Осколки разбитой жизни

      Дурак!       Дурак!       Дурак!              Зачем вообще даже начал думать в эту сторону?!              Ему стыдно перед Майлдом, который обрадовался, что он добровольно, без пинков, уговоров и принуждения, согласился снова выйти на улицу через несколько дней, потому что тот не знает истинной причины такого намерения.              Но эта причина такая эфемерная, что теперь Галф сам сомневается в этом, потому что медленно бредет по дорожке среди деревьев, шугаясь громких звуков и незнакомых людей. Но это не помогает ему подготовиться к тому, что знакомый пушистый шарик вновь окажется у его ног, радостно тявкая, словно на самом деле рад его видеть.              — Чоппер! — в этот раз он не может удержаться и опускается на корточки, чтобы запустить руку в шерстку этого медвежонка.              А тот и рад, тихонько поскуливая и подставляя под ладонь мохнатый бочок.              — Ты снова нашел его, Чоппи! — а вот и Мью, который снова почему-то ярко ему улыбается, словно Галф — лучшее, что тот видел сегодня. — Мы каждый вечер тут гуляли, и Чоппер искал тебя.              — Правда искал? — почему-то очень хочется плакать из-за того простого факта, что кто-то и правда нуждался в его обществе, пусть даже если это в шутку говорят о собаке.              Парень с совершенно серьезным лицом кивает:              — Конечно! Он не успокаивается, пока мы не обойдем весь парк, и грустит, что тебя в нем нет.              — Это правда, Чоппер? — он не может оторваться от этого воплощения нежности, который совершенно бессовестно развалился у его ног и теперь подставляет уже пузик.              — И я тоже рад тебя видеть, — чуть смущенный голос вырывает его из почти медитативного транса от почесываний.              А вот это ему вообще не понятно, потому что ну чем Галф мог заинтересовать такого парня, как Мью?              Да, у него аллергия вплоть до отвращения на всех лиц мужского пола, кроме Майлда, но даже он в состоянии оценить, насколько ослепительно прекрасен Мью — особенно по сравнению с ним. Высокий, широкоплечий, с лицом звезды экрана и руками древнегреческой статуи какого-то божества.              Это заставляет его резко отдернуть от Чоппера свою собственную некрасивую тощую руку с кожей цвета несвежего трупа, стыдливо натянуть рукав худи до кончиков пальцев и только после этого осмелиться посмотреть в лицо парня:              — Почему?              — Что — почему? — тот явно растерян.              — Почему ты рад меня видеть?              Кажется, он лишил дара речи того, кто обычно за словом в карман не лезет, потому что Мью выглядит озадаченным:              — Эээ… Просто так? Разве нельзя хотеть общаться?              — Можно, — Галф не отрицает такой возможности, но не для себя. — Но почему я?              Он искренне не понимает, чем вызван такой интерес к его персоне, и пытается донести эту же мысль до инициатора контакта, но тот почему-то не сдается:              — Ты мне понравился — чем не повод?              Он недоверчиво хмурится и качает головой:              — Мы разговаривали всего несколько минут.              — И что? — Мью, очевидно, не видит в этом проблемы. — Я был бы рад пообщаться с тобой еще и узнать тебя поближе, тем более, что Чоппер к тебе явно неравнодушен.              Галф смотрит на эту умоляющую мордочку и поджатые передние лапки — и не может сопротивляться этому очарованию, поэтому хозяину Чоппера придется еще какое-то время потерпеть вид его некрасивых рук на шерсти питомца, в которую так приятно зарываться пальцами.              Но парень не выглядит расстроенным, а потом перед его носом и вовсе возникает телефон, заставляя вновь отшатнуться в испуге:              — Дашь свой мессенджер?              Он смотрит сначала на разблокированный смартфон, а потом на красивую руку с длинными пальцами, что держит так изящно гаджет, а потом отрицательно качает головой, хотя при этом задает вопрос:              — Зачем?              Мью все еще почему-то улыбается:              — Например, чтобы мы могли договориться о прогулке. Тогда Чопперу не придется искать тебя каждый раз по всему парку.              Галф уже сто раз пожалел, что поддался искушению и вновь пришел сюда, но мысль о том, что этот прелестный пушистик расстроится, делает ему больно, особенно когда Чоппер начинает вылизывать теплым шершавым языком его ладонь, словно уговаривая.              — Ну ладно, — вторая свободная рука все-таки берет телефон печатает номер. — Только ради Чоппера.              — Конечно! — парень сияет начищенной медной монеткой. — Жестокое обращение с животными — это отвратительно, я против этого.              Эта шутка даже побуждает его рот дернуться в подобии улыбки и поделиться личным:              — Мой кот тоже возмущается, когда его миска пустеет, и приходит ко мне высказать свое презрительное “фе”.              — Кот? — Мью вновь горит энтузиазом. — А покажешь?              Мысли опять начинают путаться в голове, потому что пускать дальше во что-то столь личное он пока не готов:              — Я живу не один…              Эти выразительные темные глаза тускнеют:              — Я вообще-то имел в виду фото на телефоне — я бы не стал вот так нагло напрашиваться к тебе домой.              Почему возникает сильная внутренняя потребность пояснить, чтобы не было недопонимания:              — Я живу у друга, поэтому в любом случае не могу привести без предупреждения кого-то незнакомого. А фото Азара сейчас покажу.              Конечно, у него с собой телефон, в котором миллиард фотографий его прекрасного кота в самых разных позах, но не это сейчас привлекает его внимание, а то, как вновь светится радостью лицо его собеседника — и это тот даже не увидел большие голубые глаза его мохнатого величества.              — И правда очень красивый, — Мью наклоняется, чтобы рассмотреть ближе. — И странно, что Чоппер к тебе так ринулся, потому что обычно он не любит запах котов на людях.              Ответить Галф ничего не успевает, потому что его резко дергают на себя, еле успевая за секунду до того, как чей-то ребенок пронесется по месту, где только что они стояли, на велосипеде.              И случается страшное: то, чего он в том числе избегал, не выходя на улицу. Разум мгновенно отключается, остаются только сводящие с ума эмоции, от которых начинает трясти, поэтому ему не нужно смотреть на Мью, чтобы понять, какое отвращение сейчас искажает это красивое лицо, когда Галф забывает обо всем и начинает отбиваться от рук, что его удерживают, рыдая и задыхаясь от ужаса:              — Нет!!! Пусти! Пусти!              Ладони тут же исчезают с его плеч:              — Галф!..              Слезы не дают разглядеть реакцию его спасителя, но он и не хочет видеть злость и брезгливость того, кто так хорошо к нему отнесся, хотя совсем его не знает. Поэтому Галф закрывает лицо ладонями и осторожно пятится назад, с каждым шагом ощущая, как разрастается пропасть между ними.              Дышать сложно.       Заложенный из-за слез нос не пропускает воздух, а губы дрожат от паники, что волнами накатывает вновь и вновь, не давая вдохнуть.              — Галф…              У него нет сил что-то объяснять, делать вид, что все в порядке, поэтому он поступает так, как кажется наиболее просто и безопасно: разворачивается и бежит до тех пор, пока ноги не начинают окончательно подгибаться, заставляя вцепиться пальцами за что-то вертикальное, чтобы удержаться.              Взгляд немного фокусируется и отмечает кровь под ногтями, что не выдержали такого жестокого обращения, но боли почему-то нет. Зато внутри все еще безумно колотится сердце от страха, что…              Дотронется?       Или догонит?              Галф не знает, что сейчас хуже, поэтому боится даже оглянуться, чтобы увидеть пугающий силуэт где-то поблизости. Но стоять и вот так ждать нельзя, поэтому сквозь слезы и болезненное шипение он вновь делает шаг за шагом, пока не добирается до дома, а там уже до своего убежища, где можно упасть на кровать и там уменьшиться до размеров самой незначительной точки во вселенной.              — Галф…              Этот голос ему известен.       Этот голос не пугает.              Поэтому он может выдать привычное и лживое, не оборачиваясь:              — Со мной все в порядке, просто немного устал.              Майлд, видимо, какое-то время еще стоит в дверях, а потом вздыхает и выходит из комнаты, оставляя его одного. И теперь можно как можно тише рыдать в подушку, напоминая себе о том, какой он ущербный.              Потому что оттолкнул единственного человека, который проявил к нему дружеский интерес в последние месяцы.              И толку теперь заливаться слезами, оплакивая свой очередной провал? Нормальные люди не будут общаться с таким, как он. Прав был Тед: калеки никому не нужны. И только Майлд из жалости терпит его рядом, да и то, скорее всего, скоро попросит его съехать — кто захочет жить рядом с тем, для кого сходить в душ — это ежедневный подвиг.              Пальцы уже сводит судорогой — так сильно те вцепились в подушку, но это ничто по сравнению с тем неудобством, что он доставляет людям вокруг.              Жалкий.       Трусливый.       Слабый.       Поломанный.       Бракованный.              Отвращение к себе поднимается изнутри удушливой волной, перекрывая воздух. Но, может, он не заслуживает, чтобы дышать?              Странная и ненужная функция организма, которая поддерживает в нем такую никчемную жизнь. А что если…              Но настойчивая вибрация сбивает его с мысли, заставляя сначала нахмуриться, а потом и вовсе засунуть руку в карман худи, чтобы к чертям отключить отвлекающий телефон. Но сделать он это не успевает, потому что очередное всплывающее на беззвучном режиме уведомление вспыхивает на экране блокировки:              “Мне очень жаль, правда! Прости меня!”              Горькая усмешка искривляет его губы, потому что, возможно, нужно все-таки сказать Мью, что тот ни в чем не виноват, и все проблемы — в нем.              Возможно, ради это стоит еще какое-то время дышать.