***
– Веселый и полон энергии? – Яэ хохочет, поднося к губам чашку с чаем. Тома смотрит на господина, и каждый раз сердце уходит в пятки от чужого ответного поглощающего взгляда, иногда даже казалось, неотрывного и донельзя внимательного, а когда он отворачивался... – Ты же не шутишь? Как бы он шутил. В последнее время он стал чаще находиться около Аято, который раскрывался с разных сторон - он был внимательным, чутким, но и...капризным. Яэ Мико выслеживала то, что так пугало и вызывало напряжение в храме, для неё состояние главы Камисато было второстепенным делом, но после доклада домработника поместья она серьёзно поникла. – Мы же...об одном сейчас человеке говорим? Она не чувствовала ни одного взгляда. Не видела ни одной радостной улыбки. Ни одного оттенка здорового цвета на лице комиссара. Тома обернулся. И не видит ничего.***
Чужие губы накрывают его, и в глазах вспыхивает огонь, когда он осознаёт, что никогда в жизни не целовал никого. А тут всё так просто. И волнительно. Аято смотрит нежно и мягко, каждый раз, когда он проходит мимо и снова задерживается на чужом взгляде. Он задерживается и не замечает, как его снова целуют, чаще всего легко и достаточно коротко и мягко. Выражает ли он любовь? Разве поцелуи не явный признак чувств? Изучив нрав господина, Тома замечал, что тот...часто играет. Напряжение в политике порождало нечто мрачное в душе комиссара. Иногда он по-злому улыбался, будто замышляя что-то, а после Тома едва ли выходил из уборной после предложенного главой блюда собственного приготовления, иногда, в совместных играх в шахматы или го он усмехался прямо ему в лицо, выражая наигранное сочувствие, говоря такие фразы, от которых всё сжималось внутри. Ох уж этот... Аято. Он был капризен до невозможности и сильно избалован, Тома мог в любой момент бросить свои дела и составить компанию комиссару, который всё больше и больше требовал чужого внимания к себе. С другой стороны такое поведение довольно оправдывало себя. Лишь приходилось представлять, насколько ему всё это время без семьи было одиноко. Одним вечером он даже осмелился спросить его об этом. – Рядом с таким собеседником мне вовсе не одиноко, – получает он лишь фирменную лёгкую улыбку, медленно и изящно помахивая веером. Этим вечером было особо жарко, но сложнее ему было думать от странных радостных взглядов и от надетой на нём сейчас юкате. Вероятно последнее послужило причиной первого. Тома предпочитал носить нечто сродни тому, что он привык одевать в своих краях - не что-то такое...традиционное. Однако сидя у приоткрытых дверях на пороге с нежным сладким данго и глядя на цветущий закат он чувствовал себя так, словно был перерожден. – Ты очаровал меня. Чужое лицо всё ещё прикрывает веер с волнами, но перед глазами неожиданно плывет, и Тома ощущает, что не может контролировать то, как горит его лицо от переизбытка эмоций. – Вы очень милы со мной, милорд. Он чувствует, как может с лёгкостью дышать только спустя несколько минут тишины, что они предались любованием закатом. Он правда не знал, был ли обращён взгляд Аято в представленный пейзаж или же он цеплялся за льющиеся лучи оставшегося света и крыши поместья, пока пальцы лёгким движением не соприкоснулись с чужими. Последняя застенчивая улыбка сменяется чужими прижимающимися губами, и его накрывает, он сходит с ума. «Аято... » – скользит по чужим ушам, когда руки ловко справляются с тканью и оставляют участки кожи открытыми. Он чувствует давление на шее от чужого веера и замирает, пока он спускается им ниже, достигая живота, надавливая на кожу. Движение облаков замедлилось, но солнце опустилось и с наступившей темнотой всё замерло. Щекой и кожей он чувствует прохладное дыхание (или это был ветер?) и задрожал от того, какими были холодными чужие ладони. Руки Аято везде - они касаются глаз, волос, опускаются и очерчивают линию сердца по груди, давит, словно желая вслушаться в ритм биения. А он успокоиться не может. Тома чувствует, как его раздавливают и вновь собирают эти прохладные длинные пальцы. – У тебя есть ещё время и возможность, пока я не забрал его. – звучит странно зловеще, прямо над ухом, в нотках пронеслась жадность и привычный тон каприза и желания взять, а палец тихо и равномерно постукивает прямо там, над сердцем. Смешка сдержать Тома не смог, прикрывая рот ладонью и вдыхая воздух полной грудью, стараясь избавиться от лёгкой дрожи от постоянной тесной близости. Но при этом он ещё ни разу не коснулся, не ощутил. Могли ли ему позволить несдержанность? – Не помню, чтобы когда-либо отказывал Вам в чем-то. Аято улыбается, он чувствует. И движется так же медленно, как застилает небо ночь, увлекая за собой. Тома осмеливается открыть глаза и сжимает губы, когда успевает окинуть взглядом человека над собой - его пальцы связались за чужой головой, губы ловили беспорядочные поцелуи, а бедра улавливали беспорядочные медленные толчки от чужих длинных пальцев, которые так жарко и глубоко разминали его, словно играя, как на инструменте. Он смотрит в чужие глаза, не скрывая болезненных ощущений, каждый раз жмурится и не замечает, как взгляд сверху загорается сильнее, не по-человечески. – Милорд... – собственные глаза закатываются, и он видит, понимает и касается ответно, но боится, что под горячей кожей чужое тело сгорит и рассыпется. Однако ладони господина более манящие и активные в действиях, оставляя следы, он совсем не боится разбить и склеить, заморозить и забрать себе. – Тома. Лицо блондина загорается от чужого тона и стонов, он дрожит всем телом, но поддаётся и вздыхает от глубокого медленного движения и не может ни на чем сосредоточиться, как на жаре между ними, меж сплетением их тел и чужой длинной широкой тканью, что спадала с плеч и задевала кожу, будто оплетая. Ещё движение, и Тому накрывает. Он громко кричит, сжимает ладони на светлых волосах, внизу ужасно влажно, а медлительных толчков Аято не прекращает, они постоянны и равномерны, донельзя идеальны, как и сам господин, который улыбается ему в искажающееся от боли и удовольствия лицо и долго-долго целует, гладит бедра и крепко насаживает на себя, заменяя собой мысли, эмоции и тело. Аято был везде. Только утром его уже не было.***
тук. тук. Тома стирает пыль с полки и затаивает дыхание. Он отчётливо слышит, как что-то упало в комнате милорда, и тут же повернул голову в сторону приоткрытой двери, из которой катилось медленно и почти невесомо что-то маленькое и хрупкое на вид. Перед глазами резко потемнело на миг, когда пришло осознание, что это не может быть ничем иным, нежели глазом, дыхание участилось, а сердце отдавало чуть ли не тот же стук, что раздавался при любой возможности из чужой комнаты. Тук. Тук-тук. На глазах выступили слезы от беспомощности и въевшегося страха. В конце коридора прямо напротив него стоял Аято и явно улыбался.