Амено

Господин мужчина       Легкий бриз развевал белую занавеску панорамного окна бунгало, стоящего на сваях прямо над водой, и хорошо, что лучи восходящего солнца не попадали в комнату. У них не солнечная сторона.       Герман сразу, еще во время того совещания в отделе, решил, что повезет Филиппа на Кубу. Венский отдыхал здесь раньше неоднократно и приезжать предпочитал именно зимой, несмотря на то, что в это время на побережье бывает сильный ветер. Зато сухо и не слишком жарко, и море обычно теплее, чем воздух. Это важно, Филе должен понравиться дайвинг.       Не верилось, но сын финансового магната и артист международного уровня никогда не был у океана. Он рассказал об этом во время перелета, когда практически не отрывался от иллюминатора, рассматривая сугробы облаков, далекие ландшафты Европы и водную гладь Атлантики. Неудивительно, что отстав от ночи и добравшись наконец на арендованном Германом джипе из Гаваны до Кайо-Коко, он свалился в кровать практически замертво. Пусть еще поспит.       Пусть даст еще время спокойно на себя посмотреть. Они и так целый день потеряли: Герман и предположить не мог, что у Филиппа до сих пор лишь немецкий паспорт, и придется запрашивать отдельную визу! Хорошо, что для немцев это простая формальность. Герман злился, но в этот раз не мог не признать благоразумия бабушки, которая не считала нужным спешить с получением Филиппом российского гражданства. Не самое подходящее для этого время...       Филя заворочался под легкой простыней, и Герман, не сдержавшись, прижался губами к его виску у самого уголка еще сомкнутых век, обнимая и снова успокаивая. Не зря Герман мечтал увидеть его спящим. И улыбаться, и плакать от его вида хотелось.       Похожее щемящее чувство возникало раньше, когда Венский смотрел на спящую дочь. Но сидя возле уснувшей маленькой Алиски, ее всегда хотелось защищать. Хотелось оберегать ее от всех невзгод, охраняя покой.       А мирно сопящего во сне Филю непреодолимо хочется трогать. Сжимать в руках эти расслабленные, податливые формы его удивительного тела, ласкать ладонью покрытую тонкими светлыми волосками чистую кожу... И целовать его хочется непрерывно. В родинки, в веснушки, уголки приоткрытого теплого рта и лохматые волосы, вдыхая ванильный микст ароматов его тела и сладковатого, едва уловимого парфюма. И как ни сдерживайся, а невозможно не проникнуть рукой к нему под простыню, где нет никакого белья, и ничто не мешает ощутить в ладони объем и тепло его упругой эрекции.       Еще не открывая глаз, Филипп подчинялся ласкающей его руке и, послушно перевернувшись на спину, открылся поцелуям Германа, который спускался от его лица по слегка влажной шее и гладкой веснушчатой груди.       Филя сладко застонал, потягиваясь, когда Венский, пощекотав прикосновениями его живот, достиг цели и обхватил губами нежную бархатистую головку. Герман проник пальцами ниже, коснувшись заветной плотной складочки, и никакой вялости к концу этого утреннего приветствия у Филиппа не осталось. Он выгнулся в последний раз, конвульсивно вздрагивая всем телом, выпустил в рот Герману несколько соленых струек и сразу после этого расслабленно откинулся на подушку.       Вероятно, он настроился еще поваляться, наслаждаясь наступившей эйфорией, но повернув голову и впервые посмотрев в окно, на несколько мгновений замер на постели.       — Где мы? — округлились спросонья зеленоватые глаза. — Это море или что?..       — Не совсем. Это океан, — улыбался Венский, наслаждаясь его шоковой реакцией.       — Правда? — резко сел Филипп на кровати. — Мы что, на корабле?!       Филя поднялся на ноги и, подойдя к открытому панорамному окну, отодвинул легкую занавеску.       Он стоял и смотрел на спокойную воду лагуны прямо под расположенным на сваях бунгало, а Герман не мог отвести глаз от его обнаженного силуэта, с совершенными линиями которого разве что мифические древние боги могли сравниться.       — Мы в раю, Герман, — будто отвечая его мыслям, спокойно констатировал Филипп, сделал шаг к самому краю окна, отбрасывая на пол снятые с запястий повязки, и, вскинув изящные руки, с восторженным криком плашмя свалился в воду.       — В следующий раз надень плавки, — смеялся Герман, глядя на его свободные барахтанья. — Здесь акулы!       — Ты же шутишь?! — опасливо оглянулся Филипп, на всякий случай подгребая поближе к лесенке выхода на небольшую террасу. — Они могут сюда приплыть?       — Они уже плывут! — угрожающе сказал Герман и, оттолкнувшись от порога, нырнул тоже, под водой хватая его и утаскивая за собой.

***

      Как же мало он видел в жизни, этот доверчивый, замкнутый в собственном мире мальчик! Герман поражался, как Филиппа, привыкшего сражать публику своим фантастическим искусством, легко удивить совершенно обычными для современных людей вещами, как просто произвести на него впечатление элементарным катанием на лодке с прозрачным дном или полетом над водой на парашюте. Что уж говорить о более экстремальных развлечениях, заранее спланированных Германом.       Задачу посадить Филиппа за руль Венский рассматривал как одну из основных и занялся этим с первого дня, устроив сафари на песчаном пустыре, как пару лет назад для Алисы. Герман специально выбирал подходящую машину. Филя с горящими глазами впивался в руль, в точности исполняя команды Венского и рискуя откусить при резком торможении кончик языка, который от старания периодически высовывал. Он поначалу часто ошибался, дергая джип и невольно глуша двигатель, но в итоге почувствовал уверенность и в первый же день самостоятельно дорулил до территории их отельного комплекса.       Филя думал, очевидно, что рыбалка троллингом — это придуманная красивая картинка для туристов, что-то из разряда чисто кинематографических сюжетов. Тщательно обмазанный Венским привезенным специально для Филиппа солнцезащитным кремом, нацепив на конопатый нос темные очки, он картинно расположился в шезлонге на корме катера и скептически посмеивался над подробными инструкциями, пребывая в полной уверенности, что Герман, решив просто прокатиться в открытом океане, по пути развлекает его небылицами о больших хищных рыбах, с которыми им предстоит сражаться. Выставленные мощные снасти он, вероятно, воспринимал как часть оформления живописной сцены. Но Венский нанял знакомую команду и в успехе не сомневался, хотя до первой поклевки им пришлось побороздить немало.       — Герман! — резко выпрямился Филипп, испуганно уставившись на Венского, когда затрещала ближайшая к нему катушка. — Это что, рыба?!       — Бери спиннинг!       — Я?! А-а, она тяжелая!       — Не рви, отпускай леску!       — Как?! Возьми его, Гермаааан!..       Филю словно парализовало с выгнутым в дугу удилищем в руках, и Герману стоило немалых усилий забрать у него снасть.       Венский изначально рассчитывал на жадного морского окуня, заранее обговорив с командой рыбаков не слишком долгий маршрут с гарантированным для новичков результатом, но фортуна Филиппу явно благоволила, и когда прочно севшая на крючок барракуда в первый раз выпрыгнула из воды свечой, на корму сбежалась вся команда. Трое темнокожих морячков, шустро выбрав остальные снасти, наперебой галдели по-испански, стремясь помочь Герману указаниями, в которых он совершенно не нуждался, методически вываживая отчаянно бьющуюся рыбу. Она то всплывала, изворачиваясь, на поверхность, сверкая зеркальной чешуей, то уходила в глубину и тянула рывками в сторону, соревнуясь с Германом во внезапности маневров. Охваченный одновременно паникой и охотничьим азартом Филипп перебегал вслед за Германом от борта к борту, путаясь под ногами и тревожно поглядывая на сконцентрированного Венского, до предела напрягающего мышцы обнаженного торса и рук со вздувшимися от усилий венами.       Когда восьмикилограммовая серебристая барракуда была поднята наконец на борт и надежно зафиксирована, Филипп изумленно, будто не веря глазам, рассматривал ее отливающее синевой длинное тело с выраженными черными полосами. Изучая добычу, он надолго задержался взглядом на агрессивной зубастой пасти, которую продолжала рефлекторно открывать агонизирующая, обессиленная рыба.       — Она такая злая!       — Ну еще бы...       — Она нападает на людей?       — Очень редко. Но если неудачно укусит в воде, можно умереть от потери крови.       — Мы будем ее есть? — поднял Филя на Германа заинтересованный взгляд. — Или выпустим в море?       — Боюсь, придется есть, — улыбнулся ему Венский, устало опускаясь в шезлонг. — Она не выживет, слишком глубоко захватила.       — Ты такой сильный, Герман, — задумчиво произнес Филипп, садясь рядом и окидывая раздетого до пояса, уже заметно загоревшего Венского изучающим взглядом так, будто видел его впервые. — Ты победил. Ты всегда побеждаешь.       — Легко побеждать, когда ты на катере и с железными крючками, — безразличным тоном ответил Герман и, накрывая шляпой лицо, положил скрещенные ноги на металлический поручень кормы, стараясь расслабиться и успокоить остаточный тремор в руках. — Ты просто развлекаешься, а соперник за жизнь свою борется. Но она устроила нам отличное шоу с адреналином. Мы ей похлопали и повеселились, разве плохо?       Филя отвернулся, откинувшись на спинку кресла, и до возвращения на берег сидел, молчаливо уставившись на воду. Он прекрасно аналогию Германа понял. И просто из чувства противоречия усердно занялся любимыми упражнениями сразу по возвращении в бунгало.       Если он думал позлить этим Венского, его расчет был совершенно ошибочным. Это выступления Филиппа перед публикой Герману трудно переносить, а за таким вот «приватом» он понаблюдает с удовольствием!       Смотреть на то, как в одних облегающих шортиках разминается на полу его пластилиновый циркач, Герман мог долго. Однако не до бесконечности. Разместившись рядом с бокалом холодного дайкири, заказанного в ближайшем баре, можно было относительно спокойно выдержать его немыслимые наклоны и скручивания, по ходу дела ведя светскую беседу о планах на завтрашнюю конную прогулку. Потом, уже со вторым бокалом — любоваться на выходы в стойки на руках из положений сидя и лежа, когда при всем богатом воображении Герман не мог понять, за счет какой силы природы можно принимать эти нечеловеческие позы.       Но, насмотревшись на все его складочки, бороздки и поочередно проступающие рельефные мускулы, завершающую часть тренировки, когда Филя явно надолго решил расположиться перед Германом в своем коронном шпагате, Венский выдержать уже не смог.       Отведя одну ногу в сторону, Филипп забросил ее на кровать, перенес тяжесть тела на локти, оказавшись лицом вниз, затем приподнял над полом, прогнувшись в пояснице, свой ладный кругленький зад, и дальнейшие упражнения происходили уже при активном участии Венского, который быстро оказался у Филиппа в тылу.       Опустившись рядом на колени, Герман сдавил его тонкую талию и, мгновенно заведясь от собственных фантазий, прижался к образовавшейся между разведенных ног впадинке, невольно совершая ритмичные недвусмысленные движения.       — Давай позже, Герман, мне надо закончить... — совсем не уверенно, уже с характерным придыханием сказал Филипп, прогибаясь еще больше, чтобы получше свой шпагат под стоящий колом член Венского подстроить.       — Договорились, — не останавливался Герман, — только без шорт... Мне тоже надо закончить...       Уже бессмысленно было изображать увлечение тренировкой. Филипп опустился на живот, сводя бедра и позволив стянуть с себя шорты, после чего ловко перевернулся на спину и сразу забросил на плечи Германа ноги.       Быстро нащупав на кровати заветный тюбик, Герман выдавил в ладонь изрядную порцию геля, но можно ли было, оказавшись в этом жестком захвате и уже касаясь розового ободка у входа в разогретое тело Филиппа, прерываться на то, чтобы надевать презерватив? Об этом и думать было некогда, да уже и нечем... Все мысли были внутри Филиппа даже раньше, чем вошел в него сам Герман, заставив закричать под собой и забиться от первого же напористого проникновения.       — Я умираю, Герман! — корчился под ним на полу Филипп, мотая головой со слипшимися от пота волосами, но даже если бы он и вправду сейчас умер, Герман вряд ли бы остановился, разрываемый невероятными по силе ощущениями от их первого незащищенного контакта.       Это снова было фантастически, это было на пределе сил, но не к этому стремился Герман, увозя Филиппа из их привычного рутинного мира. Главное случилось позже. В тот же вечер. В конце четвертого дня их кубинских каникул.       Еще лежа рядом с Германом на досках прохладного пола, но уже отдышавшись после приступа сексуального безумия, Филя вдруг встрепенулся, приподняв голову и прислушиваясь к доносящимся со стороны берега звукам музыки.       — Слышишь? — посмотрел он в сторону открытого окна. — Какой необычный барабан!       — Бонго, — спокойно сказал Герман, глядя в его одухотворенное лицо, — их народный инструмент.       — Кубанцы под него танцуют? Не смейся, я просто не знаю!..       — Кубанцы, Филя, танцуют немного не здесь, а поближе к Сочи, — ласково пригладил Герман еще влажный, непослушный ежик у него на макушке, — здесь кубинцы. Сегодня вечер сальсы в баре на берегу. А танцуют там, кстати, не только кубинцы. Подъем! — Герман решительно поднялся на ноги, подавая Филиппу руку. — Вечер обещает быть горячим.       Он действительно стал горячим, этот вечер кубинской сальсы, в который, к очередному изумлению Филиппа, с ходу влился многоопытный Венский, быстро приняв в баре нужную порцию любимой текилы и пристроившись к длинному хвосту веселящихся в стиле бразильского карнавала туристов. Кто-то сразу набросил Герману на шею цветастое лоскутное ожерелье, призванное создать то ли местный, то ли африканский народный колорит, кто-то затянул его в центр танцпола, когда полупьяный шумный хоровод рассыпался на пары, и заводные подвыпившие барышни то и дело оказывались рядом, чтобы вместе от души подурачиться, увлекаемые абсолютной свободой и набирающим обороты ритмом. А Филипп так и сидел у барной стойки, не притронувшись к своему мохито и пристально глядя на уходящего в откровенный отрыв Венского.       Герман был совсем новый и незнакомый, в яркой цветной рубашке, открывающей сильные мужественные руки и загорелую грудь в небрежно расстегнутом вороте. Стройный, подвижный и раскованный. Ничем больше не напоминающий того надменного, ограниченного правилами и предписаниями адвоката в строгом черном костюме. Он прекрасно чувствовал ритм и стиль звучащей музыки и просто получал от происходящего удовольствие, а все эти веселые туристки, все молодые сочные красотки, и все парни, и даже бармен — все только на Германа смотрели!..       Венский до самого последнего момента не понимал выражения сощуренных, потемневших от ярости глаз Филиппа, когда тот, не замечая никого вокруг и даже не пытаясь подстроиться под общее настроение, пройдя сквозь танцующую толпу, оказался к нему вплотную. Герман лишь обернуться успел, когда Филипп, внезапно взяв его за затылок, легко подпрыгнул, обвив ногами и повиснув, как на столбе, демонстративно впился в губы, чем вызвал одобрительное улюлюканье со всех сторон от мгновенно окруживших их хлопающих зрителей. И Герман не оттолкнул его, почувствовав важность момента, а лишь прижал к себе крепче, активно на его поцелуй отвечая.       — Я хочу в наш дом, Герман, — прошептал Филипп ему в ухо, соскочив на пол, но не разжимая сомкнутых вокруг шеи рук. — Чтобы больше никого не было!       А больше никого для Германа и не было. С самого начала, с первого дня их знакомства и даже до того: с первой минуты, как только увидел его в ярком луче софита, Герман только о нем думал, где бы ни был и чем бы ни занимался. И все это время лишь к одному стремился: такой срывающийся шепот услышать.       И увидеть такие глаза. Уже на следующее утро, лежа на постели и нежно касаясь его гладкой спины, встретиться не с равнодушием, не с подчеркнутой скукой, сочувствием или насмешкой, а с искренним интересом, обведенным темным ободком вокруг зеленой радужки в глазах склонившегося над ним Филиппа.       Герман легонько коснулся его мягкой приподнятой верхней губы, и Филя поцеловал его пальцы, взяв их в ладонь и прижав к своей щеке.       — Ты такой красивый, Герман, — рассматривал он вблизи правильные, будто с линейкой прорисованные черты лица Венского, останавливая взгляд то на ровных темных бровях, то на стрелках черных ресниц и четко очерченных скулах, то на губах, тонких и плотно сомкнутых, растянутых в легкой улыбке, и по слогам, совсем с другим произношением повторил имя: — Герр Ман. По-немецки это как...       — Господин мужчина, — подсказал ему Венский, улыбаясь.       — Ты знаешь. Ты все знаешь. И все умеешь.       — Да, я и вышивать могу, и на машинке... — шутливо процитировал Герман слова из старого мультфильма, но Филипп со столь древней анимацией знаком не был, и образное выражение воспринял буквально.       — Бабушка тоже умеет вышивать, — серьезно сообщил Филя, укладываясь щекой Герману на грудь. — Она думает, я сейчас во Владивостоке.       — Почему именно там?       — Это далеко. Там есть цирк, а у бабушки там нет знакомых.       — И как ты объяснишь ей свой кубинский загар? — удивлялся Венский его логике.       — Не знаю еще... Скажу, что в солярий ходил, какая разница? Может, она и не спросит! — беззаботно закончил Филипп тему и серьезно сказал: — Я слышу, как стучит твое сердце. Давай мы никуда сегодня не поедем?       — А как же адреналин, Филя? Дайвинг, лошади. Нас с тобой там уже ждут.       — Тебя везде ждут, — Филипп зарылся носом в его живот, вызвав моментальный ответ отлично отдохнувшего за ночь организма, и соскользнул по телу Германа ниже. — Пусть еще подождут...

***

      Филя на удивление неплохо держался в седле. По дороге в поселок на островную ферму, когда Герман, сменив его, сел за руль, Филипп рассказал, что научился этому, пока работал в мюнхенском цирке, несколько раз попав на репетиции мастеров верховой езды.       Однако до Германа, еще в школьные годы совершившего не один конный поход по горным хребтам Кавказа, Филе было все же далеко.       Венский знал, что отлично смотрится в приталенной белой рубашке, ковбойской шляпе, узких джинсах и высоких сапогах, выданных знакомым со времен прошлых поездок владельцем небольшого ранчо, заработавшим, по местным меркам, целое состояние на организации конных прогулок для туристов. Наряженный подобным же образом Филипп, внимательно за Германом наблюдая, еще стоял рядом с хозяином фермы, держащим под уздцы предназначенного для него вороного жеребца, когда Герман, уверенно взявшись обеими руками за седло, быстро вставил ногу в стремя и одним движением ловко вскочил на крупную Пасо Фино, гнедую кобылу типичной местной породы.       Сразу же натянув узду и взяв под контроль красивое норовистое животное, он успел порядком потоптаться по загону, пока хозяин помогал Филиппу устроиться в седле и разобраться со сбруей весьма опытного, спокойного коня.       Будучи знакомым с местными маршрутами, Герман не хотел идти с группой, планируя в кратчайшее время показать Филиппу наиболее интересные вещи островной экосистемы вроде знаменитых мангровых лесов и колоний розовых фламинго.       Однако поход их закончился неожиданно быстро. Во время первой же остановки у живописной безлюдной лагуны, куда они вышли, двигаясь по конной тропе вдоль кромки типичного тропического леса.       Герман прекрасно понимал Филиппа: щедро политый поверх водостойкого санскрина средством от москитов, которые на его сладкую кровь слетались как на мед, Филя изнывал от духоты и влажности и пожелал остановиться, чтобы искупаться в океане. Привязав лошадь, Филипп с явным удовольствием разминал ноги, вприпрыжку подбежав к небольшому обрыву, отделяющему песочный пляж от густой зеленой растительности.       — Как здесь красиво, Герман! — на миг остановился он у края и грациозно развел руки: — Смотри, я сейчас полечу!       — Осторожно!.. — но было поздно — Филя уже полетел, оттолкнувшись от земли и скрывшись за обрывом.       Герман услышал его короткий возглас и, подойдя к краю, обнаружил Филиппа внизу сидящим на песке и потирающим обутую в мягкий кожаный сапог лодыжку.       — Что, летун, готово дело? — спустившись, приблизился к нему Герман, подавая руку. — Сильно подвернул?       — Нет, все хорошо! — стараясь не морщиться от боли, встал Филипп на ноги и, немного прихрамывая, направился к воде. — Сейчас пройдет!       Герман тоже надеялся, что обойдется, тем более, дурачась с ним голышом в океане, забывал вообще обо всем. От Филиного цепкого захвата освободиться было нереально. А Герман к этому и не стремился, сам хватая ртом его соленые яркие губы, и не отрываясь, увлекал под воду, которая, прогревшись на мелководье, температурой напоминала теплую ванну и вовсе не охлаждала, а наоборот лишь ускоряла неизбежный от близости Филиппа ток крови.       — Ты сейчас хочешь, прямо в море? — счастливо улыбаясь, спросил висящий на Германе Филипп, плотно прижимаясь и ощущая его выраженный тонус.       — Я везде хочу, Филеныш... — обняв его под водой, Герман сдавил и подтолкнул вверх упругий зад.       — Без геля по-настоящему не получится, — уже ритмично ерзая, дышал ему в ухо Филипп и, протиснув между их скользкими телами руку, обхватил и сжал в ладони, соединяя, их возбужденную плоть. — Тебе нравится, Герман?.. Можно так?       Венский только покивать сумел, немного отклоняясь, чтобы дать возможность настойчивой руке Филиппа свободно довести их до пиковых ощущений. Герман неотрывно смотрел в его глаза, еще больше заводясь от муки и упоения, отраженных на живом, выразительном лице, и сам, видимо, своей гримасой наслаждения и бесконтрольными страстными стонами возбуждал его не меньше. Филипп первым опустил взгляд, чтобы понаблюдать за кульминацией, и ощутимо напрягся всем телом в момент семяизвержения в прозрачную воду. Герман разрядился почти сразу вслед за ним, отстав лишь на несколько движений быстрой ладони.       Опираясь на локти, они еще блаженно болтались в воде у самой кромки выхода на берег, когда Филипп решил задрать кверху загорелые ноги.       — Герман?!.       — Похоже, мы приехали.       Правая щиколотка Филиппа была опухшей до такой степени, что острых косточек его лодыжки не было видно. Зато явно просматривался синюшный оттенок отекшей от разрыва сосудов кожи.       Наступить на ногу Филя уже не мог, влезть в сапог тоже. Он с помощью Германа с трудом протиснул ногу в штанину узких брюк, сидя на расстеленной рубашке Венского.       Герман рывком поднял Филиппа на ноги, вручил ему сапог и, наконец одевшись, повернулся спиной:       — Цепляйся.       — Тебе будет тяжело! Давай я сам на одной ноге допрыгаю, я смогу!       — Поверь, так будет быстрее. Ну?! — немного присел Герман, захватывая Филиппа за бедра, и тот послушно повис у него на шее. — Вот так. Покатайся, — Герман легко его подбросил, удобно перехватывая, и направился в сторону привязанных лошадей.       — Тебе тяжело, Герман? — положив подбородок на его голову, обеспокоенно спросил Филя, обнимая Германа за шею и держа свой сапог едва ли не перед его лицом.       — Да что ты... — шумно дышал Герман, поднимаясь на крутой берег с Филиппом за спиной, — Знаешь, как говорят? Своя ноша не тянет. Сапог опусти немного, чтоб я хоть дорогу видел.       Филипп молчал довольно долго, о чем-то задумавшись, и когда они были уже почти у леса, неуверенно спросил:       — А я твоя ноша?       — Ну а как же? — перехватил его Герман поудобнее и обреченно добавил: — Моя тяжелая-тяжелая ноша...       Еще немного помолчав, Филя снова решил поделиться мыслью:       — Мы с тобой, как на войне. Как будто я ранен, а ты меня спасаешь. А ты был когда-нибудь солдатом?       — Немного, на военной кафедре, пока был студентом. Всего лишь несколько военных сборов. Я сержант запаса, кстати, так что прорвемся, рядовой Корф.       — Тебя что, могут забрать на войну?!       — Пока нет, — дойдя до цели, опустил его Герман на траву. — Работаю на важном для страны предприятии. Ну что, попробуешь стать в стремя?       — Нет, — глядя в глаза, безапелляционно сказал Филипп. — Не попробую.       Венский прекрасно его понял и вовсе не возражал, дав отдохнуть на обратном пути своей молодой лошади, пристегнув ее к сбруе вороного и усадив Филиппа перед собой в одно седло. Благо их габариты это вполне позволяли.       Он лишь слегка придерживал повод одной рукой. Лошади отлично знали дорогу. Филя доверчиво положил затылок Герману на плечо, и Венский обнимал его спереди, тиская весь обратный путь, целуя спутанные волосы, прохладную кожу шеи, и периодически не удерживаясь, проникал рукой ниже, в застежку джинсов между разведенных на седле ног.       — Мы так быстро приехали, — с сожалением сказал Филипп, когда они оказались во дворе фермы и пришло время слезать с лошади.       — Да, мы с тобой недалеко отсюда оторвались, — улыбнулся Герман, помогая ему спуститься. Он сразу перехватил Филю за талию, положив его руку себе на плечи, чтобы довести до входа в большой деревянный дом с соломенной крышей, но хозяин уже вышел из дверей в сопровождении дородной супруги.       Увидев прыгающего на одной ноге Филиппа, повисшего на Венском, чья белая рубашка была основательно испачкана после того, как послужила пляжной подстилкой, хозяева, с порога разразившись громкими причитаниями, бросились на помощь.       — Эста бьен, сеньор Андриэль, все окей! — постарался успокоить Герман подбежавшего кубинца, но это было бесполезно.       Не могло быть и речи о том, чтобы немедленно отправиться в отель: шумная сеньора Микаэла распорядилась расположить Филиппа на диване в гостиной, и пока оказывала первую помощь, суетясь со льдом и повязкой, Филя с интересом осматривался в типичном сельском жилище.       Герман и раньше, приезжая сюда с Томкой или Алисой, оставлял этим гостеприимным людям щедрые, по их понятиям, чаевые в ценных американских долларах, и сейчас тоже не скупился, соглашаясь задержаться и отведать приготовленное Микаэлой пикадильо.       Филя с аппетитом жевал острую рубленую говядину, храбро прихлебывая из внушительного стакана ром, предложенный в качестве анальгетика.       Лекарство, судя по всему, работало отлично, и сидящий напротив Филиппа Венский не мог отвести взгляда от его счастливого лица. Так умилительно розовели его конопатые скулы, и уголок верхней губы приподнимался в широкой улыбке. И так по-детски он подхлопывал в ладоши, пытаясь повторить слова задорных испанских песен, которые исполнял под гитару добросовестно приложившийся к рому владелец поместья...       — Пор фавор, сеньор Венски! — вдруг почувствовал Герман уверенную руку хозяйки у себя на плече. Он так увлекся наблюдением за подвыпившим Филей, что не заметил, как протягивает ему гитару Андриэль. — Кансьон руса!       Герман даже не предполагал, что они это помнят! За всю историю своих туристических походов Венский толком освоил аккорды лишь одной песни, и то под чутким руководством активной Томки, у которой голосить под гитару получалось гораздо лучше. Именно она когда-то развлекала Андриэля и Микаэлу популярными среди русской туристической тусовки хитами, которые никогда не любил Герман.       Он попытался отбиться от протянутой ему гитары, но еще раз посмотрев на притихшего напротив Филю, в глазах которого читалось ожидание нового чуда, решительно взялся за гриф. А ведь его единственная выученная песня очень точно отражает чувства Германа к этому трогательному, совершенно беззащитному мальчику... И так хочется ему это донести!       — Под небом голубым, — не полагаясь на свои скромные вокальные способности, скорее проговорил, чем спел, Венский, по памяти перебирая струны, — есть город золотой, с прозрачными воротами и яркою звездой...       Лирично сведя к переносице брови, он периодически отрывал взгляд от струн и смотрел в глаза Филиппу, и видом своим, и проникновенной интонацией не оставляя сомнений в том, что это абсолютно личное, только Филе адресованное послание.       — А в городе том сад, все травы да цветы...       Филипп, похоже, не дышал, застыв на краешке дивана с совершенно прямой спиной и не просто с удивленным, а скорее испуганным выражением на лице после первого припева. Воспитанный в современной западной культуре, он был явно не знаком со славной историей русского рока и раньше эту избитую песню, видимо, не слышал.       — А в небе голубом горит одна звезда. Она твоя, о ангел мой! — откровенное признание звучало в голосе Германа, снова пронзительно заглянувшего Филиппу в глаза. — Она твоя всегда!       Вздрогнув всем телом, Филя больше не шевелился и даже уже не моргал, во весь размер огромных светлых глаз, не отрываясь, глядя на Германа.       — Кто любит, тот любим, — выразительно произносил Венский, — Кто светел, тот и свят, — немного улыбнулся Герман, пытаясь оживить реакцию Филиппа, переходя к заключительной части: — Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад...       Герман уже начинал беспокоиться, глядя на оцепеневшего Филиппа и во второй раз перечисляя ему всех сказочных животных, от огнегривого льва до орла небесного:       — ...Чей так светел взор незабыва-е-мый, — подражая оригиналу, по слогам закончил Венский, и Филя, не меняя позы, тоже пошевелил губами, беззвучно повторив за Германом последнюю фразу.       Венский замолчал, еще несколько мгновений просто на Филиппа глядя, а тот вдруг заметно побледнел, судорожно втянув воздух, будто бы произнести что-то хотел. Затем его круглые глаза, закатившись, захлопнулись. Филя стал медленно заваливаться набок и, окончательно отключившись, рухнул на диван.       Был ли это обморок или передозировка алкоголя, Герман так и не понял, но по всем признакам Филипп вскоре просто крепко спал, свернувшись на грубом цветастом покрывале уютным калачиком. Вероятно, его неподготовленный организм просто не справился со всеми впечатлениями прошедшего дня. В любом случае, несмотря на уговоры хозяев, оставаться на ферме на ночь Герман не собирался. Он на руках перенес Филиппа в машину и не сразу завел двигатель, пользуясь полной отключкой своего циркачонка, чтобы как следует насладиться вкусом и запахом рома на его приоткрытых, совершенно расслабленных губах.       Венский сам мог вполне о нем позаботиться, без чужих глаз и ушей, и проснуться с ним планировал в своем комфортабельном бунгало. Перелома у Фили, похоже, не было, просто сильное растяжение разболтанных от бесконечных упражнений связок. Экстремальные развлечения, конечно, продолжить не удастся, но этого уже и не нужно.       Герман еще вчера в баре понял, что свое личное сражение выиграл и совсем не зря не пожалел средств на это далекое путешествие. Теперь мысль о том, что оставшийся отдых будет преимущественно пассивным, вовсе не расстраивала. Наоборот, будоражила и придавала скорости их джипу на пути к удобной большой кровати.

***

      Руки Филиппа были равномерно покрыты характерным золотистым загаром, который бывает только у светлокожих людей. Он с того самого первого дня, когда свалился в воду прямо из окна их бунгало, не носил на запястьях повязок, и затянувшиеся шрамы уже не казались такими контрастными на фоне потемневшей кожи. Он еще прихрамывал, конечно, но выздоравливал довольно быстро, учитывая, что положенный в первые несколько суток постельный режим Венский обеспечивал ему добросовестно.       Герман не помнит, когда еще был так умиротворен и безраздельно счастлив, как в эти дни, никуда больше не стремясь, ни на кого не оглядываясь и ничего больше не завоевывая, а просто наслаждаясь невероятными ощущениями полного с Филиппом единства. Филя не просто принадлежал ему полностью, а, казалось, был частью самого Германа, настолько легко с ним было. Он угадывал все желания и поразительно тонко чувствовал настроение Венского, которому ни на миг не хотелось от себя его отпускать. Слишком мало времени у Германа было, чтобы тратить его на что-то еще, отвлекаясь от этого волшебного состояния, просто с головой его накрывшего.       Казалось, они могут сидеть так вечность на их небольшой террасе, наблюдая, как медленно скатывается за горизонт ярко-оранжевое солнце. Герман удобно располагался на подвесном диване, опираясь спиной о подлокотник, а Филипп лежал затылком на его плече, лишь время от времени немного поворачивая голову, чтобы ощутить прикосновение ласковых губ.       — Ты уже был здесь раньше? — задумчиво спросил Филипп, глядя на тихую водную гладь. — Я имею в виду, в этом доме. Тебе было так же хорошо?       — Так хорошо мне не было никогда, — спокойно ответил Герман, вдыхая запах его волос, — и ни с кем. Раньше я жил только в отеле, и всегда мечтал снять бунгало.       — Это дорого, наверное?       — Ненамного дороже отеля. Послушай, ты никогда не думал о том, чтобы претендовать на свою часть семейных денег? — пользуясь возникшей темой, задал Герман давно интересующий его вопрос. — Я не думаю, что можно лишить тебя всего, просто выгнав из дома и объявив, что ты больше не сын. Уверен, ты можешь еще и дополнительно взыскать за такую дикость, тем более по европейским законам.       — Могу, наверное, — равнодушно ответил Филипп. — Просто больше не хочу про них вспоминать. И вообще-то у меня есть деньги, но они в Германии. Мама открыла на меня счет, и там, наверное, много.       — Отец не в курсе?       — Не знаю. Скорее всего, в курсе. Но я все равно не могу этими деньгами пользоваться, пока я в России. Никакие трансферы не работают. Мама просто бабушке иногда передает немного, но нам хватает. Я же еще работаю!       — В ночном клубе? — не смог скрыть Герман своего раздражения, и Филя не стал развивать эту тему, заерзав у Германа на груди, и повернувшись боком, положил под щеку его ладонь.       Еще один вопрос интересовал Венского. Он нежно гладил Филиппа по волосам, размышляя, с какой стороны начать, и решив не мучиться, спросил прямо:       — Скажи, ты до сих пор думаешь о Грегоре? Он так и не связывался с тобой с тех пор?       — Нет, конечно. Не связывался. И я о нем сейчас не думаю, — совершенно спокойно ответил Филя и зарылся носом в ладонь Германа, спрятав лицо: — Не хочу об этом говорить! Я был такой дурак!       — Конечно, Филеныш, — поднес Герман к лицу его расслабленную руку, коснувшись губами заживших шрамов. — Теперь ты это понимаешь? Жизнь прекрасна, ты согласен?       Филипп не ответил, явно о чем-то задумавшись. Немного полежав без движения и пощекотав руку Германа ресницами, он поднял к нему лицо:       — Давай мы больше не будем об этом разговаривать. Никогда! — Филипп быстрым движением переместился выше, усевшись на Венского верхом, и склонившись к нему, прошептал, касаясь уха: — Прекрасный — ты… мой Герр Ман…       Развязав шнурок, Венский скользнул рукой в свободные шорты Филиппа, и тот потерся о его ладонь, мгновенно распаляясь и требуя активных ласк, но почти сразу поднялся с дивана, уводя Венского в комнату.       Сбросив одежду, Герман быстро оказался на кровати, подчиняясь действиям Филиппа, и тот снова его оседлал, на этот раз отвернувшись, открывая полный обзор всего рельефа загорелой спины, уголком сходящегося к тугим светлым холмикам, подставленным для проникновения между ними ласковых пальцев. И когда, казалось, разрядка от взаимного трения их вздыбленной плоти, скользкой от естественной смазки, уже близка, Филипп ловко, в два приема, повернулся лицом, со сладким стоном насаживаясь на член Германа.       С первых же движений Филиппа Венскому стало ясно, что долго ему в таком положении не продержаться, и он энергично стимулировал Филю рукой, вскоре вызвав финальный стон, неизменно сообщающий о расставании с жизнью, и сразу после этого — полупрозрачный фонтанчик его спермы одновременно со своим взрывным оргазмом.       И ведь всего пару часов назад Герман втискивался в него, разогретого, не отпуская из ванной. А утром проснулся, находясь в нескольких минутах от эякуляции в его упругий большой рот.       Похоже, Венский сильно на свой счет ошибался, всегда считая себя спокойным, разумным человеком с весьма умеренными интимными потребностями. Впрочем, сейчас его буйное помешательство на сексе с Филиппом вполне объяснимо: у них совсем мало времени осталось, и Герману пора бы возвращаться к реальности, начиная переключаться на рабочий режим.       Алиса уже вернулась со сборов, арбитражные слушания не за горами, да и цирку, пожалуй, пора открываться, а то Филя даже о тренировках своих забыл после конной прогулки. Ничего, это быстро пройдет, стоит окунуться в привычный ритм. Зато Герман теперь уверен, что не будет больше выпрашивать его внимание, мучаясь в ожидании каждой встречи. И смеяться теперь Филя не будет в ответ на искренние признания Германа. После возвращения в Сочи великому артисту придется немного под Венского подстроиться и, возможно, кое-что пересмотреть в своем графике ночных выступлений. Да и в целом в отношении своих планов на дальнейшую жизнь. Воздушные замки всемирной славы, безусловно, хороши, но жить Филе нужно научиться в реальном мире, и не только под руководством мудрой бабушки.       Герману было немного грустно от окончания этого чудесного отдыха, как бывает всегда, когда приходит время возвращаться после отпуска к обыденным делам, но он чувствовал себя прекрасно отдохнувшим и полностью готовым к реализации новых задач. И так уже соскучился по офису, по Алисе...       Ему казалось странным, что Филипп никаких признаков хандры, собираясь в аэропорт, не проявлял и продолжал беззаботно болтать всю дорогу до Гаваны. Знать бы тогда, что реально было в его глупой лохматой голове, хотя... что это могло бы изменить?       Прозревать Венский начал уже в самолете. Подняв между ними подлокотник, Филя уютно устроился щекой на его коленях и всю вторую половину пути до Стамбула проспал, пригревшись под рукой Германа.       — Подъем, рядовой Корф! — нежно потрепал его Венский по волосам, когда самолет уже заходил на посадку. — Просыпайся, Филеныш, мы садимся. Бабушка уже ждет тебя из Владивостока.       — Это Сочи? — спросонья не мог сориентироваться Филипп, хлопая глазами.       — Пока Стамбул, — улыбался, глядя на него, Венский. — Твой стыковочный рейс в Сочи уже... — посмотрел Венский на часы, — через три часа. Я отправил тебе на телефон посадочный талон.       — Как это мой? — потерянно спросил Филипп. — А ты?       — Ты летишь отдельно, как и в прошлый раз. Просыпаемся, просыпаемся, Филя! — не мог понять Герман выражения его удивленного лица. — Я встречаю рейс из Шарм-эль-Шейха и улетаю позже.       — А... я не могу в одном самолете с тобой полететь?..       — Нет, конечно, Филипп! — уже серьезнее сказал ему Венский. — Остров свободы уже далеко, мы возвращаемся в реальность. Хочу сразу предупредить, что несколько дней я буду занят, и видеться мы не сможем. У меня куча дел по офису, и моя дочь вернулась в город, мне нужно провести с ней время. Я сам позвоню тебе, когда немного разгребусь.       — Она будет жить у тебя?.. — бегал Филипп глазами по его спокойному лицу. — Мне к бабушке ехать или что?..       — Филя, — снял Герман очки, внимательно посмотрев в его испуганные глаза. — Тебе надо ехать к бабушке независимо от того, где будет жить моя дочь. Мы отлично отдохнули, но теперь возвращаемся к обычной жизни. И если мы хотим продолжить отношения, о них никто не должен знать, я был уверен, что это понятно. Мы уже не в кубинском баре, Филя, пожалуйста, помни об этом.       Ничего не ответив, Филипп выпрямился в кресле и, немного посмотрев в одну точку, начал рыться в своем рюкзаке под расположенным впереди сиденьем.       Герман невольно отвернулся, не выдерживая его убитого вида, когда Филя, достав свои эластичные бинты, стал медленно наматывать их на запястья, больше на Германа не глядя, лишь обиженно выпятив верхнюю губу и будто бормоча что-то, чего было не расслышать в шуме моторов. И так обреченно повисли его выгоревшие на солнце ресницы, так хотелось прижать его к себе, снова стиснуть в руках и успокоить... Но самолет садился, и время для подобных порывов закончилось.       Филипп ничего больше не произносил, волочась за Германом по транзитному терминалу с рюкзаком за спиной и своей ручной кладью: небольшим чемоданом на колесах, с ходу ткнувшись в спину Венского, когда тот резко остановился у очередного табло.       — Ну что, Филеныш, — поворачиваясь лицом, постарался ободряюще улыбнуться ему Герман. — отсюда нам в разные стороны. Увидимся...       — Подожди! — с отчаяньем в широко открытых глазах, умоляюще произнес Филипп. — Минутку еще хотя бы. Я хотел только сказать... Герман, я хочу с тобой! — он сделал шаг навстречу, и Венский невольно отступил, предупреждающе выставив руки.       — А я с тобой, циркачонок, — спокойно произнес Венский, пытаясь успокоить панику в глазах Филиппа, которого била заметная нервная дрожь. — Именно поэтому давай будем вести себя благоразумно.       — Как это... как это, я не понимаю, Герман!..       — Это значит, давай будем просто думать головой. Да, Филя? И помнить, в какой стране мы живем. Ты просто идешь сейчас на свой гейт, — почти по слогам, как неразумному ребенку, объяснял Герман. — Кстати, наши выходы к самолетам рядом, и мы можем пересечься. Я буду не один, и прошу никаких шоу мне не устраивать. На этом все, Филипп, не заставляй меня задумываться о целесообразности наших встреч в дальнейшем.       — Герман, — совсем тихо повторил Филипп, посмотрев, как тот удаляется, не оборачиваясь, в сторону зоны прибытия других рейсов. Филипп сделал несколько быстрых шагов за ним, но остановился, просто глядя ему вслед и чувствуя, как расплывается в глазах картинка уходящего по длинному переходу Германа.

***

      Аня выглядела чудесно, отлично загорев под египетским солнцем, и Герман был искренне рад ее видеть, встретив у входа в терминал. Она делилась впечатлениями о перелете, отвечая на протокольные вопросы Венского, когда их видная красивая пара появилась в зоне посадки на самолет до Сочи.       Герман заметил Филиппа среди других пассажиров, ожидающих свой рейс у соседнего выхода. Филя резко вскочил с места, увидев, как усаживается Венский рядом с Аней, повернув ее к Филиппу спиной и придерживая за талию, но, спасибо ему, бросаться к ним явно передумал, снова опустившись в кресло.       Это было настоящей пыткой: сидя спиной, чувствовать затылком неотрывный пронзительный взгляд Филиппа, кожей ощущая его тихую истерику. Пропади он пропадом, этот сумасшедший мальчишка, со своими примитивными понятиями и совершенно идиотским поведением! Можно ли было предполагать такое? Герман ведь совсем не этого хотел... Или этого? В любом случае, последние пятнадцать минут на одной территории были просто невыносимыми, и Герман облегченно вздохнул, когда пассажиров первого рейса пригласили на посадку. Но это, оказывается, было еще не все!       Филя пристроился в самый конец очереди и постоянно уступал ее тем, кто подходил сзади, упорно добиваясь зрительного контакта с Венским. Наконец он остался перед посадочной стойкой один, и опасаясь, что Филя вообще не улетит, Герман резко к нему повернулся.       Так зло блеснули в сторону Филиппа стекла знакомых очков... Он совсем не помнит, как шел к самолету, где он там сидел и смотрел ли в окно. «...Когда он так же вышвырнет тебя», — сказала недавно красивая женщина в сверкающем офисе...       Только промозглая, ветреная сырость встретила Филиппа в январском Сочи. Чужой, мрачный и холодный город. Незнакомые люди, то и дело задевающие его так, будто не видели на своем пути. А его и нет... Ничего больше нет, только этот бесконечный дождь, а может, снова просто слезы на замерзших щеках и образ высокой яркой девушки совсем близко и естественно... и уверенная рука с четким рисунком вен, так бережно ее обнимающая...       — Филя?.. — открыв дверь, изумленно смотрела Маргарита Львовна на стоящего в подъезде внука с загоревшим изможденным лицом и одним небольшим рюкзаком за спиной. Его глаза казались раскосыми, опухнув от слез, которых уже не было, и весь его потерянный, потрепанный вид был более чем красноречив. — А где твои вещи? Где чемодан, Филечка?..       — Я не знаю... Может, в самолете...       — Что случилось, мальчик мой? Филипп!       Но он больше не произнес ни слова. Заметно хромая, он прошел по коридору мимо и закрыл за собой дверь маленькой комнаты. И больше ни звука, ни шороха оттуда не раздавалось...