Gnossiennes 1-3 (1890): No. 1 —
Hakon Austbo, Эрик Сати
Крис Паттен присаживается за свой стол, немного отодвинув стул в сторону, чтобы свободно закинуть ногу на ногу. Каждое прикосновение пианиста на записи отдается ответом нервного напряжения в теле Луи. Каждый новый стук заставляет его вздрагивать, будто касаясь его сердца. Невольно Луи обращает свой взгляд на ректора и видит, что тот смотрит в никуда, его взгляд окутан дымкой мысли или туманом безветрия — таким туманом, который появляется в мгновение, когда невозможно мыслить, а можно лишь дышать, быть, слышать. Это была крепкая задумчивость, наполненная такой радостью, какую может вызвать лишь хорошая музыка, или великая картина, или особенно пронзительная строчка стихотворения, которая напоминает о чем-то, что ты испытал в прошлом, или о чем-то, чего ты так и не удостоился испытать за всю жизнь. Указательным пальцем ректор водил по губам, нисколько не обращая внимания на своих гостей. Это было приглашение в беседу, словно ритуал инициации, лишь после которого им будет позволено войти в разговор, и войти определенным образом, таким образом, который допускается музыкой. А может быть, это была лишь прихоть. Кто теперь скажет? Ни разу за четыре минуты проигрывания композиции Луи не взглянул на своего профессора. Будто бы не хотел видеть, слушает он или нет. Будто не хотел проверять, взглянет ли он на него в этот раз или снова проигнорирует. Когда композиция затихает, а пластинка останавливается, ректор медленно выходит из транса и выпрямляется на стуле, поворачивая голову к гостям. — Ну, здравствуйте, друзья, — говорит он, тепло улыбаясь. Луи лишь кивает, дабы не повторяться, и видит, как профессор вторит его движению. — Только так я и начинаю свой день, — замечает Крис Паттен, прежде чем начать разговор по теме. — Я пригласил вас в столь ранний час, чтобы не отнимать ваше время в процессе лекций, в перерыве от них, когда все мы заняты донельзя, или уже после, когда мы все еще не имеем власти освободить себя от непрекращающегося движения рабочей жизни. Теперь, когда вокруг так спокойно и мы еще не успели урыться головой в бумаги, я пригласил вас, потому что услышал о происшествии, которое случилось между вами, профессор, и между вами, Луи. Также до меня донесли, что конфликт назревал не первый день. Профессор, не желаете ли начать разговор? — ректор одним жестом руки указывает на профессора, кивая. — Пожалуй, Крис. Если не погружаться слишком глубоко в эту довольно простую историю, я могу сообщить лишь о том, что студент, который носит имя Луи Томлинсона, не выполнил моих требований, как профессора, в первую, во вторую и в третью лекцию. Происшествие вчера получило свое заключение в бурной эмоциональной реакции студента на некую «несправедливость», которую он увидел в моих словах. Я могу сказать, что был предельно справедлив. — Хорошо, — вздыхает ректор и указывает рукой на Луи, — говорите вы, Луи. — Я… — Не волнуйтесь, — ректор поддается вперед, на всем его лице виднеется высшая степень участия, когда он замечает, что Луи запнулся, не находя слов, — Вы можете высказаться в двух словах, в любом случае, если желаете, я могу попросить профессора выйти на некоторое время. — Нет, все в порядке, сэр, — поспешно качает головой Луи, чувствуя, как краснеет, — В этом нет нужды. Я могу сказать, что абсолютно не согласен с профессором Стайлсом в том, что есть «справедливо», но это не то понятие, которое мы можем интерпретировать, как нашей душе будет угодно. Я согласен с тем, что не выполнял требования профессора, но делал я это не из злого умысла и не из грубого упрямства, как многие говорят, а потому что не мог иначе. Мой «эмоциональный всплеск» имел место быть лишь потому, что профессор говорил со мной не как со студентом, имеющим полное право молчать и находиться в аудитории, а как с человеком, который навязал ему свое общество. Я прошу прощения за то, что так остро отреагировал прилюдно, но от слов своих я не отказываюсь, — ответил Луи, а когда закончил, услышал тихий смешок со стороны профессора. — Понятно, — хмыкнул ректор, поглаживая подбородок рукой. — А как же вы прокомментируете ту запись, которую опубликовали на нашем внутреннем сайте, предназначенном, если вы не забыли, лишь для учебных программ? — О какой записи идет речь? — хмурится Луи. Из кармана пиджака Крис Паттен поднимает мобильный телефон, так резко вступающий в контраст с происходящим и с самим ректором, как будто бы не созданным для современного чуда техники. В несколько движений, тем не менее, ректор включает запись, о существовании которой Луи и не подозревал. — «Я молчу, потому что я не могу выдавить из себя слов», — говорит Луи на записи, — «Молчу, потому что когда на меня обращены все взгляды, я чувствую, как немею. Я закрываю глаза и пытаюсь представить, что никого нет вокруг. Я силюсь раскрыть губы, вымолвить хотя бы слово. Для начала — одно лишь слово. Но оказываюсь в том же молчании. А время течет у меня сквозь пальцы, и я не могу за ним угнаться»… Луи цепенеет. Его взгляд устремлен в пол, а перед глазами проносится вчерашний разговор с Робертом Китом, который так внезапно появился на его пороге. Острая тревога пронзает его тело, его руки крепко хватаются за стул, пока он пытается сообразить, что происходит. — «Внезапно, в этой тишине я нахожу покой. Для всех вокруг она так хрупка, а для меня — это обещание, что ничего не переменится. Я останусь таким же, как и всегда. Немым, но страждущим по звучанию собственного голоса. Пока моего ответа ждет профессор, я смотрю вон из аудитории, на желтую листву. Она встречает мой взгляд, а ее шелест мерещится мне пришествием. Как одинок тот мир, в котором обитает моя душа. Но она жива. Этого мне достаточно»… Запись приостанавливается. Луи вынужден взглянуть на ректора. Глаза студента широко распахнуты, ректор внимательно следит за выражением его лица и видит высокую степень шока на нем. — То есть это не заявление? — уточняет Крис Паттен. — Вовсе нет! — восклицает Луи. — Как вы объясните, что эта запись была опубликована на сайте? Кем она была записана, Луи? Пока что мы не можем определить имя студента, запись была опубликована анонимно. Луи сжимает губы в тонкую полоску. Он понимает, что, скажи он имя приходившего к нему однокурсника, это уже мало что изменит. Каждый, кто имеет доступ к сайту университета, а это любой студент, слышал его слова. И совсем неважно, что многим глубоко безразлично существование Луи. Его покаяние не было предназначено для множества ушей. Лишь для него самого. И так уж вышло, что рядом с ним в то мгновение оказался человек с недобрыми намерениями. — Я не буду говорить, с кем беседовал в тот момент, — холодно замечает Луи, быстро взяв себя в руки. — Возможно, для вас это и имеет значение, но не для меня. Я самостоятельно поговорю с этим человеком. Прошу, не нужно расследования. Будет достаточно удаления этой публикации. Ректор недолго молчит, не сводя взгляда с Луи. А после снова возобновляет запись: — «Ты спрашиваешь меня, почему я молчу? Думая, что я знаю ответ. Я не знаю, почему. Быть может, я хочу расщепиться на атомы, превратиться в шелест деревьев, или в дым, или попросту в воздух, которым вы дышите»… — Мне стоит волноваться о вашем душевном состоянии, Луи? — тихо, но с мрачной серьезностью добавляет Крис. — Нет, сэр, — выдавливает из себя Луи, чувствуя, как все внутри него сжалось в узел раздражения и неловкости. — Это лишь слова. — Лишь слова, — хмыкает ректор, качая головой. — Я бы мог согласиться с вами, не зная, как ценны ваши слова, ведь я слышу их слишком редко, как и любой человек в этом университете. Красота этих слов безусловна, Луи, часто таким образом высказываются пустословы, ради лишь одного внимания. Но вы… Иное дело. Так говорят лишь люди высокого ума, иногда — люди доброго сердца, еще реже — особенные, совершенно редкие люди, которые вспыхивают в обществе раз в десяток лет и исчезают, ничего за собой не оставив. Или же оставив. Быть может, когда-нибудь я прочту ваш роман или поэзию? И тогда буду спокоен, что ваш дар не пропал бесследно, как часто случается. Во всяком случае, что-то подсказывает мне, что вы именно такой человек. И мне искренне отрадно, что вы оказались в этом университете, потому что он, могу вам обещать, не даст вам кануть в лету без следа. Что скажете, профессор? В кабинете стоит такая ясная тишина, что Луи боится, прекрасно понимая невозможность этого обстоятельства, что стук его сердца оглушителен. Невольно он позволяет себе повернуть голову к профессору и замечает, что тот находится в глубокой задумчивости. А выйдя из нее, он поднимает взгляд сначала на ректора, после — переводит его на Луи. Их взгляды встречаются. В глазах профессора, всего на мгновение, проскальзывает нечто такое искреннее и живое, что Луи на то же короткое мгновение забывает, как высокомерен и груб этот человек. Гарри быстро сбрасывает с себя наваждение и отворачивается, с той же выученной улыбкой обращаясь к ректору: — Не мне судить. Я слишком мало слышал этих «особенных» слов из уст Томлинсона, чтобы говорить о его редчайших качествах. Вам, должно быть, виднее. Пока что я наслышан лишь о том, что я «очередной высокомерный образец знатного общества», к тому же, оказывается, я «молодой профессор». Конечно, это могло быть лестно в иных обстоятельствах, ведь я, к сожалению, не молодею. Как ни странно, ректор внезапно смеется. Луи пристально смотрит на то, как лицо ректора оживляется эмоцией, столь неожиданной для настроения разговора. Тем не менее, профессор улыбается, будто бы в ответ смеху Криса. — Ох уж этот юношеский максимализм. В вас живет бунтарский дух, Луи, я прав? Луи не находит нужным отвечать на эту реплику, думая о том, что серьезная встреча внезапно превращается в фарс, наполненный слишком длинными речами о его скромной персоне. Луи не признавал ни единого комплиментарно настроенного слова, ведь видел, что мнение ректора сформировалось случайно, благодаря короткой записи в интернете. Это лишь образ. Свою значимость Луи приумножать без повода не собирался. — Так, полно! — восклицает Крис, когда отсмеивается, и смотрит на настенные часы над головами Луи и Гарри. — Пора перейти прямо к делу. Выслушав каждого из вас и полагаясь также на наблюдения свидетелей конфликта, я принял решение назначить вам внеурочные встречи, таким образом, Луи освобождается от нужды отвечать прилюдно, до тех пор пока не решит свои проблемы, но будет вынужден отвечать профессору Стайлсу, вам, мой дорогой, вне лекций и семинаров, в любое удобное для вас время в день проведения занятий по вашему предмету. Получается, три дополнительных часа в неделю. Профессор, вам дополнительные часы будут оплачены. Луи, я ввожу это нововведение исключительно для вас, ведь я полагаю, что вы не желаете получить низкие баллы. А профессор Стайлс ни за что не сменит своего метода обучения. Таким образом, я в этот метод добавляю небольшую деталь, но не заставляю его принимать ваше молчание, как должное. Что ж, вы оба свободны. Сегодня, к сожалению, времени у меня больше нет. Если вас что-то не устраивает, вы можете записаться через моего секретаря Джонсона, но я говорю вам заранее, что решения менять не буду. Если оно вам не по вкусу, желаю вам скорее найти иной компромисс. Прощайте, прощайте! Ректор машет им рукой, будто бы в раздражении, заранее угадывая желание Гарри и Луи поспорить и заупрямиться. Почти одновременно они встают со своих мест, но совершенно по-разному: Гарри резко поднимается, таким же резким движением поправляя пиджак книзу. Его лицо крайне сосредоточено, и Луи подсказывает чутье, что оно сосредоточено на том, чтобы скрыть подлинные эмоции. Луи же поднимается со стула растерянно, почти неловко. Когда они выходили из кабинета, профессор пропустил вперед своего студента, придержав для него дверь. Соседний кабинет секретаря, отделанный более минималистично, но не менее роскошно, пустовал. Профессор и студент замерли в коридоре. Зрачки Стайлса поспешно двигались, он не смотрел никуда конкретно, и было видно, что он о чем-то усидчиво размышляет, скрепив руки за спиной. — Полагаю, что мы должны договориться о времени наших встреч? — заговаривает первым Луи, желая поскорее уйти и поставить хотя бы фантомную временную точку в этом разговоре. Кажется, что Гарри абсолютно точно разделяет желание Томлинсона, ведь он даже не бросает на него взгляд, стремительно покидая помещение, тем самым ставя в разговоре самую что ни на есть физическую жирную точку, оставляя Луи стоять посреди коридора. Он тяжело вздыхает, глядя вслед профессору. Что ж, он ввязался в пренеприятнейшую историю. По собственной вине. Прекрасно.***
Когда Луи входит в аудиторию и направляется к своему месту, то замечает отсутствие своего соседа. Роберт сидит далеко в глубине аудитории, обращая взгляд на Луи сразу по его пришествии. Он сидит с друзьями, которые бросают на Луи насмешливые взгляды. Тот окидывает однокурсников одним цепким взглядом, примечая, что большинство из них поглядывают на него. На Луи надет плащ, его волосы растрепаны, а под глазами виднеются темные круги. Не проходит и минуты, прежде чем он кладет свою сумку на стол и уверенным шагом направляется к Роберту Киту, вверх по лестнице, прямиком через всех однокурсников, к самому центру. Повисает тишина, в которой слышатся его шаги. Его движения провожает пара десятков глаз. Роберт встречает его приближение напуганным отстранением, упираясь плечом в своего друга. Луи нависает над бывшим соседом по столу и протягивает ему лист бумаги. Проходит несколько секунд, в течение которых Роберт внимательно рассматривает его и только потом берет в руки. На бумаге указан адрес. — Нам стоит поговорить, сегодня в 16:30, буду ждать у входа. Луи не дожидается ответа, разворачиваясь и направляясь обратно к своему месту, когда слышит ударяющее в спину: — Боюсь, у меня нет пары свободных часов дожидаться, пока ты соберешься с мыслями и сможешь проговорить хоть что-нибудь. Слышатся короткие смешки: смеются друзья Роберта. Луи медленно оборачивается, ничуть не задетый чужой недалекостью, и произносит, вглядываясь в жалкое усмехающееся лицо Роберта Кита: — Боюсь, тебе придется их найти. Будет лучше для тебя, Роберт, чтобы к концу моего мыслительного процесса ты был рядом, готовый отстоять свою позицию. Иначе… Я могу додуматься до чего-то, что тебе не понравится. Я понятно изъясняюсь? — поднимает бровь Луи, наблюдая, как лицо Роберта постепенно белеет. Он еле заметно кивает. Луи хватает этого, чтобы отвернуться и уйти на первый ряд, силясь на сощуриться в раздражении и омерзении. В назначенное время Луи стоял у кафе под названием «Oxford Factory». Здесь студенты сидели за лэптопами, обедали, просто переговаривались о своем. Роберт опоздал на десять минут. На нем была надета кепка, двубортное пальто в черно-белую крапинку и свитер с узкими джинсами: сам из себя он представлял упитанного молодого человека с русыми волосами и голубыми узкими глазами. Он шел к кафе через дорогу. Моросил дождь. — Здравствуй, — заговорил он куда более вежливым голосом, чем утром, когда подошел к Луи. Луи лишь кивнул, серьезно вглядываясь в лицо этого маленького странного человека. Смущённый, Роберт сделал жест рукой, указывая внутрь кафе, как бы спрашивая: «Пройдем?» Но Луи не двинулся с места. Он стоял неподалеку от входа, у окна. И мирно заговорил: — Я не буду сидеть с тобой за одним столом и делать вид, что это меня устраивает, — говорит он, вглядываясь в парк напротив кафе. — Я лишь хотел спросить. Зачем ты это сделал? Неужто ты рассчитывал, что я промолчу о твоем поступке? — Луи взглянул на Роберта, чье некрасивое белое лицо заполнилось краской. Растерянный взгляд парня метался по лицу Томлинсона. Луи поднял бровь, уже начиная привыкать, что общество этого человека призывало его быть всегда удивленным. — Слов не можешь подобрать? Интересно. Кажется, такой исход пророчил мне ты. — Я не сделал ничего такого! — Действительно? — снова удивился Луи. — Я сделал тебе одолжение. Теперь тебя никто не считает аутистом или просто плебеем, — глаза Роберта загорелись, как, бывает, горят глаза глупцов. — Интересно, что ты ставишь аутистов на одну полку с плебеями, Роберт, я не знал, что ты способен удивить меня еще больше, — качает головой Луи, сдерживая ухмылку. — Да я… Я вовсе не это имел в виду! — Уж прости, — Луи утомленно вздыхает и разворачивается к своему собеседнику, заставляя его отступить на шаг. — О, нет нужды пятиться! Сомневаюсь, что я такой страшный. Раз на мой первый вопрос ты не отвечаешь, я скажу вторую вещь, которую хотел тебе поведать. Сегодня у меня вышел занимательный разговор с ректором, в процессе которого он пытался узнать у меня, с кем же это я беседовал вчерашним вечером, кто же сделал эту замечательную запись? Знаешь, Роберт, я не рассказал ему, — Луи сделал несколько шагов ближе, кладя ладонь на плечо парня, который смотрел на него широко распахнутыми глазами. — И я считаю, что ты мой должник. А почему ты обязан мне. Я не буду хранить твой долг, потребую у тебя кое-что уже сейчас. Готов? — Луи наклоняет голову и смотрит на парня чуть исподлобья. Роберт кивает. — Попридержи свои остроумные комментарии о моей персоне подальше от меня. Настолько далеко, чтобы я их не слышал. Ты понял? — Понял… — Теперь мы можем больше не тыкать друг другу и вернуться к формальному обращению. Роберт, спасибо, что пришли, не скажу, что мне было приятно вас видеть, тем не менее… До скорого! Роберт не прощается, уходя молча. Луи стоит под навесом кафе с легкой улыбкой на губах. Он оборачивается, невольно бросая взгляд внутрь кафе через окно. Оно заполнено людьми, среди которых Луи видит одно знакомое лицо. Не кто иной, как профессор Стайлс сидел за столом в полном одиночестве, читая книгу. Даже через закрытую дверь Луи слышал, как шумно внутри. Каким образом этот человек сохраняет способность концентрации? Луи входит в кафе. Он останавливается перед столиком профессора, пряча руки в плаще. Его подбородок немного вздернут, а глаза пристально наблюдают за сосредоточенным лицом профессора. Луи стучит о стол, привлекая внимание Гарри. Тот резко отрывается от чтения, обращая взгляд на источник шума. Луи не меняется в лице, источая ничего, кроме стального холода. Его взгляд все еще неравнодушно внимателен, как и всегда — неважно, насколько неприятный ему человек стоит перед глазами. На губах профессора появляется все та же усмешка, он откидывает голову назад, все еще вальяжный донельзя, и прикрывает книгу: — А, это вы, Томлинсон. Боюсь, это не самое подходящее для наших занятий место. — Сегодня вы не ответили на мой вопрос, — приподнимает брови Луи, не собираясь играть в игру «студент-профессор», где он вежливый и послушный, а профессор — снисходительный и почтенный. Никого почтения. Лишь формальная вежливость. Гарри наклоняет голову вниз, всматриваясь в глаза своего студента так же исподлобья, как смотрел совсем недавно Луи в глаза Роберта. — Неужто не уважаете меня, Луи? Как? Вы ведь мой любимый студент, — голос профессора ровен и вежлив, в нем чудится смех и улыбка, но Луи прекрасно видит: это очередная насмешка. — В котором часу мне к вам приходить и куда? — снова пытается Луи. — А вам не терпится поговорить? Луи щурится, чуть хмурясь. — Профессор, вы пьяны? — Лишь немного бренди. Хотите? Луи презрительно щурится, отводя взгляд. — О, не смотрите на меня таким взглядом, вы разбиваете мне сердце! — Гарри прикладывает руку, в которой зажата книга, к сердцу, делаясь совсем ребенком. — Лучше садитесь напротив меня, поговорим, пока вас не схватил очередной приступ немоты. Или вы предпочтете стать атомом, воздухом, которым я дышу? Профессор явно веселился. Луи это веселье не разделял. — Раз вы не способны определить время и место… — Пять часов вечера, у меня, — внезапно чеканит Гарри. Из его взгляда пропадает все напускное веселье, он вздыхает, будто стряхивая с себя излишки легкомыслия, и опрокидывает в себя остатки бренди, поднимаясь из-за стола. Его окутывает пальто, в нем он кажется таким большим и всепоглощающим, что Луи ненадолго замирает, а в следующее мгновение находит себя стоящим почти вплотную к профессору и делает шаг назад, прижимаясь бедрами к столу. Профессор пристально смотрит в его глаза, которые удивленно вглядываются в него в ответ, и говорит: — Не смейте опаздывать ни на мгновение, иначе моя доброта закончится, не успев начаться. Всё это исключение, которого быть не должно, в итоге которого я буду посвящать вам свое время только потому, что вы не в силах побороть свои слабости. Не опаздываете. Ни на минуту. Я буду спрашивать вас в десять раз больше, чем спрашивал бы на занятиях. Не попрощавшись, профессор развернулся и стремительно, почти так же как утром, вышел из кафе, оставляя Луи еще в большем замешательстве, чем раньше. Кажется, Луи вовсе не победил, а одержал сокрушительное поражение.