Осколки разбитой жизни

      Его руки дрожат, но он все-таки кое-как справляется и с трудом натягивает одежду на влажное тело, чтобы потом со страхом выглянуть наружу и обнаружить Мью на своей кухне, правда, голос его все равно срывается:              — Ты еще тут?              Тот еле заметно хмурится и поджимает губы, сначала размешивая что-то в чашке, а потом и вовсе отставляя ее в сторону:              — Ты не хочешь, чтобы я тут был? Мне уйти?              Он весь сжимается от напряжения словно перед ударом.       Опять обидел!       Опять!              Поэтому Галф мотает головой так отчаянно, что капли с мокрых волос разлетаются по всем поверхностям, заставляя и Мью изумленно моргнуть и вытереть от них лицо:              — Прости! Нет! — а потом понимает, что это неправильный ответ, поэтому тихо продолжает. — Тебе не следует тут быть.              — Почему?              Хочется уронить лицо в ладони и стонать от отчаяния, потому что его заставляют говорить вслух совершенно ужасные вещи, о которых бы он предпочел молчать до скончания века:              — Ты же видел… в моей комнате.              И это не вопрос, потому что в темных и красивых глазах напротив — грустное понимание:              — Видел. И что? Я тоже не каждый день застилаю постель, особенно, когда очень много работы. Это должно меня оттолкнуть от тебя?              Он все-таки не выдерживает этого прямого взгляда и трусливо прячется в дрожащих ладонях, как будто вот так справляться немного легче, когда не смотришь в глаза и рассказываешь о самом постыдном, чтобы наверняка отвернуть от себя:              — Ты не понимаешь… Я даже не могу заставить себя мыться каждый день…              Галф еще и зажмуривается, чтобы уж точно не видеть отвращение на лице Мью, а еще от стыда полыхают его уши и лицо, потому что только сейчас он сообразил, что от него пахло потом и грязным телом, когда парень фактически тащил его до дома — и тот не мог это не почувствовать.              Из-за этого хочется проваливаться сквозь землю еще сильнее.       Правда, нужно подождать еще несколько минут, пока Мью уйдет — и тогда Галф сможет насладиться своим позором в полной мере, рыдая в подушку.              Но голос почему-то звучит с мягкой поддержкой:              — Но у тебя все же получается это делать, пусть и не каждый день.              Галф внутренне стонет от ужаса, что это тоже надо озвучивать, чтобы парень наконец понял, какой он отвратительный, и поскорее сбежал отсюда. Но выхода нет — и слова сами срываются с его дрожащих губ:              — И это — нормально?! Что я не могу принять душ, даже когда начинаю вонять?! Что я не могу сменить одежду, потому что мне все равно, как я выгляжу?! Что я чищу зубы в лучшем случае раз в несколько дней?! Что я забываю поесть и не могу спать?!              Краем уха он слышит какое-то движение, и голос приближается:              — Это очень печально на самом деле, что ты сражаешься с этим в одиночку.              Он осмеливается выглянуть из-за ладоней, чтобы посмотреть на почему-то все еще стоящего рядом Мью:              — Никто не захочет быть с таким рядом.              Галф это прекрасно понимает: его проблемы — это только его ответственность, и тот же Майлд лишь по доброте душевной с ним возится и все это терпит, но это не может продолжаться бесконечно.              Но на него смотрят без малейшего презрения:              — А если я хочу?              Он все еще не понимает и задает один и тот же вопрос:              — Зачем тебе это? Есть куча других, здоровых и нормальных…              Мью неожиданно меняет тему:              — А если бы я попал в беду? Ты бы мне помог?              — Конечно! — Галф отвечает прежде, чем успевает подумать. — Но это другое…              — Вот тебе и ответ, — и ставит перед его носом ту самую кружку с чем-то густым и горячим. — Прости, но я порылся в шкафчиках, пока ты был в душе, и нашел пакетик с супом-пюре, а тебе точно нужно хотя бы что-нибудь съесть.              Грибная масса пахнет неприятно химозно — а что вы хотели от продукта быстрого приготовления, но его желудок неожиданно реагирует громогласным рыком на этот запах, заставляя смутиться еще больше:              — Прости…              Рядом на стол опускается ложка:              — Когда ты в последний раз ел?              Веки смеживаются от усталости. Пик эмоций, вызвавший всплеск адреналина, прошел, и он сейчас из последних сил удерживается, чтобы не отключиться прямо тут, на кухне. Галф прячет свои отвратительно худые мосластые руки за спину, жалея, что не может натянуть худи по кончики пальцев, и тяжело вздыхает, избегая ответа на вопрос.              — Я, наверное, пойду полежу… Спасибо тебе за все.              Но быстрее, прежде чем Галф успевает повернуться, рука преграждает ему выход из кухни:              — Ты так и не ответил. Тебе надо поесть.              Он почти с ненавистью смотрит на эту красивую мускулистую руку, которая одним своим видом напоминает о его уродстве:              — Я не хочу.              Теперь Мью целиком стоит в проходе:              — Всего пара ложек — и я отстану, честное слово.              Сил сопротивляться больше нет — все равно парень как будто не слышит его аргументы, поэтому с неожиданной для себя злостью Галф хватает со стола кружку, делает несколько обжигающе горячих глотков и закашливается от боли на языке и в горле:              — Теперь доволен?!              Ему невыносимо смотреть на это полное сочувствия лицо — словно он какой-то глупый зверек, которого надо спасти. Но Мью ничего не говорит и делает шаг в сторону шкафчиков, чтобы достать оттуда стакан и налить в него холодную воду:              — Держи.              А еще он невыносимо устал от этих эмоциональных качелей, потому что приступ раздражения сменяется тоской и слезами сквозь зажмуренные глаза:              — Зачем тебе это… Зачем…              Стук стекла о поверхность оповещает, что стакан нашел свое место на столе, а голос — о намерениях его обладателя:              — Не пугайся, пожалуйста. Я сейчас до тебя дотронусь. Можно?              Хочется прокричать “нет”, но рот-предатель не открывается, словно заклеен самой липкой смолой, поэтому у Галфа получается только что-то невнятно мычать, когда его окутывает тепло, из-за которого хочется плакать еще больше. И рука, которая осторожно опускается на его голову, словно поощряет в это:              — Поплачь, если тебе станет легче.              И он рыдает.       Навзрыд.       Взахлеб.       До сорванного голоса и отвратительных соплей в носу.              А эти большие теплые руки продолжают его баюкать в объятиях, словно нет ничего такого в его ужасной истерике. Поэтому на несколько минут Галф позволяет побыть себе таким вот омерзительным и воспользоваться добротой человека, который не знает, на что подписался.              Его пальцы чуть ли не скребут по еще мокрой после дождя футболке, пытаясь то ли удержаться, то ли донести до парня, что тому стоит бежать — и подальше. Но тот почему-то стойко терпит, только тело чуть напрягается, когда Галф стискивает широкие плечи особо сильно при очередном приступе, пока последний из них не стихает, оставив его полностью выпотрошенным.              Кажется, это губы касаются его лба — он ничего не видит из-за слез:              — Ты такой горячий! Давай ты допьешь суп и примешь таблетки перед тем, как пойти поспать?              Сопротивляться больше нет сил, поэтому Галф молча кивает, внутренне протестуя, что его лишили тепла, но делает несколько уже не причиняющих боль глотков, а потом и вовсе запивает водой таблетку, даже не спрашивая, что ему дают.              — Вот так, — стакан из его дрожащих рук забирают. — Давай проведу тебя до кровати.              Он вскидывает на парня затравленный взгляд, вспоминая:              — Не надо! Не заходи туда! Там… отвратительно!              Мью, кажется, задумывается:              — А где еще ты можешь поспать?              Голова вообще не соображает, все мысли давно сплелись во что-то аморфное и беспомощное, но кое-что они еще могут выдать:              — Диван в гостиной.              Парень кивает и осторожно придерживает его за талию:              — Пойдем.              Нет сил сопротивляться, поэтому он позволяет увести себя, уложить и даже чем-то накрыть, хотя жарко настолько, что хочется раздеться полностью.              Что-то нежное и мягкое вновь касается его лба, а его ушей — шепот:              — Прости, но я временно украду твои ключи. В аптечке нет ничего кроме аспирина, а тебе нужно поесть что-то лучше, чем суп из пакетика.              Веки отказываются подниматься, а губы ему больше не подчиняются, чтобы прошептать слова протеста. Но, кажется, его и не послушает никто, потому что через минуту входная дверь с тихим звуком закрывается, а Галф проваливается в жаркую густую массу, в которой так легко задохнуться.              И только какая-то живительная прохлада его вытаскивает периодически из этого климатического ада, позволяя смочить губы и на какое-то время остыть, пока температура вновь не накрывает его с головой.              И он продолжает шептать, так и не слыша ответа:              — Зачем тебе это… Зачем… Просто дай мне умереть.