкуре, оставалось только схватить клыками. — Это ровно то, что мне говорили господа директора и Габриэль, Вы ведь даже партии Зибеля исполняли со мной на репетиции неделю тому, разве же нет? - проворковала дива. И если всеобщее замирание прежде было результатом неожиданного сюрприза, которым для труппы оказалась Кристин, сейчас их охватил ужас потому как все понимали — они больше не услышат Даае. — Зачем же отнимать у Мишеля хлеб? - она бросила взгляд на Деллера, кокетливо обернувшись. Карлотта была эффектной и от того не только её влияние, но само присутствие заставляло нервно сглотнуть, дожидаясь её следующего шага. В ком-то это был восторг. У Кристин же пересохло в горле. Под сценой находились трюковые люки и проходы, по которым часто передвигался Эрик. Он поспешил туда, из своего укрытия близ сцены, из-за которого он наблюдал за репетицией, чтобы оказаться как можно ближе к девушке. — Я поговорю с Дебьенном и Полиньи на Ваш счет, дорогая, - обещает женщина, подходя к Кристин. Даае не была низкой, но Карлотта оказалась выше — были то каблуки её туфель или стать, с которой дива несла себя, каждым движением заявляя о своём единоличном праве находиться на этой сцене. К чести Кристин, она не пошевелилась — не отшатнулась и не дернулась, когда рука в изящной перчатке коснулась кончика её подбородка. Не опустила глаза, когда женщина впилась в неё взглядом, и не дрогнула, когда зазвучали слова Карлотты: — Разумеется такой талант нельзя вечно держать на положении посредственных актеров второго плана. Это было бы просто нечестно. Вы так не считаете? Кончиками пальцев дива ощутила — девчонка сомкнула челюсть. Незаметно, это даже агрессией не назвать. Наблюдать за всеобщим бессилием было сладко. — В самом деле, - бесцветно отозвалась Кристин, и наблюдать за тем, как сам факт того, что Даае осмелилась подать голос, обескуражил женщину перед ней и всех вокруг, было ещё слаще, - Что же Вы тогда предлагаете? Разделить роль Маргариты? Это было глупым — дерзить Карлотте сейчас, глупым и недальновидным, но в ту секунду что-то вдруг перестало срабатывать в Кристин. Что-то, останавливавшее её всю жизнь, державшее на безопасной дистанции. Это нечто сломалось, когда эта женщина посмела к ней прикоснуться, вломиться в личное пространство Даае, сделать то, что она больше всего ненавидит — притронуться к ней, к её лицу, её коже, сделать это, будто имела право. Когда-то Кристин это парализовало бы. Она бы продолжила ощущать отвратительный жар чужих рук, лихорадочную дрожь пальцев, желавших сомкнуться на её челюсти или шее, ждала бы, когда её обглодают и наконец выбросят на волю, откуда она тихо поползет обратно в свою нору, надеясь, что ближайшую вечность её всё же никто не тронет, но от чего-то сейчас это не сработало. Предохранители, заставлявшие её молча дрожать в чужих руках, были сожжены не то годами, не то уверенностью — где-то в воздухе витает дух её ангела, наставника, который не дал даже смерти навредить ей, даже самой Кристин, так от чего бы ей теперь бояться её — эту фурию? — Какая заманчивая затея, - cогласилась Карлотта, глядя на девушку, чуть опустив веки, - Мне действительно нужна дублерша, Сейду испарилась, оставив всё на мне, - уже без прежней сладости продолжала женщина, - И как чудесно, что всё это время я справлялась одна блестяще. Быть может когда-нибудь на этой должности Вам повезет всё же оказаться на сцене. Я позабочусь, чтобы Вы её получили, но Вы конечно же можете продолжать наслаждаться хором, пока не наступит день, когда мне потребуется сменщица. Прежде, чем кто-либо успел сказать хоть слово, прежде, чем Деллер выругался, Кристин покинула сцену, а затем и зал. Эрик не мог сказать ей ни слова, пытаясь добраться до гримерной ученицы в ногу с ней, не имея возможности передвигаться напрямую. Он услышал как хлопнула дверь, а затем обнаружил Даае уже прижавшуюся к ней. Ни кровинки в её лице, губах, но она по крайней мере не выглядела подавленной. Просто не выглядела никак, надеясь слиться с белизной стен цветом. — Кристин. Она отмерла, возводя взгляд к потолку. Нужно было задушить эту змею раньше, ещё несколько лет назад, потому что теперь его ангел, его дорогая ученица не опускает взгляд по одной единственной причине — она не позволяет себе обронить слезы, надеясь, что они усохнут прежде. — Что если Вы правы? - заговорил Эрик, вынуждая девушку нахмуриться в немом вопросе, - Что если Вы не свободны? Понадобилось какое-то время прежде, чем Даае вспомнила о разговоре с Сорелли. От этого она вспыхнула красным. Конечно же её ангел не понимает как звучат его слова, как их интерпретирует её ненормальный, безбожный мозг... — Сорелли рекомендовала Вам найти патрона, чтобы ускорить продвижение в театре, - продолжил Голос, - Но Вы и сами знаете, что Вам уже покровительствуют. Не так ли? Она тяжело дышала. Но не от слёз, как думал Эрик. Просто потому что сама мысль о том, с кем себя для неё отождествляет Ангел Музыки, заставляет Даае дрожать. Потому что отношения между артистами и патронами предполагали немного другую форму обмена, чем то, что происходит между Кристин и её учителем. — А так как до сих пор я обеспечивал всё, что обещал, разве у Вас есть повод не доверять слову своего покровителя? Его голос куда мрачнее обычного, и мрак этот был густым и тёплым. Такие интонации используют, загоняя своих маленьких балерин в угол, как Кристин сейчас прижата к стене, их любовники. Мужчины не было рядом, но Даае его чувствовала. Его не было рядом потому что он не был мужчиной и это должно было вернуть девушке холодность рассудка, но избавиться это этого болезненного жара она не могла. — Нет, - отозвалась она, едва выдавив из себя вздох, даже голоса почти не подав. — Я сказал, что желаю видеть Вас на сцене своей Оперы, и посмотрите — мне даже не пришлось прикладывать усилия. Карлотта сама добьется Вашего назначения. Больше не нужно исполнять роли Зибеля и Марты. — Она никогда не уступает дублерам, Карлотта... — Карлотты не будет на сцене, когда момент будет подходить нам более всего, - мягко, но не терпя возражений оборвал её Голос. Кристин сглотнула. Приходилось держаться одной рукой за ручку двери за её спиной, чтобы не осесть наземь, и перехватить собственный корпус ладонью поперек диафрагмы потому что дышать становилось всё труднее. — Не будет? - неуверенно переспросила она. — Позволите мне позаботиться об этом? Позволите заботиться о Вас? Эрик хотел оказаться перед ней лицом к лицу и заключить её в чашу своих ладоней, рассматривая весь спектр испуга и любопытства на лице девушки. Это обещание звучало, как угроза, оно было угрозой и Кристин понимала в точности — это угроза и есть. И Ангел просил её позволить ему воплотить её в жизнь. — Вы навредите ей? - сдавленно прошептала девушка. — В этом мире нет границы, которую я бы не пересек ради Вас. От звука его голоса всегда чувствовалось легкое опьянение, слабость рассудка перед тем, как пульс начинал биться в агонии, не имея возможности соприкоснуться с источником своего отчаяния. Сейчас у Даае кружилась голова. Когда ей всё же удалось усмирить эту лихорадку, остыть и соображать относительно трезво, Ангела Музыки уже не было рядом. Он покинул её ради её же блага, и Кристин с ужасом поняла — она боится того, что её учитель, всемогущий дух, мог бы сделать с примой театра, но на мгновение сама мысль о том, что кто-то, он, мог бы сделать для неё даже это, разлило в её груди очередную порцию расплавленного жара, между удовольствием и облегчением, и именно это помутнение ужасало девушку. Она не чудовище, она не мстительна и не желает никому зла. Даже Карлотте, но сказать об этом было уже некому — Голос стих, почему-то Кристин была уверена — её мастера рядом нет.***
Иногда цветы были просто белыми, когда Эрик решал оттянуть момент обнаружения любимого цвета девушки. Мужчина не возражал против оттенков серого, они шли Даае, но сейчас, в белой рубашке, посреди волн жемчужных лепестков, Кристин выглядела как никогда свежо и беспечно, и это не могло не завораживать. Она рассказывала ему о своем детстве, перебирая бутоны. В этом замкнутом, искусственном мире они находились в полях белых калл и ирисов, посреди природы и неба. Иллюзия, которой не суждено было сбыться. Эрик с тоской наблюдал за Даае, рассматривавшей бусины ландышей, опустившись рядом со скопищем ваз. Она стала приносить их сюда время от времени, сосудов становилось всё больше и цветы стояли подолгу. Всё до мельчайших подробностей и деталей жизни девушки мужчина бережно хранил в памяти, запоминая, связывая воедино, и не мог понять что должно было перечеркнуть те счастье и легкость, какие должно было дать детство радостное и полное любви, как у Кристин. Смерть отца это страшно, но он не был первым родителем, которого Даае потеряла, она даже в половину не была так мала, как когда лишилась матери и к тому же не осталась одна — её любила мадам Валериус. У Кристин были поводы. Но не те, что должны были привести к отчаянию и ненависти, которые в ней были на крыше. По крайней мере сейчас она была беззаботна, опустившись на коврик, чуть откинувшись назад, опираясь на одну руку, в другой сжимая тонкий стебель. Она решила сыграть в неведение — отдаться воле Ангела Музыки было легко. Если он желал её компании или возвести её на сцену Оперы Гарнье — хорошо. Кем в конце концов была Кристин, чтобы сопротивляться, особенно, если сопротивляться ей остро не хотелось? Иногда фольклорные песни из детства её Ангел узнавал, и тогда звучал его голос, Даае наконец удавалось отделиться от мира, держащегося за её конечности мертвой хваткой. Она наконец чувствовала себя дома. Тогда же её собственные пальцы сжимались вокруг пустоты — она вспоминала где находится, и что рука, которую ей хотелось бы взять в свою, никогда не будет осязаемой. — Если я оскверню своей недостойнейшей рукой эту святыню, ласковое искупление будет таковым: мои губы, два смущенных пилигрима сгладят это грубое прикосновение мягким поцелуем, - раздалось из-за плеча Даае, как если бы губы человека за её спиной были достаточно близки, чтобы девушка различила этот негромкий голос. Оригинальные стихи всегда нравились Кристин сильнее оперных. Как бы хорошо ни было либретто Жюля Барбье и Мишеля Карре, с музыкой Гуно мог сравниться только первоисточник, но он написан на английском и для оперного пения адаптирован не был. — Добрый пилигрим, - ответила девушка, - Вы слишком строги к собственным рукам. В чём отражается лишь учтивая преданность... Ангел жаждал её душу, её преданность и праведность, и почему для него оставалась загадкой неправильность Кристин, для Даае оставалось загадкой тоже. В ней не было искренности, точнее именно она и была, но обличенная в актерскую игру. Весь этот драматический кошмар, каша из чувств и отчаяния были её собственными, и их девушка носила в себе, как грех, ходя с ангелом рука об руку, и не признаваясь ему — она очень давно его подвела. Но сама иллюзия, самообман, будто то, что Кристин кажется — истина, были такой сладкой заменой реальности, которая была очевидна — Даае окончательно спятила. Спятила и лишилась всяких морали и нравственности, испытывая эти чувства к небесному созданию. — Ибо у святых есть руки, - невозмутимо продолжила она, - И пилигримы соприкасаются руками. Лепестки цветов были кожей, которой нет, по которой Кристин не провести кончиками пальцев, но она могла по крайней мере сделать это с ними, согревая прохладу пышных бутонов теплом своих рук. — И ладонь в ладони — паломников священный поцелуй, - прошептала она. Цветы наполняли ароматом проходы, по которым Эрик доставлял их в артистическую комнату Кристин. Мужчина гадал — пахли ли они как она? Можно ли было ощутить её, погрузившись кончиком носа в бутон цветка? Но их запах всегда перебивал все другие, когда Призрак оставлял в гримерной кипы букетов. Ему этого узнать было не суждено — Эрик и без того вел себя опрометчиво, расхаживая по комнате девушки, рискуя быть пойманным в любой момент. Ему должно было быть достаточно и этого. Должно было, но он ничего не мог с собой поделать. — Разве у святых нет губ? - раздался Голос, - Нет их и у паломников? Можно было бы бросить ему вызов, бросить стихи и спросить у самого Ангела — а есть ли у святых губы? — Да, пилигрим. Есть губы, созданные для молитв. Кто-то из них должен был остановиться первым, а если нет... Пожалуй, Даае хотелось знать чем это может кончиться. — Что ж, тогда, дорогой ангел, - позвал Эрик, - Позвольте губам молиться вместо рук. Не дайте вере обратиться в отчаяние. Как если бы он находился совсем близко. Как если бы до его голоса, до вибрации в чужом горле, скрытом воротником, можно было добраться всего лишь развернувшись. Как если бы преградой были только ткань и маска. — Но святые неподвижны, - одергивает себя девушка, застыв на месте, не позволяя себе даже мысли о том, будто ей позволено пошевелиться, - Хоть и послушны к молитвам. — Так не двигайтесь, - в голосе её наставника была улыбка, - Я сам возьму плоды своих молитв. Кристин посетил секундный трусливый порыв зажмуриться, но если дух всё же покажется, и коснется губ, она обязана была его видеть. Но он не появился. Эрик замолчал. Потому что дальше зайти ему не позволяла зеркальная стена. Её губам не смыть с его губ грех. Ей не попросить его в ответ избавить от греха её. Ещё осенью Эрик остановился бы — ему хочется верить, что остановился бы — не от отчаяния, но по причине здравости такого решения. Они не просто не могли соприкоснуться друг с другом даже косвенно — им банально было вместе не играть. Даже избитые пьесы. — Понадобится платье. Они молчали после очень долго. Достаточно, чтобы остыть. Репетировать Гуно и без того было испытанием, а Эрика что-то вынудило к тому же сравнить либретто со стихами Шекспира. Ему хотелось услышать как это позволение — поцелуй, или хотя бы взяться за руки, ему даст Кристин. Конечно же Джульетта, а не она, и разумеется ему никогда к ней не прикоснуться, но хотя бы ложь мужчина мог себе позволить. Его утешала только она. — Какого цвета Вы бы хотели платье для гала-концерта, дитя? - продолжил он. — Я буду выступать? — Я дал слово. Выражение лица Даае оставалось неизменным, но Эрик в точности уловил момент, когда тёмная зелень её глаз мигнула блеском и Кристин ответила: — У меня есть платье. Я не назову Вам цвет, но Вы можете попробовать догадаться снова. В день праздничного концерта я принесу платье и выступлю в нём."