WWI

      Сквозь огромные арочные окна Палаццо Веккьо во Флоренции лились широкие потоки солнца и жаркого южного воздуха. Внизу шелестели апельсиновые деревья, их огромные белые цветы беззастенчиво распахнули лепестки демонстрируя себя Геркулесу, Давиду и гиганту Какусу — прекраснейшим статуям перед входом во дворец. В одной из комнат зала Стихий стены и потолки украшены великолепными фресками великих итальянских живописцев.       И в этой комнате сам воплощение Северной Италии Феличиано Варгас в фартуке густо забрызганном пятнами краски отошел на пару шагов от мольберта, придирчиво рассматривая почти готовую картину, иногда поднося кисть для финальных штрихов. В коридоре послышались шаги, утопающие в персидском ковре.       — Феличиано!       Италия резко развернулся, его глаза удивленно распахнулись, на самых донышках золотисто-карих омутов промелькнули искорки испуга, но глаза Варгаса в тот же миг вспыхнули светом и счастьем.       — Людвиг, ты вернулся! Ну наконец-то! — он тут же бросил на столик кисти и палитру. — Я думал, что ты совсем забыл обо мне, негодяй!       На строгом и красивом лице Германии образовалось притворно-виноватое выражение, перекрывшее радостную улыбку.       — Ну что ты, херцхен,я помню о тебе каждый миг и сам очень скучал, — попытался как можно мягче сказать Людвиг. За столько лет общения он успел привыкнуть, и где-то в глубине своей размеренной и педантичной души даже полюбить эти непредсказуемые итальянские страсти.       — Ты бессовестный и бессердечный холодный истукан с каменным сердцем оставил и позабыл несчастного Феличиано! — Италия горячо стрельнул огромными глазами, полными блеска и слез в немца и тут же отвернулся, закрыв лицо ладонями.       — Но теперь я вернулся и надеюсь, что ты не успел завести себе любовника? — Германия обнял возлюбленного за плечи, решив, что это вполне удачно, так как сзади не было измалеванного краской фартука, грозившего испортить его идеальный мундир, но зато была манящая «фактура», по которой он тут же провел ладонями, слегка сжимая. Но Италия, продолжая разыгрывать драму, вырвался из его рук.       — Сразу трех!       А вот это Германии уже совсем не понравилось. Взгляд его стал жестоким, острым и подозрительным.       — Вот как? И кто же они? Диктуй. Я запишу в расстрельный список.       Феличиано всегда тонко чувствовал ту грань между театром и реальностью, за которую заходить уже опасно, чем и держал годами возле себя младшего из немцев, словно на поводке. Он тут же изменил тональность голоса на нежную и состроил печальную и очаровательную улыбку.       — Записывай: Тоска, Одиночество и Разлука.       Конечно же это маленькое коварство сработало, как и было итальянцу необходимо. Людвиг из свирепого волка вдруг снова стал ласковым и преданным псом.       — Майне либе, прости меня, умоляю. Я клянусь, что больше тебя не оставлю одного так надолго. Что ты рисуешь?       — Не рисуешь, а пишешь, — поправил Феличиано, развязывая фартук. — Это новый дворец, пока только эскиз. Тебе правда нравиться?       Людвиг, отлично разбирающийся в технических чертежах, и почти ничего не смыслящий в изобразительном искусстве, внимательно рассмотрел картину, наклонил голову, провел пальцами по подбородку.       — Очень красивая архитектура! — наконец смог подобрать слова Германия.       — Замечательно! Тогда это будет тебе подарком, я подготовлю чертежи и поставим у тебя под Берлином.       — Нет. Под Берлином не получится. Пруссия не любит итальянский стиль, он признает только фахверк или прибалтийскую готику.       — У твоего брата совершенно нет вкуса! — расстроился и тут же погас, как свечка, итальянец.       — Ну, зато думаю, что вполне можно построить этот дворец где-нибудь в Баварии.       — Чудненько! — милое лицо Феличиано снова загорелось азартным восторгом и вдохновением. Он бросился к возлюбленному и, наконец-то, упал в объятия сильных рук. Людвиг закрыл глаза, приник губами к каштановым гладким прядям, вдохнул их запах. И вдруг отстранился, удивленно глядя итальянцу в глаза.       — Нидлихь,а почему от тебя тянет табаком, ты что начал курить? И похоже, что табак французский или английский.       — Людвиг, я должен тебе признаться…       Людвиг напрягся.       — Говори.       — Я тебя обманул.       Германец снова оказался на взводе. А Феличиано беззаботно выдал:       — Я не совсем сам сделал эскиз. Мне помогал Романо.А он, ты сам знаешь, страсть, как любит эту гадость, у меня вся одежда и все покои пропахли. Фу!       — Ну что же, тогда я, пожалуй, лично отмою тебя от этого мерзкого запаха.       Он легко, словно перышко, подхватил Италию на руки и отправился в смежный зал, где посреди широкого помещения стояла одна только ванна на золоченых львиных ножках с хитрой системой моментальной подачи воды, разработанной немецкими инженерами, да кованная изящная этажерка с мылом и полотенцами. Вода с переливчатым журчанием наполняла медное нутро купальни. Под этот звонкий напевчик Людвиг уже успел разоблачиться из военной формы, повесив на крючок в стене, и раздеть Феличиано, который не отпустил немца складывать аккуратно и его одежку, тесно прижимаясь к возлюбленному, глубоко и жарко целуя, широко раскрывая губы, тяжело вдыхая, иногда позволяя немцу, с глухим рычанием выцеловывать его шею. Италия запрокидывал голову, закатывал глаза, словно трепетная лань, попавшаяся в лапы дикого зверя. Людвиг, изголодавшийся по этому красивому и страстному телу, словно с цепи сорвался. Он похотливо и быстро шарил по бархату чуть смуглой кожи с едва заметным восхитительно золотистым оттенком, сжимая темные соски и тут же достигая пальцами мягкой дырочки, уже чуть приоткрытой, приглашающей к наслаждению. В голубых глазах красноречиво читалась жажда взять, овладеть немедленно, наполнить собою. В бестыжих карих — коварство и распущенность. Феличиано будет делать все, что ему прикажут, и будет делать с удовольствие, максимально развратно. Это пьянило Людвига, укрепляло его властолюбие. Италия льнул к нему, волнами, то с силой соприкасаясь с мощной обнаженной грудью немца, то откидывал голову и прижимался бедрами, терся своим вздрагивающим членом о член Германии, пока тот уже не имея силы сдержаться, грубо схватил под колено и поднял смуглую ножку итальянца. Головка большого члена почти без сопротивления проникла в горячее пульсирующее нутро. Феличиано отрывисто вскрикнул от удовольствия, его бедра заплясали в бешенном движении насаживаясь еще глубже, и еще, и еще. Людвиг сжал любимого особенно крепко, сжал с силой и свои зубы, чтобы не орать на весь дворец от лишающего рассудка чувства — за них двоих громче громкого в голос кричал итальянец. Людвиг кончал, как казалось ему самому, бесконечно долго, в экстазе подумывая, что из него стало быть излился целый водопад семени. Италия на пике оргазма бился в его руках, уже не кричал, только в бессилии и почти лишенный сознания поскуливал от удовольствия.       Немец сделал два поверхностных вздоха и один очень глубокий, затем снова поднял обмягшую фигуру Варгаса и с ним на руках лег в ванну. Вода вскипала от еще не до конца сошедшей страсти и биения сердец, выплескивалась через борты и шипела на горячих плитках, там, где их расколили лучи солнца из окна.       — Ты больше никуда не уедешь? — спросил Феличиано, удобно устроившись на плече Людвига, перебирая его светлые волосы.       — Нужно завтра быть в Кенигсберге. И я хотел бы, чтобы ты меня сопровождал, — не открывая глаз, разморенный теплой водой и близостью ответил Германия с трудом шевеля языком.       — О, любовь моя! Я так хочу быть с тобой каждый миг, отмеренный мне всемилостивым Царем Небесным…       — Я тоже, нидлихь…       — …я так люблю тебя, что сердце мое готово разорваться от великих чувств, мир никогда не знал ничего светлее и чище, чем наша бесконечная любовь…       — О, штернкинд…       — …но я с тобой не поеду.       — Натюрлихь, шатци… — Людвиг вдруг остановился, открыл глаза — Что???       — Прости, любовь моя, но я не хочу в Кенигсберг! Там холодно, мерзко, все время дождь, в море невозможно даже зайти! Да еще и твой брат меня ненавидит!       — Ну не то чтобы ненавидит… он просто… характер такой, наверно… — начал было оправдывать Пруссию Германия, а потом вдруг вспомнил, что он вообще-то глава мощной империи и сильной коалиции. Следующее он сказал уже в приказном тоне: — Так! Италия! Во-первых, я поклялся, что больше не оставлю тебя одного, а во-вторых, тебе нужно не только рисо… писать пейзажи и натюрморты, но еще и выполнять союзные обязательства! А завтра у нас морские маневры на Балтике. И ты едешь со мной, это даже не обсуждается!

***

      Прибыв в Восточную Пруссию итальянско-немецкая чета была встречена на вокзале только лишь адъютантами. От них Людвиг узнал, что Гилберт его не дождался, и вместе с австрийцем и с «благодарностями брату за пунктуальность» уже убыл на побережье. Германия только недовольно вздохнул. Что поделать, братья правы, что не стали его ждать — Феличиано бесконечно долго собирается.       Спустя два часа Германия и Италия тоже прибыли на секретную военно-морскую базу Кайзерлихе марине. Учения уже шли полным ходом. Вдалеке выстроились в боевом порядке корабли, эхом разносились по всему побережью звуки залпов и пороховой дым. На пирсе стояли Гилберт и Родерих в полевых синих мундирах и высоких сапогах, окруженные военными, и что-то горячо обсуждали, то и дело глядя в бинокли. Гилберт увидел брата на берегу и пошел в его сторону, на ходу расстегивая пикельхаубе.       — У меня единственный вопрос? — вместо приветствия сказал Пруссия, увидев, что Италия отошел довольно далеко, чтобы со скучающим видом рассматривать янтарь, выброшенный волнами и не слышать их разговор. — Зачем ты притащил сюда своего любовничка?       — Гил, Феличиано наш союзник. Я верю, что он отлично справится.       — «Союзничай» где-нибудь в другом месте с этим рыжим оболдуем! У него язык без костей! Я для чего строю секретные стратегии и провожу тайные маневры? Чтобы он завтра же за чашечкой кофе разболтал их на всю Европу?       — Да как ты смеешь! Он вообще-то мой супруг, помни об этом!       — Пусть своей смазливой мордашкой, да бархатным голоском развлекает тебя на перинах, только на это и годится, а тут армия! Мало того, что твой супружник тупой, как пробка, так еще и труслив.       — Зато Руссляндвон какой! И умный, и храбрый. Одна только беда — где он, этот Русслянд?       …В былые годы Гилберт никогда не препятствовал отношениям брата с Италией. Он вообще не брал их во внимание, так сам был очень занят — все время пропадал либо на войне, либо на балах, либо в Кенигсберге, либо в Петербурге.       Людвиг, когда был еще очень юн, слышал от других стран, что в сражениях против общих противников, или даже в противостоянии друг с другом между братом и холодным северянином всем заметно было космическое притяжение. Поговаривали, что даже в битве они смотрели друг на друга такими глазами, будто готовы были сейчас же бросить оружие, послать ко всем чертям весь и мир и всю политику, чтобы прямо на поле боя и на глазах у всех слиться в ненасытных поцелуях.       Людвиг помнил, как впервые увидел их вместе в мирное время. Император российский приехал в Берлин. Иван и Гилберт стояли на площади возле фонтана. Россия в белоснежном военном мундире. Луч солнца плясал в платине волос, а глаза, светло-фиолетовые, не холодные, а нежные, как лавандовое поле смотрели на Гилберта. Он держал за руку Пруссию. Они смотрели друг другу в глаза, собирая дыхание по каплям, не замечая никого вокруг. Алый взгляд Гилберта светился из-под треуголки отчаянной страстью. Одними губами Россия прошептал: «Я люблю тебя». В тот же день король Пруссии переименовал главную площадь Берлина в «Александерплац» в честь российского самодержавца.       Людвиг, стыдно признаться, раньше очень завидовал брату. Иван — прямой геополитический союзник всех немцев, и с этим, на счастье ли, на беду, ничего не поделаешь. Ничто так не усиливало немецкие государства, как союз с Россией, открывая не только его таинственную русскую душу и возможность хотя бы кончиками пальцев прикоснуться к этому божественно прекрасному Брагинскому, но и позволяло достигнуть кому-то из немецкой семьи статуса глобальной державы, действующей от Лиссабона до Пекина через русский транспортный коридор. Все они мечтали об этом. Но из всех них Россия выбрал в возлюбленные именно Пруссию, который в свою очередь почти не думал ни о торговых путях, ни о совместной защите владений — любил Ивана, кажется, с самого Ледового побоища, любил страстно и с полной отдачей, иногда вопреки всему, всем стратегиям, договорам, гордости и подчас даже хваленой немецкой рассудительности и здравому смыслу. Может быть больше это расстройство из-за роковой русско-прусской любви и верности касалось Родериха. Австрия еще предпринимал хоть какие-то попытки понравится русскому. Приглашал на концерты в Вену, куда Брагинский приезжал, конечно, с Гилбертом, приглашал в союзы, в которых тоже всегда был и Пруссия. А юный Людвиг, воплощение мелких и разрозненных немецких княжеств, даже и мечтать не смел о сказочном северном принце.       В 19 веке все ждали свадьбы России и Пруссии, считая это делом уже решенным. Все считали их замечательной парой. Их союз должен был стать гарантом мира в Европе. Немецкое семейство в то время сыграло уже три свадьбы. Австрия женился на Венгрии, Швейцария на Лихтенштейн, Людвиг на Феличиано. А вот Иван делать предложение Гилберту не спешил. Сбыться этому было не суждено.       Они не рассорились, просто как-то тихо и незаметно отдались друг от друга, страсть утихла. Русская страсть. Гилберт продолжал гореть и беситься. Сам Россия занялся внутренней политикой. Северная империя осваивала территории, укрепляла экономику, увеличивала обороты производства. Все влиятельнее становился Иван, все печальнее был Гилберт. В итоге Пруссия оставил всю политику и целиком ушел в войска. Пытался среди солдат, казарм и маршей затоптать жгучие угли тоски по Брагинскому…       Людвиг посмотрел на брата. Прошло время, но оно не излечило Пруссию. Ни капли этой смертельной тоски не расплескалось из его алых глаз, эта тоска сквозила и сейчас в его жестах, голосе, кажется, даже больше и горше, чем раньше, будто с течением дней рана не затянулась, а наоборот стала только глубже. Резкий на язык Пруссия снова не нашелся, что съехидничать в ответ. Он как и всегда терялся, когда речь заходила о России. Людвиг посмотрел в безнадежные алые очи и ему стало неловко.       — Прости. Я не должен был…       Гилберт лишь безвольно и примирительно взмахнул рукой.       — Будет, пустое… идем лучше на верфи.       — Конечно. Что там строится?       — Бронированный линкор, уже четвертый! Со дня на день «Кёнихь» спустят на воду! — Гилберт победоносно прищурился и торжественно улыбнулся.       — Я вижу, что ты увлекся флотом. А что же с сухопуткой? — встревожился внезапно Германия.       — Тоже все по планам. Но, обсудим на следующих учениях. Да и что сухопутка, флот сейчас — самое первостепенное. Наш главный враг Франция, он будет оттягивать театр сражений на море.       — А его потенциальные союзники? — особо аккуратно поинтересовался Людвиг.       — Англия — тоже. Нужно успеть создать такие суда и подводные лодки, чтобы одним ударом топили всю флотилию этих ублюдков. А кстати, в Киле заложили целых пять новейших подлодок, у них мощность выстрела в десятки раз выше предыдущей серии, смертоносное оружие против бритов и лягушкажоров, да и скорость водозамещения…       Людвиг нахмурился и побледнел. Да, именно ненавистный Франция заставил немцев с бешеной скоростью вооружаться, участвовать в военной гонке. Поганый Франциск, с позором и треском проигравший во франко-прусской войне и утративший две провинции — немецкие провинции, вернувшиеся домой! — не только жрал лягушек, улиток и развлекался в борделях, но и успевал точить зубы и ножи, искал союзников и мечтал о реванше. Для защиты от угрозы французов был создан Тройственный Союз, в который вошли Австро-Венгрия, Германская империя Людвига и Гилберта, а также Италия. Но к большому сокрушению старшего Байльшмидта, в их союзе не было России…       Людвиг сейчас в ужасе понял, что Гилберт все усилия кинул на флот и даже мысли не допускает об участии Брагинского в боевом конфликте, который уже чумной тенью носится по Европе. Не думает, что именно на суше можно ожидать самых кровавых боев, и там решающее слово скажет именно Россия, лучший из лучших в традиционном линейном оборонно-наступательном сражении. Но, вспомнив глаза брата, Германия решил все-таки обсудить это после.       Гилберт махнул Родериху, развернулся и быстрым шагом пошел прочь. Людвиг последовал было тоже, но вдруг остановился и позвал:       — Гил, а где Италия, ты не видел?       Старший Байльшмидт закатил глаза:       — Надеюсь, не сорвался с пирса и не утоп. Иначе сам будешь нырять и искать его хладный труп.       Германия в беспокойстве не дослушал о новых технологиях, вышел к берегу, огляделся и нашел взглядом супруга. Италия стоял на краю пирса, полы легкого бежевого плаща, на его гибкой фигурке, разлетались на фоне полного низких и мрачных туч прусского неба, как крыла. Ветер взбивал его каштановые волосы вихрями огня, лицо светилось вдохновением, так, что Феличиано издалека был похож на маленькое золотое солнышко.       «Майн клайн зоннхен».       Людвиг еще раз вспомнил, как раньше завидовал пруссаку, но теперь, увлеченный горячим шумным и одухотворенным итальянцем, и представить не мог, как можно было даже подумать променять эту любовь, свет и тепло на недосягаемо далекий и вечно загадочный лед российских глаз. Не мог представить, но глубоко в душе в сплетении давних и глупых юных мечтаний с ядовитой обидой на Брагинского за брата Людвиг не отказался бы завоевать — нет, теперь уже не расположение прекрасного и холодного России — его самого.