***
"Оставались всего несколько цветов, которые Эрик не попробовал, но на счет цветочной композиции для Кристин в концертную ночь мужчина уже принял решение. Однако осталось завершить начатое и освободить для Даае место на сцене. Когда раздался голос из-за спины, Полиньи едва сдержал вскрик и удалось ему это только из-за кома, подступившего к глотке. — Вам понравилось сегодняшнее представление, дорогой господин директор? Полиньи боялся оглянуться, боялся даже пошевелиться, замерев в директорском кабинете. Дебьенн был где-то по пути в местную клинику, ему требовался уход доктора после того, что произошло этим вечером. — Я написал Вам четыре письма. Вы сами знаете суть моих последних рекомендаций, - продолжил Призрак. Во время представления погас свет в зале, а затем вспыхнул огонь в директорской ложе. Полиньи не присутствовал во время первого акта, но Дебьенну повезло меньше. Он не погиб бы — эту цель фантом не преследовал, но фрак директора был сожжен, возможно ожоги не останутся на его теле, но значительную часть подпаленной шевелюры ему всё же придется остричь. — Верно, мсье, - дрожащим голосом согласился Полиньи. — Тогда почему Вы им не последовали? - раздалось сразу со всех сторон, заставляя директора осесть на подогнувшихся коленях в офисное кресло и втянуть шею в плечи. У него не было ответа на этот вопрос. Дебьенн решал финансовые вопросы Оперы, и иногда его слово становилось решающим. Оба директора были послушны Призраку, но в отличии от Полиньи, второй управляющий не был столь безропотно покорным. К тому же питал слабость к Карлотте. — Я умоляю о прощении, - пролепетал мужчина. — Вам повезло, что я не стал дожидаться, когда Вы присоединитесь к своему компаньону, - пророкотал Призрак Оперы, - Ему повезло ещё больше — остаться в живых. — Я прошу Вас...! — И так оно и будет. Вы оба останетесь невредимы, - продолжил фантом. Полиньи замолчал, вцепившись в край столешницы, оглядываясь по сторонам в поисках пары глаз, горящих, как огонь, которые не раз попадались ему, когда он совершал ошибку. — Если вы покинете мой театр, - закончил Призрак. Беседы в директорском кабинете всегда причиняли физические неудобства — пространство под полом было слишком узким, чтобы при перемещениях по нему у Эрика не начинала болеть голова от одного только неестественного положения шеи и всего тела. От того он становился только яростнее, а это всегда производило нужное впечатление. — Что? - дрожь Полиньи не унималась. — На гала-концерте вы оба объявите об отставке. Рекомендую направить письмо в министерство и попросить их поторопиться с поиском замены. Это всё. Останется держать Карлотту подальше от нового директората или избавиться от неё ещё до назначения и с этим Эрик справится. У него есть ангел. Кому-то в этом мире он должен был принести добро, и этим кем-то была Даае. Такой самообман чуть успокаивал презрение, которое мужчина испытывал к себе самому, вспоминая в какую ложь втянул девушку. Эта мысль утешала Эрика — мысль о том, что что-то из всей этой лжи он делает ради неё, а не потому что небеса обронили это сокровище по ошибке, и в руки Призрака Оперы попало создание, которое к концу отведенного им срока будет измучено и употреблено без остатка. Солнце, которое чудовище по капле отпивает, смакуя вкус тепла и радости, которые ему никогда не должны были быть доступны. Потому что Эрик был кем угодно, но не идиотом. У этого будет конец. К тому моменту ему нужно отыскать способ сделать правду наименее болезненной для Кристин. Она лишится веры и надежд, но возможно то немногое, что Призраку удастся искупить, будет достаточным извинением. Он не желал, честное слово — не желал связываться с миром людей, не таким образом тем более, но он не мог отказать себе в Кристин Даае. Не мог даже пошевелиться, когда она пела для него. Это тщеславие и безумие — верить, что девушка создавала музыку для него, а она продолжала возлагать свой абсолютный гений на ложный алтарь. Эрик провел за приготовлениями недели. Цветы, что он планировал преподнести ей, были редкими сами по себе, но цвет, что фантом избрал в качестве подарка для дебюта Кристин, был практически недоступным. Именно эти цветы он желал подарить. Часть подарка уже находилась на столике в грим-уборной. Мужчина ожидал появления ученицы. Рано темнело — зимнее солнцестояние наступит через две недели. Они занимались без устали, готовясь к тому, о чём директора ещё не сообщили девушке. Карлотта не появится на сегодняшнем гала-концерте, её некому будет заменить, кроме той, кого хормейстер прочил заменой диве. Её ждёт абсолютный триумф, и Эрик разделит его с Даае. Скрипнула дверь. — Добрый вечер, моя дорогая, - тепло голоса Ангела Музыки разлилось по комнате. Кристин улыбнулась ему. От этого всегда легчало. Это неизменно заставляло Эрика позабыть о морали и вине. Этого он ждал каждый час, что проводил без Даае. Её взгляд упал на подарок на столе. Он привычно потеплел, и в отчаянном, больном уме Призрака вспыхнул вопрос — могла бы она когда-нибудь взглянуть ему в глаза так? Если бы он появился прежде, чем девушка узнает правду, была бы она рада видеть его? — Это небольшой приветственный подарок, Кристин, - пояснил он, - Вы увидите его целиком после концерта сразу же. Из цветов анемона плели венки ещё в античной Греции. Роскошные алые и белоснежные короны, но те, из которых был собран венец для Даае, были ярко-синего цвета. Девушка прижимала к груди чехол, под которым очевидно находилось платье — в театр она прибыла в своём привычном наряде. — Вам нравится? - спросил Ангел Музыки. Кристин боролась с желанием коснуться ультрамариновых цветов сейчас же, но всё же справилась с собой и направилась к ширме, оставляя спрятанное платье там. — Профессор Валериус учился в Кембридже, - заговорила она, - Он и мадам были из Швеции, но по воле судьбы встретились в Англии. Она приехала уладить вопросы наследства — через пару лет после смерти родителей скончался её брат, и мадам осталась единственной наследницей. Профессор никогда не смог бы позволить себе жениться на ней, если бы не построил блестящую карьеру в будущем, но в то время он был всего лишь студентом-иностранцем, кое-как зарабатывавшим достаточно денег, чтобы покрывать расходы на образование в Англии. По шороху тканей мужчина понял, что девушка за ширмой сменяла один наряд на другой. — Юридические разбирательства мадам затянулись, так как были сложности относительно страхования её наследства. Дружба с профессором на тот момент составляла всего пару месяцев. Он пригласил её на рождественский бал в Кембридже, но в связи с трауром матушка не могла танцевать на праздничных мероприятиях, уж тем более менять траур на бальное платье, - продолжила Кристин, - Мадам до сих пор не знает как профессор договорился о том, чтобы ему позволили занять аудиторию над холлом, где проходил праздник, как и не знает каким образом ему удалось добыть то платье, что он подарил ей. Когда Кристин покинула укрытие своей ширмы, у Эрика перехватило дыхание. Она ещё не закончила со шнуровкой. Для того, чтобы справиться в одиночку ей было необходимо зеркало. Она изредка оглядывалась из-за плеча, проверяя петли лент, стягивающих лиф на ней, продолжая: — Она знает. О нас с Вами. Я не посещала светские мероприятия с мадам все эти годы и не имела подходящих нарядов для таких случаев. Она предложила заказать новый, но так же позволила мне выбирать из того, что она носила в юности. И я выбрала это. Платье тёмно-сапфирового цвета. Очаровательно старомодного ранневикторианского силуэта. Ткани вечерних одеяний того периода не редко отливали несколькими оттенками, и этот атлас переливался всеми оттенками чернильно-синего и изумрудного. — Оно было достаточно темным, чтобы не нарушать траур слишком сильно, - пояснила Кристин, - Никто не видел, как они танцевали. Никто не знал о том, что самая красивая из дам досталась этому неприметному иностранцу, который не годился ей даже в друзья ни по статусу, ни по происхождению. Они женились через пару лет после того, как профессор окончил учебу. Он не мог позволить себе просить мадам руки, пока не стал ей достойным женихом в глазах общества. Закончив со шнуровкой, девушка надела пару оперных перчаток. Теперь её взгляд был целиком и полностью обращен на Эрика. "На зеркало," - мысленно поправил он себя. — Огромная глупость, не находите? - спросила Кристин, распуская волосы. Каскад шоколадных волн. Даже не имея возможности коснуться их, мужчина понимал — они должны были быть теплыми, шелковыми на ощупь. Из всех живых существ в этом мире Эрика не пугались разве что кошки. Редкая радость — прикосновения к тем из них, кто останавливался, чтобы вытребовать ласку у мужчины посреди ночи, на улицах Парижа. Иногда он снимал для таких целей перчатки. Они были нежными в общении и на ощупь. Кристин была столь же любопытна, что и они, выискивая взглядом своего учителя за этим зеркалом. — В мире есть непреодолимые преграды, - ответил Эрик. — У мадам не было родственников, которые могли бы отказаться от неё в наказание за любовь к кому бы то ни было, - возразила Даае. — Даже между Вами и мной сейчас находятся преграды, и их отрицать Вы не можете, дитя, - убеждал скорее её, чем себя мужчина. — Но Вы ведь не любите меня. Взгляд Кристин был испытующим. Не типичный для неё, но всё же слишком часто появляющийся при Эрике взгляд горящий, как у дикого зверя. Горящий не так, как у него — не противоестественным адским огнем, но жаждой, которую утолить девушке не удавалось. — Я люблю Вас. Голос — единственное в жизни мужчины, что поддавалось его контролю, и это признание звучало мягко и размеренно только потому. Эрику казалось — Кристин пробует эти границы дозволенного, как ребенок испытывает терпение родителя, так и Даае пробовала его на прочность. Никакой прочности в нем не было. Она закончила с прической, отворачиваясь от зеркала сразу же. Она наверняка перетянула корсет потому что иначе от чего бы ей задыхаться теперь? Кристин мечтала услышать это признание. Мечтала, даже понимая, что оно непреклонно будет означать "Люблю, как и любое земное дитя, как любил бы любой ангел". Но этого признания ей было достаточно, чтобы ощутить восторг граничащий с болью. Опьянение от облегчения. Эрик сглотнул и произнес: — Прошу Вас, наденьте его. Кристин повиновалась, возложив венец на свои кудри. — В дохристианской Греции на головы вступающих в брак надевали венки, - прошептал мужчина, - Это анемоны, и я полагаю, что я угадал цвет. Они были светлее платья Даае, но шли ей просто катастрофически. Эрик будет помнить о ней в этот вечер всегда. — Анемоны в нашу страну привез ботаник Башелье. Он встретил эти цветы в Азии, но не желал делиться их красотой, и в тайне ревниво выращивал в своём саду, пока некто из дворян не увидел его цветы, и не выкрал. Тогда анемоны распространились по всей Европе, - рассказывал Призрак, разглядывая Кристин, рассматривавшую своё отражение. — Директора отправили мне письмо этим утром — Карлотта не станет выступать на гала-концерте, - практически безголосо прошептала девушка, - Они желают, чтобы я выступала этой ночью. Как Вы и обещали. — Как я и обещал, - на сей раз его голос звучал глухо, почти обреченно от жажды, от того, каким сухим и горячим казался воздух. — В зале две тысячи мест. Я никогда не выступала на этой сцене и никогда не видела столько людей, - держать себя в руках Кристин удавалось куда лучше, чем Эрику, - И я буду петь для Вас."***
— Кому именно она писала? - обеспокоенно спросил Арно, склоняясь над столом коллеги. — Здесь несколько конвертов и эта вещь, - Леру указал на дневник. Это несомненно был дневник — карманная книжка в кожаном переплете, перевязанная узелком. Такую легко было прятать в складках юбки. Он не имел подписи владелицы, но по почерку мужчина понимал кому эта вещь принадлежала. Сейчас ему стало не по себе. Первый порыв копнуть в чью-то личную жизнь ослаб, когда Леру попался на глаза форзац уже раскрытой книжки с письменной просьбой вернуть в случае пропажи консьержу Оперы Гарнье. Мадам Жири очевидно. Женщина никогда не интересовалась чужими секретами, ей можно было доверять. Изящный девичий почерк. — Ты прочтешь его? - Арно нахмурился. — Она ведь мертва, верно? - скорее чтобы утешить себя самого заговорил писатель, - Я не наврежу ей, если просто взгляну. Так он и сделал. На первой странице была указана дата — восьмое декабря тысяча восемьсот семьдесят седьмого года и короткая записка. — И что там? - Арно пришлось обойти стол, чтобы взглянуть на дневник из-за плеча друга. — "Они оба были там", - зачитал Леру и в непонимании нахмурился, - "Всё пропало".***
"Надеюсь в Париже теплеет, Леру. Здравствуйте! Пожалуй, небольшое приветствие не повредит. В конце концов, я вынуждаю Вас читать всё больше писем, если Вы конечно не избавляетесь от них за ненадобностью. Там, где я живу, теплеет позже, чем во Франции. Хочется верить, что Вас весна посетит скоро. Я говорила, что Даае из тысяч людей в ту ночь пела для одного единственного друга — для своего Ангела Музыки, и так оно и было. Вы сами описали тот праздничный концерт, о всём великолепии, какого только можно было ожидать, когда в месте столь значимом, как наша Опера, дирижируют Гуно, Рейс, Сен-Санс, Массне, Гире, Делиб! Я не помню ночи более захватывающей, чем та. Кто-то предположил, что триумф Даае, чистый восторг, который она преподнесла публике — результат сильной любви, и я не могу опровергнуть это утверждение. Ей не были доступны слова — даже когда её наставник сказал ей, что любит, ответь ему Кристин, это было бы ложью. Любовь, о которой она имела право сообщать, она не испытывала. Это была не естественная, не чистая любовь. То, что чувствовала Даае заставляло её преодолевать то, чего она никогда не могла в себе перебороть — звучать так, как он того заслуживал, отдавать до последней капли чувства, душившие её невозможностью высказаться. Она пела для него. Она, исполняя партию Маргариты, взывавшую к ангелам, чтобы те забрали её душу, отчистив от греха, пела её одному единственному ангелу, и если бы он всё же позволил ей, если бы он к ней прикоснулся, Кристин не позволила бы ему ускользнуть из её рук никогда. Даже в момент, когда её неправильность будет раскрыта, даже когда она утонет в Аду, она не расцепит пальцы, ему придется последовать за ней в Преисподнюю и в этом не было ни капли праведности или жертвенности. Башелье не желал делиться своими цветами с миром, и Кристин пела для своего покровителя. Только для него. И если ему было угодно видеть свою ученицу здесь, на сцене Оперы, перед двумя тысячами людей — так тому и быть. Она всё равно неизменно продолжит принадлежать ему. Даже когда гром оваций перебьет биение её собственного сердца. Даже когда эти ослепительно яркие огни, грохот и крики оглушат её, и поглотят, погружая в черное небытие. Она помнит лишь чувство, будто вот-вот её в самом деле подхватят на руки небеса, а затем наступила темнота. Оно длилась недолго — это забытье, хотя сказать с уверенностью Кристин не могла. Она очнулась уже в своей артистической комнате. Сколь бы мягок ни был свет, тьма до него была мягче и на мгновение у девушки вновь закружилась голова, и лучше бы её зрение оставалось замутненным, потому что когда Кристин удалось сфокусироваться на чужом облегченном вздохе, ей стало только хуже. Даае не ужинала в тот вечер — ожидаемое беспокойство, несмотря на доверие обещаниям учителя, отбивало у Кристин аппетит. Тем лучше. Тошнота, которую она испытывала сейчас, не кончилась ни чем, кроме ощущения узла в солнечном сплетении, такого тугого, что становилось трудно дышать. Ей казалось, что сердце грозилось остановиться там, на сцене, но сейчас Даае понимала — настоящий ужас нагнал её здесь, в этой крохотной комнатке, в окружении доктора, работающего для театра, костюмерши и молодого человека, державшего её за похолодевшую даже в перчатке руку. Как она была рада, что надела перчатки, что её кожи не касается никто сейчас! Заминка продлилась не дольше секунды, но ещё мгновение и кто-нибудь поймет, что что-то не так. Кто-нибудь догадается о причине оцепенения девушки. — Кто Вы, мсье? - ослабшим голосом спросила она, выигрывая себе время, поддерживая свою легенду. Юноша с пшенично-золотыми завитками волос и насыщенно-голубыми глазами стоял на коленях у шезлонга, на который кто-то из коллег-артистов бережно положил упавшую в обморок девушку. — Мадемуазель, - с придыханием ответил он, будто ожидал возможности блеснуть этой тайной для всех близостью, - Ведь я тот маленький мальчик, что бросился в море, чтобы достать Ваш шарф, унесенный ветром! Он с жаром поцеловал кончики её пальцев. Кристин надеялась, что слезы, стоявшие у неё в глазах спишут на боль от резкого света, что её ком в горле можно задавить холодным, пренебрежительным смехом, и она засмеялась, не узнавая себя саму, не узнавая эту циничность. Румянец сполз с бледнеющего от смущения лица молодого человека, окрашивая его шею в красный от стыда потому что служанка и доктор засмеялись тоже. Над ним. — Поскольку Вам, мадемуазель, доставляет удовольствие не признавать меня, возможно Вы позволите мне сказать Вам кое-что важное наедине? - он продолжал удерживать руку девушки, казалось, что её вот-вот сведет судорогой, хотя хватка юноши была исключительно нежной. — Вам знаком виконт де Шаньи, мадемуазель Даае? - мягко спросил доктор, когда Кристин одернула руку. — Нет, мсье, боюсь я не знаю господина виконта. — Простите, мсье, но Вы должны нас покинуть, - вежливо, но настойчиво сообщил врач, - Я должен позаботиться о здоровье мадемуазель. Энергия, с которой заговорила девушка, была столь же странной, сколь неожиданной: — Я не больна, но прошу Вас оставьте меня одну. Пожалуйста, я и без того переживала сегодня слишком сильно, сейчас мне нужно всего лишь побыть одной. Доктор явно желал возразить, но что-то заставило его повиноваться, и он увел за собой Рауля де Шаньи и служанку, оставив Кристин в одиночестве. Она почти в ту же секунду, когда закрылась дверь, бросилась к ней, чтобы запереть на ключ, но не рассчитала сил — их в ней просто не осталось, поэтому ключ в замке она поворачивала стоя на коленях у двери, обреченно припадая к ней виском. Верить в сказку было так легко! Так упоительно, что Кристин позабыла о главной своей цели — навечно оставаться невидимой. О чём она думала?! Появиться на главной сцене Парижа, в этом платье, в этот вечер! Она желала, чтобы её никогда не нашли эти люди, но они были здесь. Были, и Даае знала об этом, знала о любовнике Ла Сорелли, и всё равно повиновалась этому никчемному желанию — отдать Ангелу Музыки всё. Она не задумывалась о последствиях и теперь Даае снова ощущает это — какой отвратительно ледяной и влажной может быть кожа от этой нервной дрожи, от слёз. — Кристин, - позвал Голос и ком в горле, узел поперек груди наконец отпустили её. Как будто до сих пор кулак стискивал волосы девушки на затылке и из-за оклика её Ангела пальцы мучителя разжались, оставляя Даае в покое. — Вы здесь..., - всхлипнула она и наконец оглянулась. Он готовил для неё этот подарок, её наставник. Комнату заполняли цветы всех оттенков синего и голубого. Необычайный, практически недоступный даже воображению подарок. Снег заметал улицы и ничего, кроме синевы за окном и синевы вокруг не было, а Кристин только сейчас удалось это заметить! Она в панике запустила пальцы в свою разбитую прическу, обнаруживая, что лишилась венка из анемонов. Одного из тех, какими венчали новобрачных по словам её Ангела. Того, кто никогда не просил её руки, но возложил венок на голову. Венок из цветов, за чьей историей стоит ревностная, жадная любовь. Где он теперь? Кто его снял? — Простите, - прошептала она, отворачиваясь, не находя в себе силы успокоиться. Она принялась распускать тот ужас, что был у неё на голове, а иначе без подарка наставника она это не могла назвать. Или быть может она надеялась спрятаться в волнах темных волос. До сих пор ей хотелось избавиться от собственной кожи. Теперь ей ещё и слуха хотелось лишиться, чтобы не слышать мгновения, когда он разочаруется в ней. — Что произошло? - встревоженно спросил Голос, показалось, что источник звука перемещался у неё за спиной, пытаясь заглянуть Даае в глаза из-за плеча. Она не могла подобрать слова. Не знала как объясниться. — Вы знаете этого мальчишку, - без упрека, но с явным неудовольствием сказал Ангел, - Кто он? — Никто! - даже Кристин понимала, что возразила слишком поспешно, - Он... Я его не знаю. Может знала когда-то, но не помню. Мне стало нехорошо на сцене, я хотела остаться с Вами, но они все собрались здесь. — Если Вы его не знаете, если не его присутствие заставляет Вас плакать сейчас, то что тогда? - настоял Голос. После концерта Эрик бросился в гримерную Кристин, не дожидаясь окончания аплодисментов. Он закончил приготовления с цветами, когда девушка покинула артистическую комнату, чтобы из-за кулис наблюдать за первой частью концерта, и вернулся в зал, в ложу номер пять, когда началась завершающая часть выступлений — её партии Джульетты и Маргариты из композиций Гуно. Призрак видел, как Даае упала без сил, и чуть было не выдал себя, сорвавшись к сцене, но её уже унесло потоком людей, и он оказался за зеркалом в её гримерной, когда пригласили доктора, когда это отвратительно хорошенькое создание, этот юноша появился в комнате Кристин, будто имел на то право, и выпроводил всех, оставаясь наблюдать за тем, как девушка приходит в себя. Он держал её за руку, любовно сжимая пальцы, глядя на неё. А затем Эрик увидел это. Узнавание в её глазах. Всего на мгновение, но она зачем-то пожелала скрыть это знакомство. Губы мальчишки коснулись её руки, когда он напомнил Кристин о некоем событии из далекого прошлого. Из прошлого, о котором Даае рассказывала своему учителю столько историй, в точности все из своих сказок, кроме рассказа о том, кем был этот человек. Он прикасался к ней так, будто девушка уже дала ему слово. Будто ему это разрешалось без просьб и вежливостей — он мог позволить себе просто заявить о своём праве среди людей, ставя точку в вопросе её репутации, её принадлежности. Этот жест все люди, перед которыми он лично закрыл дверь в артистическую комнату Кристин, могли бы истолковать всего одним способом. От этой мысли у мужчины заболело в висках — так тесно он стиснул челюсти, чтобы не разогнать их громом голоса Призрака Оперы, требуя убираться прочь от его ангела. Возможно Кристин это чувствовала. Возможно она играла этот спектакль с неузнаванием для него и между ней и этим смазливым аристократишкой в самом деле было нечто, о чём Эрик не желает даже думать. Сейчас он понимает — даже дружба между ними для него была бы крайне неудовлетворительной. Но слёзы? От чего ей было плакать сейчас? Мужчина был в смятении, желая вытребовать у неё ответа, но прежде всего опуститься за спиной Даае на колени и заключить в кольцо своих рук потому что сейчас она была абсолютно безутешна, беспомощно обнимая себя руками, будто прячась от холода и от него. — Я люблю Вас, - в отчаянии произнесла она, зажмуриваясь, становясь ещё меньше посреди рощи цветов, в колоссальных волнах юбок синего платья, в этой комнате с несоизмеримо огромными занавесками, с зеркалом во всю стену, с духом, нависающим над ней, - Простите... Её тело прошивала дрожь, когда она созналась в своём преступлении, ожидая ответа своего наставника, как удара хлыстом. Её парализовало там, у двери, а Эрик оцепенел здесь, за зеркалом, не понимая или не желая понимать что она только что сказала. Эта безумная девчонка. Это глупое, неосторожное дитя! Она не знает что делает, говоря ему такие вещи, не знает на что может обречь себя, если мужчина выберет сейчас поверить её словам, если воспримет их иначе, чем безобидной ученической благодарностью и привязанностью, но он беспомощен! Он ничего не может поделать с собой, когда требует от неё: — Кристин, Вы любите меня? Она должна, обязана объясниться сейчас! Должна, потому что Эрик месяцами умолял себя держать себя в руках, довольствоваться её дозволением быть ей другом, и не надеяться даже на симпатию, но теперь Кристин Даае в отчаянии признается ему в любви, и она имеет право на последний шанс, на последнюю возможность обернуть свои слова в религию, потому что точка невозврата, в которой они сейчас находятся — это порог, порог зеркала, который Эрик не смел переступать, потому что если она не заберет слова назад, даже он сам не сможет себя остановить. Он не настолько силен, чтобы продолжать запрещать себе. — Вы ведь знаете, что я пою только для Вас! - ответила она, - Я знаю как это невозможно и ненормально, но что я могу? Пожалуйста, я не хотела! Ему нужно было прижать её к своей груди и помочь подняться, утереть слезы и увести прочь, но теперь, когда Кристин, его Кристин, позволяла ему эту возможность — сообщала, что любит его, Эрик не мог позволит этому рассыпаться у него в руках только от секундной жадности, жажды быть рядом с ней. — Пожалуйста, не извиняйтесь, - прошептал Голос прямо около её уха, звуча теперь для одной Даае, - Любовь не может быть ненормальной, как и не может быть невозможной. — В мире есть непреодолимые преграды, - не то утверждала, не то спрашивала Кристин, напоминая ему его слова. — Но я ведь люблю Вас. Звучание его голоса, его ласковость всегда опьяняли, но то, что он делал с Кристин сейчас, заставляло её ощущать это погружение прямо под воду. Она действительно тонула, но Преисподняя вопреки ожиданиям была теплой. Выражение горечи наконец покинуло её лицо, и дрожь отпустила Даае. — Вы, должно быть, устали. — Сегодня я отдала Вам душу, - ответила она. — Такой прекрасный подарок, моя дорогая. Подобного не получал ни один император. Даже ангелы плакали сегодня, Кристин. Он не был ангелом, а влага не была слезами в глазах Эрика. Не слезами радости по крайней мере. Он не знает почему они замерли на его ресницах, почему его голос надламывается от кома, вставшего поперек горла, почему так сложно говорить мягко и ласково. Быть может, потому что никто никогда не говорил ему этих слов. Быть может, от того, что они предназначены не ему, и когда эта ложь вскроется, в Даае не останется любви, ни даже надежд. Ничего не останется, кроме ненависти".