***
Как только Англия прознал о скором визите новоиспечённой империи на свои земли, он уже готовился к худшему, памятуя о скверном и даже мерзком нраве отца этого юнца. С Русским Царством у них не раз вспыхивали жаркие конфликты, зачастую являвшиеся результатом чересчур гордого и гневного характера русского, потому он справедливо предположил, что и сын того ушёл недалеко. Когда же к нему вышел высокий, но ещё совсем желторотый, уже заимевший привычку бесяще-нахально ухмыляться юноша, англичанин убедился в своих догадках окончательно. Пусть новый правитель русских земель и не создавал впечатление столь же вспыльчивого человека, но его раздражающе-широкая, совершенно искусственная улыбка и надменный золотой взгляд уже давали понять Королевству Англии, что разговор будет неприятным. Однако, как бы удивительно это не было, вскоре британцу пришлось признать, что в ведении диалога Российская Империя был куда лучше и адекватнее, нежели его отец. По крайней мере, он имел хотя бы кроху уважения к собеседнику, владел небольшими навыками дипломатии, и неплохо говорил по-английски, что очень даже радовало. Выбрав королевский сад местом для их разговора, Британия явно не прогадал. Свежий воздух вкупе с приятным ветерком, разносящим тонкие ароматы цветущих растений, успокаивали и настраивали обеих стран на куда более хороший лад. Их беседа и правда шла неспешно, лилась, словно тихий ручей. – I really would like to count on our future favorable relations. Although I understand perfectly well that you had strained relations with Tsardom of Russia, I would be glad to change this and restore diplomatic relations between our states, – Россия, до этого не бывавший нигде, кроме собственных террриторий, сейчас с неподдельным интересом рассматривал чужие владения, практически не удостаивая взглядом самого собеседника. Возможно это и посчитают дурным тоном, но созерцание окрестностей ему правда было куда интереснее. Многое здесь так непохоже на его собственные земли... Изредка он всё же отвлекался от красот природы, но только для того, чтобы вспомнить то или иное слово, а иногда и его произношение. Английский всё ещё у него западал – то тут, то там то и дело проскальзывал заметный акцент. Впрочем, Англия совсем не заострял на этом внимания, относясь со снисхождением. – I don't mind at all, – качнув головой, отвечал Британия. Хоть он с самого начала и успел причислить этого заносчивого юнца к числу тех, с кем он предпочёл бы лишний раз не пересекаться, но уже после их небольшого разговора англичанин был готов попробовать. Возможно этот спесивый мальчишка окажется полезным и могущественным союзником в будущем. – I hope that our relationship with you will be much better than with your father. By the way, about him- – Not now,– резко прервал его русский, снова красуясь этой наглой ухмылкой. – But I am really grateful to you for your time. Then, will we discuss all the details of cooperation later? – Sure.***
– Это ведь безумие! Ты... Как ты это себе представляешь? – Австро-Венгрия наконец поднял на немца ошарашенный, даже где-то испуганный и шокированный взгляд. Его руки с силой сжали несчастный лист бумаги. – Убить императорскую невесту! Да нас самих за одну мысль об этом расстреляют на месте! С каждым его словом Германия хмурится всё больше. И, если честно, его совсем не добрый взгляд пробирает второго юношу насквозь. – Так ты не хочешь помочь мне? Помни, что взамен получишь свободу от гнёта своей матери. – Я не собираюсь убивать кого-то ради этого! Тем более, невинную девушку! – уже твёрже заявляет Австро-Венгрия, при этом старательно смотря куда угодно, но не в алые глаза-омуты немца напротив. В чужих глазах будто так и плясали устрашающие огоньки. – Зачем тебе вообще она понадобилась?! – Так ты никогда не обретёшь независимости, тряпка, – германец усмехается, просто игнорируя его вопрос. Он чувствует, что на австрийца следует просто хорошенько надавить. Он видит его неуверенность и страх. Это не должно быть сложно. – Будешь вечно жить под каблуком своей матери и в тени отца. Что за стыд! – он нарочито смеётся ещё громче. – Я ведь вижу: в тебе есть огромный потенциал, ты можешь стать ещё более великим, чем твои отец и мать, но именно трусость перечёркивает абсолютно всё. Разве не жалко? Разве тебе самому не обидно? Австро-Венгрия нервно кусает губы, но от своего не отступает: – Даже, если и так, я всё равно не хочу убивать её или быть даже косвенной причиной её гибели. Не только потому, что это ужасно, но это ещё и верное самоубийство! Германия чертыхнулся. Нет, всё не должно быть так! Почему он не соглашается?! Почему он рушит все его планы?! Прежде, чем немец успел начать открыто злиться, а может и вовсе угрожать чем бы то ни было, Австро-Венгрия уже сбежал, поджав хвост и выкинув тот злосчастный листок на пол. Прежний пыл Германии быстро поутих, и он в расстройстве поднял, да и разорвал в клочья эту теперь никчёмную бумажонку. Нет, он нисколько не сомневался, что справится и сам, без помощи этого убогого труса, но факт того, что всё пошло не так, как он хотел, очень раздражал. Если Германия не смог повлиять даже на такого слабохарактерного Австро-Венгрию, то стоит ли что-то говорить об убийстве? Что, если и сам германец так же слаб? Так же малодушен и бесполезен?***
– Ну как ты себя чувствуешь? Хоть немного лучше? – Всё так же паршиво... Чувство, будто мне стало лишь в разы хуже. Королевство Пруссия едва мог пошевелиться от нескончаемой головной боли. Каждый неосторожный вздох или движение сопровождалось именно ею. Русский стоял совсём неподалёку от кровати прусса, чтобы прекрасно видеть, с какими усилиями ему даются слова. – Тогда тебе лучше остаться во дворце. Лекари, скорее всего, будут бессильны, а на банкете может стать лишь хуже, – Россия осторожно приблизился к пруссу, со всей аккуратностью прикасаясь к его лбу. Даже сквозь ткань своих перчаток он мог почувствовать сильнейший жар, исходивший от друга. Вот бы всё ограничивалось только этим... – Хотя врачевателей я всё же сейчас позову. Обожди минутку. – Да, хорошо... К сожалению, посидеть с Пруссией ещё дольше Россия не мог, ведь время уже начинало поджимать. Да и остальные всё ещё ждали его возвращения. Возможно стоило взять их с собой, (кроме Австрии), чтобы хоть немного, да поднять настроение Королевству. Из мыслей об этом его вырвал голос самого прусса: – Опаздывать на собственную свадьбу будет некрасиво, – с усмешкой заметил он, кивая головой на настенные часы. Врачи дали ему какое-то быстродействующее лекарство, от которого вмиг полегчало. Наконец-то он мог вдохнуть полной грудью и даже найти в себе силы самостоятельно присесть на край кровати.***
– Ну что, готов? Главное – не переживай, всё будет хорошо! – Франция всячески старался подбодрить "мрачного жениха", как русского уже окрестил Австрия. – Не думаю, что он переживает из-за самой свадьбы. Но, если и так, то не стоит, всё будет нормально, – к "команде поддержки" присоединяется и Британия. Россия правда благодарен им, но легче на душе всё равно не становится. У него гнетущее предчувствие чего-то... Однозначно плохого. – Но, если опозоришься, то, поверь, это запомнят на века! Хоть так в историю попадёшь, – хмыкал и сам вышеупомянутый австриец, вызывая своими речами уже привычное и всеобщее закатывание глаз. До церемонии оставались считанные минуты. Русский глубоко вдыхает воздух.***
Российская Империя тихо выдыхает. Вот он уже у алтаря. Все собравшиеся молчат: они ожидают и неотрывно наблюдают. Лишь тихая торжественная музыка могла отвлечь от этой тишины. Напротив же стоит она – прекрасная дева, Шарлотта Ивоннет, будто сошедшая с картины самого талантливого из художников-живописцев. Мягкая, но такая счастливая улыбка, невероятно красивые, чистые голубые глаза, взгляд которых прикован лишь к нему одному. Но, быть честным, он сам не чувствует и половины той же радости, но лёгкая улыбка всё равно расцветает на его губах. Наконец заговорил священник: – Сегодня мы все собрались здесь, чтобы запечатлеть великое событие – в этих стенах венценосным молодожёнам суждено сочетатися законным браком и соединить свои судьбы. Этот момент – начало доброго союза двух любящих сердец. С сего дня вы пойдёте по жизни рука об руку, вместе переживая и радость счастливых дней, и огорчения. Создавая семью, вы добровольно приняли на себя великий долг друг перед другом и перед будущим страны. Прошу вас ещё раз подтвердить, является ли ваше решение стать супругами, создать семью искренним, взаимным и свободным. – Да, абсолютно, – совершенно без колебаний первой отвечает Шарлотта, всё не отрывая влюблённого взгляда от Императора.***
Банкет и бал, посвящённые этому знаменательному дню, должны были длиться до самого утра, однако уже ближе к поздней ночи новой императрице стало плохо. То чувство, что она поначалу приняла за чрезмерное волнение, всё не исчезало. Дрожь, тошнота, головокружение, всё это усилилось, девушке явно было плохо. Ещё до церемонии Россия панически боялся, что невесту могут отравить или ещё как-то навредить, потому позаботился о том, чтобы все гости были досмотрены, а стража не спускала глазу с неё. Неужели даже в таких условиях с ней могло что-то произойти? – Душа моя, мне нездоровится. Прошу, давай выйдем на свежий воздух, – она отчаянно обмахивалась большим веером, но лучше не становилось ни на каплю. Россия удручённо пригладил её растрепавшиеся волосы, будучи всё ещё в своих мыслях. Нет, её точно не могли отравить. Она всю церемонию была под его присмотром, а до этого её охранял целый взвод солдат. Тогда, должно быть, ей могло стать дурно из-за наряда? – Душа моя, пойдём! – Шарлотта уже и сама потянула русского к выходу, а тот и не сопротивлялся. Возможно свежий ночной воздух и правда поможет, как часто бывало. – Сейчас, милая, только пошлю за врачом и прикажу готовить нам комнату.***
Проведя весь день в своих покоях, Германия так и не смог успокоиться. Неудача с Австро-Венгрией значительно подкосила его общую уверенность в самом себе, а предыдущий план и вовсе отправился в утиль, потому срочно требовался другой. Тот, с которым он точно справится и без посторонней помощи. К сожалению, до самой ночи ничего путного так и не пришло ему в голову. А звон уличных колоколов, шум и крики радостного народа изрядно отвлекали и нервировали. Пару раз немец выходил из комнаты, чтобы попытаться отыскать Австро-Венгрию, но все эти попытки не увенчались успехом. А сейчас за окном уже кромешная тьма, и он точно не успеет придумать что-то до утра. Лучше всего будет смириться и пойти спать. Но странные громкие шаги за дверью заставили его отвлечься от всего и аккуратно выглянуть из комнаты. По коридорам сновали несколько сонных служанок, метавшиеся, словно пчёлки, то с одной комнаты в другую. Отчего же они в такой суете посреди ночи? Да и в таком грохоте германец точно не заснёт. – Что происходит? – поинтересовался он у первой встречной девушки, которую смог остановить. Та несла в руках тяжёлую на вид корзину с самыми разными склянками и банками. Лекарства? Еле удерживая всё это, она затараторила в ответ так быстро, что подросток еле успевал разбирать её слова: – Новой императрице стало дурно, вот мы и мечемся! Пока она прохлаждается в саду, мы уже сходили за лекарем, а он попросил принести ему кучу каких-то неведомых мне снадобий и трав из совершенно другого угла дворца! Ах, бедные мои руки! – раздосадованно пожаловалась несчастная, явно не слишком мудрая служанка. Она ненадолго отвернулась, ставя корзину на пол и перебирая некоторые препараты. Будь эта девушка хоть чуточку поумнее, не стала бы разглашать всё первому встречному. Хотя, вероятно, она и другие слуги были наслышаны о всех гостях-странах дворца, потому так легко рассказала обо всём немцу. Всё равно опрометчиво. Лишь услышав о плохом состоянии новоиспечённой "императрицы" (сам Германия всё ещё отказывался признавать её таковой), в его голову пришёл новый долгожданный план. Ещё более безумный, подлый и опасный. – Ох, не могли бы вы помочь мне со всем эт- – служанка с просьбой вновь обернулась к молодому господину, но того уже и след простыл.***
Он изо всех сил нёсся в сад, захватив с собой лишь тонкий плащ и первое попавшееся под руку оружие со своего стола – маленький письменный нож. Несмотря на свои смешные размеры, он всё ещё мог стать смертоносным орудием в умелых руках. К сожалению, сам Германия не мог считать свои руки таковыми, особенно, когда сейчас они, окоченев то ли от волнения, то ли от морозящей прохлады ночного ветра, изо всех сил вцепились в тонкую рукоять ножа. Если бы он захотел выбросить его сейчас, то точно бы не смог. Вокруг него – сплошная темнота и смутные очертания садовых растений. Лишь тусклые огни из окон дворца помогали хоть как-то ориентироваться в этой бесконечной тьме. Именно благодаря им он сможет заметить один-единственный силуэт. Императорский сад был далеко не маленьким, но германец специально притаился именно у его выхода, чтобы она точно прошла через него. Иного исхода и быть не может. Сегодня он убьёт её. В мучительном ожидании тянулись минуты, казавшиеся часами. Нервы раскалены до предела, а все мысли огромным клубком путались где-то на задворках подсознания. Подросток до посинения сжимает нож в окоченевших руках. Холодный ветер уже перестал беспокоить, он больше не замечал его. Лишь одно сейчас волновало – когда же нужная фигура пройдёт мимо? Но судьба всегда была к нему благосклонна, поэтому он нисколько не сомневался, что ещё совсем немного, и всё будет кончено. Ещё полчаса томительного ожидания потрачены впустую. Германия начинает терять терпение. Ну где же эта... Рядом едва заметно проплывает чья-то тень! (а быть может простое наваждение? У него нет времени думать об этом.) Германия без раздумий резко бросается вперёд, подобно дикому зверю на охоте. Он не хочет размышлять, не хочет думать, лишь бить, терзать и вонзать нож в чужую грудь. Снова и снова. Покуда жертва не начнёт захлёбываться в собственной крови, покуда она не перестанет трепыхаться загнанной птицей под его руками, покуда её рваное дыхание не остановится навсегда. Он слепо бил, куда придётся, с каждым ударом ожидая конца борьбы и сдавленных хрипов человека под ним. Но даже спустя 15 ударов она всё ещё брыкалась и отчаянно вырывалась, расцарапывая руки немца в кровь. Он на пару мгновений остановился. Нет, люди не могут быть такими живучими! Она точно должна была уже сдохнуть! И лишь тогда Германия наконец замечает в свете луны отблеск металла на шее жертвы. Мысль стрелой пронзает искалеченное сознание. Железный крест. Внутри всё вмиг охладевает и обрывается. Отец. Но, вопреки животному страху и ужасу, Германия не бросает оружие. Его пальцы ещё крепче впиваются в рукоять, готовые вонзать лезвие ещё и ещё. П̵р̴о̸ш̵у̵,̶ ̸п̶у̷с̸т̶ь̸ ̴э̷т̶а̸ ̶у̵ж̶а̷с̸н̵а̴я̷ ̴н̵о̶ч̵ь̷ ̷у̶ж̷е̵ ̴з̸а̸к̸о̷н̶ч̶и̵т̶с̵я̸!̷ – Германия... – сиплый голос отца едва ли достигает его помутнённого рассудка. Он не слышит его, уже не желает слышать. Он всё равно должен довести дело до конца. Нельзя оставлять Пруссию в живых. Юноша занёс остриё ножа ровно над горлом истекавшего кровью родителя. Всего одно движение, и всё будет кончено. Но прусс рывком перехватает его запястье, не позволяя совершить последний удар. Он сам еле дышит, (вероятно, сын пробил ему лёгкое), и он знает, что умрёт здесь. – Умереть от р-рук собственного наследника... – он еле сдерживал кашель, раздиравший его грудь изнутри. – Для стран это обычное явление. Это так предсказуемо, и в то же время, я бы никогда не подумал, что это случится со мной наяву. Всё это время мне казалось, что скорее Австрия или его жена подсыпят мне яд в чай, чем случится что-то подобное. Германия в исступлении уставился на отца немигающим взглядом. Тот больше не говорил ни слова, но продолжал крепко удерживать его руку с ножом. Однако младший всё равно чувствовал, как постепенно силы покидали родителя, как слабела его хватка с каждой секундой. Как медленно ускользала искра жизни из его взгляда. – ...Ты разочарован во мне? – почти что шёпотом спрашивает германец. В ответ Пруссия усмехается так беспечно и искренне, как никогда в жизни не делал. Из уголка его рта потекла тонкая струйка крови. – Ты никогда не был желанным ребёнком. Быть честным, я разочаровался в тебе с самого твоего появления на свет, – прусс с потрясающим спокойствием рассматривает пустое бледное лицо сына. Уже нет ни страха, ни боли, ни сожалений. Его взгляд блёкнет. Он уже почти что мёртв. Его рука слабеет окончательно. И Германия незамедлительно пользуется этим. Он остервенело вонзает нож в глотку отца. Отвратно-булькающие звуки и хрипы совсем его не пугают. Лезвие врезается в чужую шею сотни и сотни раз, пока от неё не остаётся ничего, кроме бесформенной кровавой массы. Он и не знает, что должен чувствовать сейчас. Должен ли безутешно рыдать над трупом отца или хладнокровно избавиться от него и любых улик? В раздумьях он продолжает уродовать тело под собой до неузнаваемости. Лицо, плечи, руки, всё. Единственной зацепкой о былой личности мертвеца оставался только тот самый железный крест на груди. Германия с силой срывает орден и вместе с окровавленным ножом прячет его в карман своего плаща. Нужно убираться отсюда.