WWI

      Полная луна скромно заглядывала в покои роскошного венского дворца Бельведер. Родерих выключил светильники и, наконец, блаженно окунулся в теплые моря постели, заворожено смотрел на спящую супругу. Лизхен лежала рядом, укрытая лишь одним тоненьким кружевом ночного платья. Рукавчик упал с ее плеча, и теперь на нем плясали тени от деревьев, тоже одевая в кружева своих прозрачных веток. Темные густые локоны завивались в кольца на концах, а черты такого прелестного и светлого лица умиротворенно разгладились, стали еще более очаровательными.       «Майн Энгель».       Австрия любил ее, кажется, с начала времен, любил уже так бесконечно и нежно, когда она была всего лишь одной из многочисленных служанок в его императорском дворце. Это была любовь с первого взгляда.       Столетия назад, и сейчас, рядом с ней Родерих забывал который час и день сегодня. Может быть вечер субботы, или утро вторника. Забывал даты и имена — абсолютно все. Но помнил миг, когда в библиотеке он, глава могущественной империи, стоял на коленях перед прекрасной Венгрией. Лизхен одной своей рукою крепко сжимала метлу, а другой подхватила конец своего фартука и в огромном потрясении распахнула светло-зеленые глаза, слушая пламенные признания в любви. Австрия среди старинных пыльных книг слезно умолял Венгрию стать его женой. И Лизхен согласилась. Почти год они встречались тайно. Когда же о их романе стало известно, разразился скандал.       Двоюродные братья этот союз посчитали по меньшей мере странным. Людвиг не понимал, как можно жениться без хоть какой-то геополитической или хотя бы просто практической выгоды, и считал, что это не преумножение, а скорее поражение, потеря имперского влияния. Пруссии и вовсе на свадьбе не было, они тогда были в крупной ссоре. Но Австрии все же довели, что старший из немецкого семейства «закатил алые очи в небо и сказал, что его родственничек огромный идиот, возвел служанку на императорский трон». Но ни попытки Людвига уговорить брата, ни попытки Пруссии, несмотря на раздор, подкупить Венгрию, ни к чему не привели. Австрия был тверд, как скала. Он писал Германии:       «Желание жениться на Лизхен, это не плод мимолетной прихоти, а глубоко осознанное решение, выстраданное годами. Без этого бракосочетания, я буду всю жизнь влачить жалкое существование. Я никогда не вступлю в другой брак, потому что мне претит соединить судьбу с другой, в то время, когда мое сердце навсегда принадлежит Венгрии…»       Лизхен, конечно же, не была Родериху ровней. Но, потеряв голову от огромной любви, австриец отстоял право быть с любимой. Несмотря на мнение братьев, он торжественно надел корону на прелестную головку своей императрицы и от этого момента был счастлив каждую секунду, зная, что с ним на престоле лучшая из всех красавиц на земле, его верный друг и права рука. И вдохновленный любимой женой он готов был покорять мир и побеждать даже самых сильных врагов.       Высокое окно их венских покоев было приоткрыто. Уже совсем теплый и свежий ветерок колыхал нежную тюль. Вдруг случайный прорыв ветра ворвался в комнату, вздул ткань штор парусами, засвистел, зашелестел в ветках белого шиповника в вазе, что принес Родерих для жены из сада, и коснулся их фигур своей холодной ладонью, словно из распахнутых дверей склепа. Лизхен во сне притянула колени к груди, как будто хотела свернуться калачом, спрятаться от призрачной угрозы. Австриец прижался к ней плотнее, обнял за плечи и талию, спасая от неведомой опасности. Он попытался выбросить из головы эти мимолетные впечатления. За окном по небу быстро проносились облака, закручиваясь в спирали и ленты. Ветер унесет тучи, завтра утром точно будет жарко…       …Поутру свист гудка оповестил о прибытии поезда. Паровоз пыхтя клубами дыма, лениво протащил свои тяжелые вагоны до конца перрона станции «Сараево» в Боснии и Герцеговине, и остановился. Толпа радостно оживилась, люди подняли над головой шляпы и букеты цветов. Из двери вышел Родерих в пикельхаубе с пышным и длинным белым султаном из конских волос, в темно-синем мундире с золотым ремнем и отдал воинское приветствие подданным рукою в белоснежной перчатке. Затем протянул руку фрау Эдельштайн, любуясь как хороша Лизхен в нежно-розовом платье с кружевами, в кокетливой шляпке и с ниткой крупного жемчуга, обернутой вокруг лебединой шейки в три ряда. Они сели в Мерседес с открытым верхом и отправились на прогулку по городу.       — Нам повезло, дорогая. В Сараево прекрасная погода.       Ярко светило солнце, журчала река Миляцка, прохожие останавливались и приветствовали австро-венгерскую чету. Родерих и Лизхен отвечали им взмахами рук. Автомобиль неторопливо ехал вдоль набережной Аппель.       Внезапно прямо в руки Лизхен влетел букет роз. Австрия, отличный охотник и вояка, среагировал молниеносно: тут же отобрал подозрительный букет и кинул вниз. И сразу же осознал, что произошло. Их черный экипаж качнуло, будто бы они были не в автомобиле, а в лодке на море, и авто начал заваливаться на левую сторону, громыхнул оглушительный хлопок, его звук несколько раз отразился эхом от стен окружающих зданий, машина рухнула на бок, где-то за кузовом, со стороны обочины надрывно визжали женщины, кричали мужские голоса. Родерих схватил в объятия перепуганную Венгрию, помог ей выбраться из автомобиля. Они увидели, что везде на мостовой лежат осколки от разбитой витрины соседней лавки, дым тянется из-под обгорелого днища, валяются куски салона и ошметки резины — у автомобиля разорвало колеса.       — Боже! Родерих, милый, что произошло? — спрашивала в ужасе Лизхен, пытаясь дрожащей ручкой с прорванной перчаткой убрать с лица растрепанные волосы.       — Похоже кто-то кинул гранату из толпы, — Родерих внимательно осматривал жену, потом положил обе ладони на ее скулы, перепачканные сажей, — Любовь моя, ты не пострадала? — в этот же момент примечая большую, наливающуюся кровью, царапину на шее возлюбленной.       — Все в порядке! — прошелестела Венгрия, и тут она закрыла ротик рукой, заплакала навзрыд, — Родной, смотри, людей ранило! О, дева Мария!       На тротуаре возле дороги лежало несколько пострадавших в разорванной одежде. Они стонали, корчились в муках и выли, оглушенные и истекающие кровью. На набережную въехали медицинские машины и повозки, очевидцы укладывали в них раненых.       — Родерих, мы должны поехать с ними! Мы должны проверить, что с ними все будет хорошо! — Венгрия с мольбой вцепилась в мундир мужа.       — Хорошо, лишь сменим платье… — отозвался растерянно Австрия.       — Нет! Едем сейчас же! Эти несчастные пострадали из-за нас!       Лизхен снова зашлась рыданиями, Родерих, не выпуская супругу из объятий, приказал прислать другой автомобиль.       Венгрия вскоре чуть успокоилась, уже в новой машине привела прическу и платье в более-менее приличный вид, но все равно тихо причитала без перерыва: «О, это ужасно! Ужасно!» Они снова ехали по набережной, теперь уже в госпиталь проведать пострадавших.       — Лизхен, любимая! Мы распорядимся назначить самое лучшее лечение, а также выделить компенсации… — говорил Родерих, поглаживая ее по плечам, и вдруг заметил, что водитель свернул: — Карл! Не туда! Не та улица! Разворачивай!

***

      Накануне этих событий на тайной штаб-квартире встретились трое братьев, которые больше других ждали приезда Австрии и его жены, и готовились к этому событию особо тщательно, на протяжении целых трех месяцев.       — Но зачем нам кронпринц, не лучше было бы дождаться самого императора? — спросил Герцеговина, разгоняя волны едкого табачного дыма. Папирос и разговоров в ту ночь было много. Пепельницы давно переполнились, угольки прожгли старую скатерть. В каморке горела одна тусклая свеча, штор не открывали.       — Действующий император австрияков черт. А эрцгерцог настоящий дьявол! Он ненавидит нас! Если он придет к власти, мы все станем его рабами! На чашах весов великой богини правосудия его жалкая жизнь и наша свобода! — ответил с холодной яростью Вук Мишич, воплощение Сербии.       Его братья, Босния и Герцеговина, сладкого вкуса свободы не чувствовали уже слишком давно. Они находились под гнетом турков с конца XV века. А с конца XIX века были аннексированы Австро-Венгрией. При этом больше половины населения были сербы, стремящиеся домой. Балканы походили на пороховую бочку Европы. Фитиль уже вставлен, осталось лишь поднести спичку.       — Верно ли мы поступаем, Вук? Ведь на стороне Австрии — Германия. Вдруг они объявят нам войну, — засомневался вдруг босниец.       — А на нашей стороне — Россия. Иван, наш названный брат. Он обещал нам поддержку, заступничество и помощь. А свои обещания он всегда выполняет!       — Правильно сказано, — вздохнул Босния, ритмично стуча в нетерпении пальцами по столу. — Балканы — это преисподняя. Здесь все против всех.       Сербия выложил на стол вооружение и очередной раз напомнил детали плана:       — У каждого будет пистолет и бомба. В первую очередь постараемся подорвать австрияка, если потребуется — добить выстрелами. После постарайтесь раствориться в толпе и затем уйти дворами в резервное убежище, там будет ожидать транспорт до Белграда.       Сербия вскинул руку с часами.       — Уже половина пятого, пора отправляться на позиции!       Когда императорский поезд прибыл в Сараево, было почти одиннадцать утра, балканцы заняли позиции с рассвета. Нервы были уже на пределе.       Сербия видел, что Босния не смог подорвать экипаж — рядом был полицай, он заподозрил неладное. Боснийца арестовали. Герцеговина, стоящий чуть дальше, перед мостом, кинул букет с бомбой. Но она разорвалась под днищем, убив только лишь водителя сопровождающей машины. Герцеговинец побежал, бросился в реку, пытаясь спастись, воды летом в реке было даже собаке по колено. Но его тоже схватили.

***

      После неудачного покушения Мишич угрюмо направился в забегаловку неподалеку. Он был расстроен и крайне недоволен своими товарищами.       «Мало того, что упустили наилучший шанс расправиться с австро-венграми, так еще и бойцов арестовали. Лучших бойцов! «Млада Босна» теперь обезглавлена!»       В этих трагических мыслях он купил бутерброд и задумчиво вышел из кафе. И тут с порога увидел чудо! Словно мираж и знамение! Божественный ли промысел, дьявольский соблазн?! Прямо перед ним медленно разворачивался экипаж. В нем были Австрия и Венгрия.       Сердце Вука забилось в висках, он словно ослеп и оглох, механически, ведомый чьей-то тайною рукой он достал из внутреннего кармана пиджака Браунинг.       Родерих услышал выстрел, автомобиль со свистом встал, как вкопанный. Пуля прошила синий австрийский мундир, но Родерих не сразу это заметил. Прежде Австрия словно во сне, затуманенным взглядом видел, как дернулась Лизхен, прижала руку к платью, розовые кружева на глазах пропитывались ярко-красными пятнами. Она закрыла глаза, запрокинула свою прелестную головку и вся побледнела, будто не было в ней больше ни одной кровинки.       — Лиза! Нет, нет! Только не закрывай глаза, я помогу! Только не умирай! Я…       Тут Родерих, наконец, почувствовал резкую боль, он бессознательно коснулся своей груди, почувствовал теплую и липкую влагу, очень удивленно бросил быстрый взгляд на свой прострелянный китель, уже весь залитый кровью. Сознание заволокла алая пелена, затем она быстро стала зловеще-багровой и совсем черной…       — Милый, что это было?..       Родерих очнулся, словно вынырнул из черной ледяной воды. Он осознал, что стоит у окна дворца Бельведер, за стеклом мирно просыпалась ото сна Вена. Он обернулся резко и застыл, увидев Венгрию, которая с распущенными локонами и в зеленом домашнем платье держала в руках поднос с чайным сервизом. Тонкий фарфор издавал писклявый звон — ее руки дрожали. Венгрия была мертвенно бледна, также как в видении Австрии, верно она тоже уже все знала, чувствовала каждой клеточкой или видела в тенях неверных видений, а теперь только ждала от мужа подтверждения или скорее молила Бога об опровержении. Родерих помедлил мгновение, забрал у жены поднос, поставил на стол, взял в ладони ее руки.       — Кронпринц Франц Фердинанд…       Лизхен тихо заплакала.       — Убит.       Родерих помедлил, взгляд его синих глаз стал жестким.       — Я должен отправить телеграммы Германии и Пруссии!       — Родерих! Любовь моя! — Лизхен остановила его у дверей, схватила за плечи, — Так было угодно Господу! А Господу богу мы должны быть благодарны за все!       Родерих вспомнил слова из доклада Людвига, произнесенные под куполом Рейхстага: «Нужно свести счеты с сербами, раз и навсегда!» Он сделал тяжелый свистящий вдох. И опустил руки жены со своих плеч.       — Знаю! Но я не могу, не имею права по тому же союзному договору их не уведомить!

***

      В войсковом штабе в Кёнигсберге шел очередной длинный военный совет. Гилберт внимательно слушал доклад генерала сухопутных войск, иногда склоняясь над картами, отмеряя расстояния и делая пометки. Тут в дверь настойчиво постучали. Военные как по команде повернули головы, а Пруссия сжал челюсть — он ненавидел, когда ему мешали, тем более на важном совещании.       — Войдите! — рявкнул он.       На пороге появился молодой адъютант, весь прямой и тощий, как палка. Он вытянулся в струну, выполнил воинское приветствие.       — Если у вас не что-то сверхсрочное — то тогда вас искренне жаль, — злобно протянул пруссак.       — Молния из Вены.       Гилберт вышел из-за стола, взял телеграмму.       — Совет окончен, все свободны! — резко скомандовал он.       Когда военные покинули зал, Гилберт рухнул за стол, расстегнул воротник кителя и уронил голову на ладони. Часы тикали слишком громко, отзываясь гулом, словно в голове гудел набат.       «Не так мы хотели! Совершенно не так! Если происшедшее станет поводом к эскалации, то с минуты на минуту должна прийти вторая телеграмма. Из Берлина!»       Гилберт сидел без движения и с замиранием сердца прислушивался к шагам за дверью, в каждом ему почти в полной уверенности чудилась зловещая поступь адъютанта с новым донесением, уже от Людвига.       Пруссия взглянул на часы и выдохнул, откинувшись на спинку стула, — прошел час.       Гилберт отменил все встречи и советы на сегодня. Он достал из книжного шкафа бутылку дорогущего коньяка, которую собирался подарить брату на годовщину их объединения в великую империю, и безжалостно вскрыл. Бокалов и рюмок в совещательном зале не было — пруссак пил прямо из горлышка небольшими глотками, ощущая горечь и жар.       Вдруг каким-то шестым чувством он почувствовал, что больше не один в тревожной тишине зала. И тут с другого конца длинного дубового стола появились полупрозрачные лапки, затем тело, мордочка и, наконец, большой пушистый хвост. Серый зверь, шерсть которого будто была сплетена из дыма, на глазах превращался из призрачного в вполне себе осязаемого и настоящего кота. Он весь вышел из полутеней и королевской походкой направился по столу к Пруссии.       — Вульф! Иди ко мне быстрее, разбойник! — воскликнул Гилберт и протянул к нему руки.       Вульф был хранителем Кенигсберга, он являлся жителям города в самых сложных и опасных моментах чтобы защитить, помочь своим категоричным «мяу!» сделать какой-либо сложный выбор или согреть своим кошачьим теплом чье-то разбитое сердце. Кенигсбергцы почитали его местным добрым божеством и самым почетным жителем. Вульфу даже доверили хранить ключи от города. Кот достиг пруссака, позволил взять себя на руки и ласково ткнулся мягкой мордочкой с длинными белыми усами ему в лицо, громко замурлыкал, здороваясь. Гилберт прижал котика к груди, гладил его мягкую шубку.       — Вульф, что будет дальше?.. Молчишь, разбойник… спасибо, что пришел, с тобой вдвоем не так и тревожно.       Пруссия приказал советникам не беспокоить его. Но все же еще через час его снова отвлекли.       — Гер Байльшмидт, прибыл посыльный из аэропорта. Он несколько минут назад прилетел из Берлина.       Сердце рухнуло в пятки. Прусский котик исчез в тенях, словно растворился как дым.       — Введите! — глухо отозвался Пруссия.       Громыхая сапогами по паркету неприятно громко и четко вошел посыльный и передал Гилберту набитый бумагой конверт со штампом «Перзонлихь ин хэндэн». Первым документом был подробный отчет Родериха об убийстве кронпринца с рукописной пометкой аккуратным почерком Людвига: «Йетс оде нималс».       — Даже рука не дрогнула… — вслух подумал Гилберт.       — Прошу прощения? — переспросил посыльный.       Гилберт посмотрел остальное бумаги — это были приказы, распоряжения и планы к войскам. Все с императорской печатью и штампом «Выполнять!» и «Немедленно». Пруссия наконец-то ответил:       — Вы свободны. Я сам отправлю ответ телеграммой.       Пруссия вышел из зала вперед посыльного и пустился почти бегом к узлу связи. Он быстро передал оператору бланк с одним словом: «Принято» для Германии, а затем сам сел за ключ Морзе и набрал вторую телеграмму, шифрованную несколькими пятизначными комбинациями цифр.