Constant of my life

      Томми устал. Он не хотел признавать, но принял тот факт, что просто устал за прошедшие дни, месяцы и даже, чтоб его, годы.       Ему было… Тяжело. Он как будто не чувствовал ничего. Его голову наполняли мысли, от которых Томми хотелось кричать. Он не был счастлив пиздец как давно, если честно.       Приязнь, но жгучая ненависть. Азарт, но абсолютная пустота. Отрицание, но принятие — он часто чувствовал эту странную смесь эмоций.       Томми знал, что меняется, и этого нового себя он искренне ненавидел. И было кое-что… Что-то ещё.       Те, кому было срать, насколько ему херово.       Может, друзья, разбитые не меньше него, в блядский хлам, хотели верить в обман, сохраняя перед глазами образ того самого Томми Иннита. Тупого пацана, прямого, как палка, который любил их дружбу, их общие цели, свои диски и весь мир вокруг.       А может, им было всё равно. Безразличие переполнило их дерьмовые бошки. Томми сполна насладился таким отношением — предательство за предательством: он и забыл, сколько раз подобное повторялось. Одиночество, холод и пустота, которые отравили моменты тепла…       Томми Иннита, кажется, тошнило от их лицемерия.       Казалось, он теряет себя, а всё, чем он был, осыпается мелким крошевом, отражая в разбитом стекле уродскую истину, которую, кажется, только Томми и видел. Он пытался остаться собой, но каким, блять, собой ты останешься, если, как и положено, мучительно больно взрослеешь?       Остаться собой невозможно. Нельзя даже сказать, что теряешь себя. Это всё тот же ты, наглый воришка, которого Уилл приютил. Это ты, Томми Иннит. Враг Дрима. Сын Фила. Герой Л’Манбурга, память которого упрямым огоньком тлела в сердцах его жителей.       Томми знал, как рождаются люди. С болью и кровью, теряя сердце взамен на что-то неисправимо нежное. Что-то, чем пытался делиться его тупой, ставший призраком, брат.       Томми знал, как меняются люди. С огнём и пеплом, как Ники, в которой после смерти Уилбура истончилось что-то до боли важное, оставив вместо единомышленницы её истощённую оболочку.       Томми знал, какими возвращаются люди. С восторгом от ощущения отступившего одиночества, они лгут о мнимой силе, желая всего лишь проститься в момент подступающей гибели.       Смерть не выпустит непокорного безнаказанным. Из мёртвых не вернёшься и вправду живым.       Томми не знал, кем ему считать Дрима. Тот, сгорев в пепел, как будто давно уже помер, двигая собственным телом, как искорёженной, сломанной куклой. Дрим дышал лишь Праймовой прихотью, жил лишь своим безумством, желая всего лишь убить его.       На самом деле, Томми был рад. Хоть одна деталь в его идиотской жизни, которая никогда не меняется. Томми правда, за это, был благодарен. Дрим оставался с ним, как величайшая проблема, как воплощённая кара божья, но в том-то и дело: Дрим оставался с ним, когда других рядом не было.       Томми почти забыл об этом, когда Уилбур вернулся. И обманулся, когда брат решил потеряться в собственном бреду.       «Пойдём со мной, Томми!» — слишком весело говорил тот, едва не выкашливая лёгкие в самом начале дороги. Томми давал ему золотые яблоки — а Уилбур тут же спускал всё лечение нахуй, обливаясь водой посреди ледяных пустошей и будто нарочно пытаясь добить себя.       «Ты со мной, Томми?» — горячечно шептал тот, пока держался за грудь поверх предсмертной раны. Мужчина опирался на него, но смотрел лишь на нежданного соперника, пытаясь скрыть приступы удушающей слабости и моменты потери сознания, гуляя в королевстве кривых зеркал по имени Лас Невадас.       Уилл смеялся над тем, как же просто их всех обмануть. Томми знал — пытаясь добить себя, тот никого не обманывал.       «Доверишься мне, Томми Иннит?» — этот взгляд… Томми мог узнать подобную одержимость. Томми любил её, любил восторг, которым Уилл фонтанировал — но уж слишком, уже чересчур давно.       Томми был дорог Уилбур. Томми правда хотел видеть брата счастливым. Глядя на того, потерянного, но до странного воодушевлённого, Томми чувствовал себя просто никак. Смутно. Пресно. Как будто его эмоции, яркие, ведущие за собой, залили водой и утопили под слоем пепла.       Томми всегда было срать на то, кто что чувствует. Не его забота. Не его вина. Но брат, которого он себе выбрал… Желая сделать его счастливым, Томми отдал диски в промёрзшие руки, покрытые грязью, вонючим дымом и въевшейся синей кровью.       Эти руки давно разучились играть на гитаре, зато пропахли гнилью, порохом и табаком. Его диски не были в безопасности, но Томми хотел бы поверить в Уилбура. Если не в него, то во что вообще верить?       Безумие. Всё обернулось безумным слайд шоу. Томми узнавал отдельные моменты, но видел их как-то неправильно. С какой-то другой, гниющей, испорченной стороны.       «Я хочу видеть…» — в ушах Томми звучит продолжение. "Белые флаги", сказал Дрим в первый день их свободы. Только вот… Не Дрим. Это Уилбур.       «Сдавайся, или…» — огонь полыхает так ярко, но, прикрыв уши руками, Томми не слышит ожидаемых взрывов. Дрим спрятал взрывчатку под Л’Манбургом, и, сказав это… Это Уилбур сейчас говорил.       Огонь шипит. Воняет палёным пластиком. Уилл тянет его за собой, схватив за руку. Руки Томми воняют гнилью и табаком, испачканные в синем, в крови убитого духа. Они покидают стены Пандоры, забирая с собой бесполезную писульку с признанием в смертных грехах.       Этой бумажкой, их Декларацией Независимости, только подтереться и остаётся, написав что-то с стиле «ГАНДОН ТЫ, ЕБУЧИЙ ГРИН БОЙ!»       «Я сжёг поддельные диски» — хохочет Уилбур. О да, он сжёг, как когда-то Дрим. Томми бы пережил, спали Уилбур те, настоящие, но их схожесть…

Уилбур, за что?

      … он пережить, блять, не может.       Этот поступок, то, как братец пытался помочь ему… Он не помог. Нихуя не помог. Томми всего лишь прозрел, заметив, что в том никак не подохнет то маниакальное чудовище, которое родилось вместе с Л’Манбургом, как больной, кособокий придаток.       Дрим, кажется, тоже видел эту их схожесть. Испугался ли тот своего отражения в бывшем лидере их страны? Впрочем, о чём это он. Востейкен до крайности ебанутый. Насрать ему было на схожесть, всегда. Но вот Уилл…       Играя в заботливого брата, тот хотел думать и действовать за него. Хотел принимать решения, клясться, молиться и верить. Этот уёбок бросил его на пепелище — на руинах страны, словно куклу без ниточек. Тот всегда бросал его — как тогда, в новый праздник, день смерти, кинув в омут, в ледяное болото — справляться с последствиями.       Диски, которые Уилл сохранил для него… Они жгли руки Томми, будто зачарованные проклятьем несъёмности. Он не почувствовал радости из-за их возвращения. Не успел даже примириться с их новой потерей. В этот раз, с Уилбуром, всё случилось так быстро и так нелепо, что Томми не смог понять, что это, нахуй, было. Он понял только одно. Их чувства, его и Дрима, были, как раньше, схожи.       Недоумение. Шок. Досада. А вслед, за привычной неприязнью — что-то неясное. Будто… Потеря? Тоска?       Словно Востейкен знаком был с подобным спектром эмоций. Тот был настолько далёк от всего человеческого, что сейчас…       Томми хрипло вздохнул.       Сейчас Томми Иннит ничего не видел. Только дышал тяжело, мучаясь тупой болью в затылке. Ноги сковала тяжесть, будто кто-то на них сидел.       За спиной было холодно. И под задницей тоже. Томми фыркнул, ощущая тепло объятий.       Опять кто-то лезет в личное пространство. Вроде он всем всё давно объяснил? Даже тупенький Ранбу уже перестал так делать. Правда, до этого помер.       Уилбур обнимал своих людей как-то иначе. Сильнее впивался пальцами, словно хотел проникнуть ими под кожу, будто Томми был ещё одним инструментом, на котором можно сыграть. Уилл любил трепать его уши и оставлять горячечные, нервные поцелуи в макушку. Не Уилбур касался его. Слишком бережно это было.       Туббо любил так сидеть, чё уж там, это правда. Обычно барашек сжимал его в почти медвежьих объятьях, и замирал сверху, не давая жертве президентского произвола пошевелиться. Затем Туббо выдыхал, отпускал его и плюхался чуть в стороне, как ни в чём не бывало. Прикосновения были похожи, но не то, всё не то.       Ещё был Ранбу, который всегда норовил украсить его цветами, превратив в ебучую клумбу. Этот чел, эта странная, плотная тень, у которой была полноценная личность, характер, возможность помнить события, в отличие от прочих таких теней, обнимал его очень похоже — чуть сжимал когтистыми ладонями, принюхивался к собственным цветам, которые вплёл ему в волосы. Эти прикосновения были очень похожи на Ранбу. И всё же, другие. Не ощущалось виноватого внимания, а вместо загнутых, подпиленных, чтобы не ранить ими, когтей, он чувствовал холод металла.       Объятия усилились. В глазах прояснилось. Томми ощутил, что его и вправду обнюхивают, будто он снова у Техно, проводит время с его волкодавами. Первое, что Томми признал, проморгавшись и опустив взгляд — спутанные колтуны седых волос и кожу, аж посеревшую от старых, толком не леченых травм. Его крепко притянули к прохладной броне с острыми гранями, а колени действительно оседлали, вероятно, мешая встать. Томми вздрогнул, ощущая, настолько бережным было чужое прикосновение.       Дрим Востейкен давно был чудовищем, для него, для сервера и для себя самого. Томми не мог и подумать о том, чтобы назвать его человеком. Но сейчас, больше ощущая, чем думая, Томми сгрёб того в охапку, притянув к себе в ответ. Дрим резко выдохнул. Его мышцы напряглись, он сместился, готовый двигаться. Чуть отстранился и прикрыл шею, взглянув на него. Дрим сощурил глаза под разбитой маской, но ничего ему не сказал — и Томми ничего не ответил.              Дрим вздрогнул от его внимания. Судя по звуку — сжал челюсти, глядя ему в глаза. По бледной до синевы коже рук и неровно забинтованной шее пятнами пошёл неравномерный румянец, отчего этот мрачный кошмар почти вернул свой нормальный оттенок. Томми вдруг понял, как сильно Дрим жаждал тепла.       Он отвернулся, с небольшим огорчением понимая, что Дрим убрал с него ногу. Отметил, как тот рухнул совсем рядом, так, что они почти соприкасались бедрами. Дрим взял его стафф и отбросил подальше, очевидно, не имея взрывчатки, чтобы всё подорвать.       Томми Иннит вернулся туда, куда Уилбур привёл его, встретил врага, как и должен был… Он выдохнул, ощущая какое-то ненормальное веселье. Дрим оставался всё тем же, и это, как ни абсурдно, его успокаивало.       Они сидели рядом, как и всегда. Казалось, всё идёт… Правильно.       Момент покоя. Охотник и жертва. И хрен, на деле, поймёшь, кто есть кто.       — Ты меня бесишь, — сказал Томми Иннит. Дрим рассмеялся. Почти упал на него, расслабив руки в локтях. И закашлялся, как припадочный.