WWI

      «Какая романтика. Дупло в английском парке — самое идеальное место для тайных любовных записок. Хуже только вазон или цветочный горшок в самом дворце, словно в дешевых бульварных романах».       Минуту назад Франция увидел, как женщина-курьер, опасливо озираясь, положила послание в трещину старого вяза и быстро запрятала тайник темно-зелеными лозами плюща, вьющегося рядом по стволу. Француз дождался, когда она скроется в лабиринте идеально выстреженных высоких кустов, и вытащил чужой секрет из дупла, без всякого зазрения совести вскрыл конверт.       «…Всемилостивый друг, в завершении письма хочу рассказать, что намедни я просмотрел твои газеты, и спешу поблагодарить тебя, за изменение риторики информационной политики на более к моей стране благожелательную. С сердечным приветом и надеждой на скорую встречу. Искренне твой …»       Франция еще пару раз перечитал письмо, положил во внутренний потайной карман кителя и продолжил свой путь, который лежал по петлистым дорожкам старого парка к летней резиденции в пригороде Лондона.       Он без стука открыл ровно-скучные без всяких украшений деревянные двери, пересек гостиную и вышел на открытую веранду.       — Франциск, доброго вечера, я прикажу подать сервировку и для тебя, — сказал Артур несколько холодно и натянуто. Сказал так, что Франциск сразу понял все без слов. Он прекрасно разбирался абсолютно во всех оттенках и нюансах взаимодействий, а уж науку отношений с Англией он давно возвел в культ и мастерство. Француз лукаво улыбнулся, взгляд его синих глаз стал безвинно-небесным и мягким, словно вата облаков. Он приблизился к сидящему на плетеном диванчике англичанину и сел к Артуру на колени.       — Не стоит терять время на такие мелочи, попьем из одной чаши, словно из венчального кубка, — сказал Франциск и очаровательно рассмеялся, пригубив английский чай, — Ммм, с грушей?       Артур вздохнул, но сдался, тяжело, будто в огромной усталости, положил руки на его бедра, уронил голову ему на плечо, утонув в шелковых золотых локонах.       — Я просто обожаю именно эту террасу… — губы Франца, горячие от чая и нетерпения тут же накрыли лицо и шею англичанина. — Маленькая, тихая, затемненная, выходит на пустынный задний двор и отлично спрятанная от любопытных глаз ветвями, словно занавесями. Настоящее уютное гнездышко, мон амур…       Когда Артур ненадолго отстранился, чтобы расстегнуть и приспустить тесные брюки, то даже не сразу смог вспомнить, что беспокоило его весь этот день. А ведь что-то же было… Но Англия наедине с Франциском забывал не только о своих заботах, но и о том, что им надо бы достать масло, и о том, что надо предупредить француза, ведь в приступе больного горячего желания он может навредить любовнику. Англичанин снова подался бедрами вверх, недовольно хмурясь от того, что вместо желанной плоти ощущал лишь грубую ткань между ногами.       Лукавый смешок сорвался с губ Франциска — вязко и медленно, словно сахарный сироп, отравляя сладостью мучительного ожидания. Он спустился с коленей Англии, стянул красные брюки и снова оседлал любовника, медленно приподнял край своего длинного синего кителя, словно распутная бесстыдница, развратно задирающая свою юбку. И крепко прижался ягодицами к его члену так, чтобы Артур чувствовал только его жадную пульсирующую дырочку.       Артур приподнялся сам, надавливая на раскрывающуюся плоть до тех пор, пока с вульгарным, совершенно бесстыдным, звонким хлюпаньем не вошел в него до самого основания. Франциск был совершенно безжалостен, и Англия догадывался, что хитрый француз хорошо спланировал этот свой внезапный визит заранее.       Они отстранялись и сходились снова, отстранялись и соединялись воедино. Снова, и снова, и снова… Артур беспомощно хватал руками воздух, пока не вцепился пальцами в плед, с трудом удерживая себя, чтобы не сорваться — прикосновения, грязные звуки шлепков кожи о кожу, все это возбуждало еще больше, только подталкивая их ускорить ритм.       Тело Франциска изящно выгибалось в ладонях Англии, как упругая ветвь. Артур изнемогал от желания ощутить изнутри пульсацию его тела, и тихо умолял подарить ему близость снова и снова, даже в тот миг, когда отстранялся сам. И желая его внутри себя снова и снова, Франция отвечал ему с той же пылающей страстью.       Пот выступил на висках Артура, и капли падали на покрывала — были ли это слезы, украдкой выскользнувшие из уголков его глаз, как вместилище его разрушительной жадности, которая, нашла себе место излиться до капли?       «Ты мой. Только мой, только лишь мой! Во веки веков!»       Франция приглушенно застонал, когда любовник вышел из него, и семя потекло, капая на обмякший член Англии. Бедра его уже стали мокрыми. Франциск усмехнулся, гортанно и хрипло. Он положил голову на грудь Артура, протянул руки и заключил его в объятия. Англия за краешек приподнял плед в клетку и укрыл им плечи возлюбленного.       Неизвестно сколько времени они провели в объятиях, не смея вздохнуть, согревая друг друга теплотой дыхания, вслушиваясь в стук сердец, не признаваясь в верности, но каждый в душе отчаянно моля бога, чтобы в этом безумном и непостоянном, полном тайн и обманов, мире, они смогли бы сохранить хотя бы этот миг, словно эталон истины.       Артур будто под гипнозом рассматривал лучистое лицо Франциска. Божественно непорочен и вместе с тем дьявольски грешен. Он был весь точно сплетен из света и чистого белого золота. Или это бушует в нем в обличье благодати пламя самой преисподней? Артур, наконец-то смог оторвать взор от магнетически прекрасного лика француза и удивился — вокруг них была уже сплошная темнота. Он потянулся за спичками и зажег две свечи на столике.       — О, золотой огонь свечей способен превратить даже самый серый и печальный вечер в волшебный. Но я всегда полагал, что ты по природе неисправимый сухарь. И тут вижу, что ты, стало быть, тратишь всю романтику просто на что-то другое.       Франциск легко и без всякой жалости спорхнул с коленей Англии, будто и не было меж ними вьющегося столетиями пламени и столь божественно чарующей недавней близости. Он оделся, вытащил из внутреннего кармана письмо, очень картинно поднес его краешек к горящей свече, и задумчиво смотрел, как догорает в огне беззащитная бумага, унося в вечность чужие слова. Артур сделал вид, что не заметил этот странный, явно демонстративный жест.       — В мире слишком много печальных историй. Все они ведут в один и тот же красно-желтый трепещущий ад, — отозвался Англия старательно равнодушно, наблюдая, как губы Франции заманчиво обхватывают папиросу, как он изящно убирает волосы от огня и подкуривает прямо от той же свечи, которая сожрала это неведомое беззащитное письмо. — А Россия?       — А что Россия? — расплылся в улыбке Франц и снова сел поближе к Англии, — Он чертовски прекрасен в постели, признаю, но я все время с ним, словно на войне. Я каждый раз с отчаянием ожидаю, что в порыве страсти он оговорится и назовет меня «майне либе», — скривился Франц, словно надкусил зеленое кислое яблоко.       — Ты так действительно думаешь? — неприятно удивился англичанин, заворачивая и себя и Франца в плед.       — Мне чувствуется, что он все своего Байльшмидта вспоминает, — Франция отпил глоток холодного чая. — Чай вот имеет свойство остывать. А настоящая любовь — никогда. Ваня вряд ли сможет ненавидеть Гилберта по-настоящему, пруссак подарил ему свою невинность… это дорогого стоит. Даже, если это самый гадкий, подлый и преотвратный на свете немец.       Англия наклонил голову, прищурился и вдруг заявил, разом разрушая всю вечернюю томную идиллию:       — Ты плохо стараешься, Франц. Нельзя допустить, чтобы они снова были вместе. Иначе они будут владеть всей Европой, а то и всем миром, и мы с тобой точно будем у этой парочки под сапогом.       — Твои слова, Артюр, словно стальная рука в бархатной перчатке. Но и я не могу быть с ним абсолютно искренним, — вздохнул Франция с сожалением, которое больно кольнуло в сердце его визави. Но следующие фразы обратили старинную боль Англии в смятение и раскаяние: — Ведь мое сердце давно принадлежит другому, тому, кто у меня самого украл тот самый сладкий в мире первый раз, — Франциск нежно поцеловал Артура в губы и тут же прервался. — Однако я стараюсь достаточно, чтобы в наш с Иваном пламенный «роман» верил хотя бы ослепленный страстью и опаленный ревностью Пруссия. Вот только все эти наши дела неминуемо ведут к вооруженному конфликту.       «Проклятый француз! И сам ведь совершенно не против раздвигать ноги перед русским! И действительно же любит его! Это сквозит в каждом его слове об Иване! А выставляет себя в таком свете, будто это я его заставляю отдаваться Брагинскому!»       Но злиться на Франциска долго Артур так за все эти века и не научился. Было между ними что-то большее физической близости и альянсов, что-то, что заставляло сердце англичанина раз за разом прощать этого неверного ангела, и искренне переживать за его беспечную жизнь, полную вином и развлечениями. Англия долго молчал, а потом произнес уверенно:       — Русские ресурсы настолько велики, что в конечном итоге Германия и все его союзники будут истощены даже без помощи наших государств.

***

      Тем же умиротворенным летним вечером в кабинете Зимнего дворца кипела работа. Лица русских императриц, поэтов, ученых, полководцев и других великих деятелей страны, заключенные в ободки овальных портретных багетов следили за тем, как рядом со стопками книг, чернильницами с перьевыми ручками и промокашками появлялись все новые и новые листы бумаг и документов. Скоро их стало так много, что они заполонили все темно-зеленое сукно стола. Россия и Беларусь разбирались в экономических отчетах об экспорте зерна.       Николай подложил под папье-маше очередной проверенный и подписанный документ и устало опустился в кресло, на котором висел его китель, отпил из серебряной чашки кофе и засмотрелся на два абажура и маленькую настольную лампу.       — Европа победила тьму. Я с одной стороны очень рад электрификаци. Но с другой — плохо, теперь нельзя придумать повод, чтобы не работать ночью.       — Я больше радуюсь пылесосу и холодильнику, — Ваня хитро взглянул на брата, не перестав скрипеть металлом пера по бумаге. — Кстати, если хочешь — там холодное шампанское. Мы все равно уже почти закончили.       — Я люблю по-старинке, чтобы охлаждалось в блестящих металлических ведрах со льдом. От этого бутылки так завораживающе и маняще покрываются матовой вуалью, — мечтательно прикрыл глаза Беларусь.       — А потом чтобы разливали на пирамиду из бокалов? Помнишь, как Версале на приеме? Какая была огромная башня, словно эта… Эйфилевакажись… Фонтан из шампанского! — поддержал Россия.       — Я смотрю француз совершенно тебя охмурил. Может быть ты таишь от нас радостные новости? Уж не к свадьбе ли дело, Ванечка? — съехидничал беларус.       Брагинский поставил, наконец, печать на последнем на сегодня документе. Слишком уж грозно и громко стукнул оттиском по бумаге.       — У него ветер в голове дует насквозь, как во́ поле. Хуже поляка.       — Но я думал, на него можно положиться. Раз ты заключил с ним союз.       Иван лишь фыркнул:       — Союзнички… поверь Коля, эта Антанта — вздор.       — Неужто предадут? — от неожиданных признаний глаза Коли замело метелями, словно в рождественских шарах.       — Не предадут. Они просто все свалят на нас. А немцы только и ждут повода. Любого. Хоть самого малого.       — Даже Пруссия?       — Милитаризм у них всех в крови, — более тихо сказал Иван.       В двери постучались, адъютант Арловский вздрогнул и тут же полетел открывать.       — Телеграмма… — Беларусь вскрыл конверт. — Какая-то шифровка?       — От кого? — напрягся Брагинский.       — Анонимно.       Россия встал из-за стола, не дожидаясь, когда к нему подойдет брат, взял из его рук бумагу.       — Шифр не наш. И не союзный… хотя…       Россия подошел к камину, достал старые тетради из-за бронзовых подсвечников и статуэток над порталом.       — Мы вроде раньше использовали такую… с некоторыми… друзьями.       Он раскрыл тетради и начал дешифровку. И с каждым расшифрованным словом взгляд Ивана становился суров и морозен. В кабинете заметно потемнело и похолодало, будто демоны зимы заплясали вьюжные хороводы. Беларусь ждал завершения с замиранием сердца. На последнем слове Ваня отчаянно зажмурился, будто отказывался верить сообщению. Он не вставая передал лист с расшифровкой Николаю.       «Сегодня утром в Сараево выстрелом из револьвера убит наследник австрийского престола и его супруга. Убийца, говорят, серб.»       Арловский быстро задышал, почувствовал, как в горле встал ком тревоги и воротник кителя удушливым кулаком обхватывает горло.       — Крайне странно. Похоже на провокацию, — в итоге нашел самую рациональную лазейку для надежды на благополучное разрешение ситуации Беларусь, через минуту, когда они с Россией бежали, будто по тревоге, к пункту связи.       — Будем надеятся. Запроси подтверждение у Австрии.       Николай составил текст и передал оператору. Прошло пять минут, потом десять…       — Эдельштайн не отвечает. Значит все же провокация, — почти обрадовался Коля. Однако Иван, закуривая уже вторую папиросу подряд, сумрачно и отрывисто распорядился:       — Или не желает отвечать. Запроси у Пруссии.       — У Пруссии? Уверен? Они же все там заодно!       — Не спорь, Николай!       Иван нетерпеливо ходил меж рядами машинисток, развевая своей фигурой волны табачного сизого дыма. Наконец, еще минуты через три одна из девушек подняла руку:       — Пришел ответ.       — Из Вены?       — Нет, из Кенигсберга!       Ваня подбежал к машинистке и, едва дождавшись, когда ее быстрые пальцы перестали бить по печатной машине, выхватил лист:       «Ввиду нашей сердечной и нежной дружбы зпт которая связывает нас обоих с давних пор крепкими узами зпт я использую все свое влияние зпт чтобы убедить австрийцев сделать все зпт чтобы прийти к соглашению зпт которое тебя бы удовлетворило тчк Твой крайне искреннен и предан Гил»       — Что там? Ну! Не томи!       — Кенигсберг подтвердил. Коля! Срочно! Молнии в Париж и Лондон!       Пока Беларусь давал распоряжения по срочным сообщениям, Россия закурил очередную папиросу, облокотился на стол, подумал секунду и набросал на чистом бланке еще одно послание:       «Было бы правильным поручить решение австро-сербского вопроса гаагской конференции тчк Верю в твою мудрость и дружбу тчк       Остановился. И с огромным трудом, словно руку его заковали в невидимые кандалы, с каким-то глубоко щемящим чувством дописал стандартную и повсеместно принятую в Европе подпись:       Твой любящий Ваня тчк»

***

      Франция соизволил, наконец-то, вынырнуть из уютного плена одеял только когда солнце беспощадно залило жаркими лучами все покои Англии. Он скинул шелк с плеч, приподнялся и со спины обнял стройную фигуру англичанина, полностью одетого, минуту назад вернувшегося к постели от дверей.       — Я готов притвориться, что еще в царстве владыки снов, чтобы повторить… обожаю просыпаться с твоим членом между ног, — прошептал Франциск.       — Нет, Франц, седьмой раз я уже не выдержу. Да к тому у меня сегодня много планов и встреч, — сказал Артур в приказном порядке.       — Ну что же, у меня, знаешь ли, тоже дела, — Франция состроил невинно оскорбленное выражение лица, но все-таки провел нежно рукой по лицу Англии и поцеловал, прощаясь, — Ванечка, кстати, никогда не выгоняет меня поутру с постели.       — Передавай ему привет, — отвечая на поцелуй и тут же безжалостно его разрывая, ответил Артур. — И кстати, уже третий час дня.       Англия терпеливо ждал, пока любовник ленно одевается, потом, наслаждаясь каждым медленным глотком, пьет кофе и, слава богу, покидает своей грациозной походкой спальню, ни разу не оглянувшись. Артур старался как можно быстрее выпроводить Франциска, потому что как назло на этот самый день у Англии оказалась еще одна незапланированная встреча, о которой не так давно донес дворецкий. Оценив свой вид в зеркале и в удовольствие определив, что он вполне свеж и хорош, в отличии от помятого и замученного француза, Артур спустился в приемный зал.       Рыженький итальянец сидел в кресле без движения, и был похож на римскую статую. Лик его также был несколько бледен и печален.       — Феличиано, мы же договаривались не встречаться в Лондоне.       Он обернулся, и взглянул на Англию своими огромными и честными глазами с золотыми капельками. Артур подумал, что эти очи похожи на янтарь, поцелованный солнцем.       — Да, а еще ты обещал провести со мной этот, как его… «уикенд» на Сицилии. Я ожидал твоего подтверждения, но ты так и не ответил на мое письмо.       — Я ответил бы непременно, но письма я не получал.       Феличиано встал, но все равно оказался несколько ниже Англии, он снова с каким-то детским очарованием посмотрел в его глаза. И Артур попался в злато-карий омут.       «Италия возвышен и одухотворен, словно в нем заключен какой-то потаенный и светлый мир. Если Франциск падший ангел, то Феличиано истинный святой. Смотреть в его очи можно целую вечность и каждый раз словно рождаться заново, постигая реалии совсем не так, как в веренице прошлых жизней».       — Прости меня, Артур, за мой такой отчаянный поступок. Но я весь истомился в ожидании, теперь я выяснил все и спокоен. И не смею более отвлекать тебя от дел…       С этими словами легкой поступью Варгас отправился на выход.       — Подожди, Феличиано! — Артур схватил его за тонкую ладонь. — Сегодня в Лондоне небывало хорошая погода. Я подозреваю, потому что нас посетило золотое южное солнце. Сегодня воскресенье, последний день нашего уикенда. Позволь же мне реабилитироваться и пригласить провести его вдвоем. Мы можем съездить на охоту, я как раз планировал.       Весь день они провели в английских охотничьих угодьях. Возвращались уже под алыми лентами закатного солнца, которые прерывались длинными тенями от старых вязов. Феличиано ехал верхом под сенью серебристых арок, увитых плющом. Как он был красив: гордо сидящий на лошади, свесивши ноги на бок со своей белоснежной породистой кобылицы, заплетенная грива лошади текла по мускулистой шее, словно струи фонтана. Она вскидывала голову, от удовольствия фыркала, радостная, что несет на себе такого всадника. В золотистых глазах Италии отражались алые отблески заката или крови добычи, тянущиеся по малахитовой траве, ее капли украшали его одежды, как рубины. Удача сегодня сопутствовала итальянцу: выстрелы его были всегда точны, пули резко и безнадежно вспарывали шкуру визжащих кабанов, безжалостно забирали жизнь зверей.       — Что за добрая охота, Артур! — смех Феличиано стрелой рассекал воздух.       Он улыбнулся, предлагая свою руку, которая тут же была с радостью принята Англией хоть и этот жест не был лишен фамильярности. А Италия вдруг поцеловал ладонь Артура через белую ткань охотничьей перчатки, которую тут же пропитала кровь.       — Я люблю охоту, Феличиано, — сказал Артур, — Хотя мне сегодня совсем не везло.       Они оставили лошадей в конюшне и прошли в галерею первого этажа английского дворца. Возле арки залитой кровавыми лучами, Англия остановил спутника вопросом:       — А теперь, ты можешь и признаться мне, наконец, какая истинная беда, привела тебя ко мне столь отчаянно… ты будто сбежал…       — От себя не убежишь, но мне кажется, что я на правильном пути. А от тебя нельзя утаить правды, ты словно видишь всех насквозь, — вздохнул Феличиано. — Людвиг. В него будто демон вселился, он одержим! Это совсем не тот Германия, которого я так любил когда-то. И я боюсь его. Мне кажется, что он следит за мной и днем, и ночью.       — Ты хочешь предложить нам больше не видеться? — с тревожным сердцем спросил Артур.       — Нет! Только не это! — Варгас схватил его руки, порывисто прижал к груди.       — Тебе нужно сделать выбор… — прошептал Артур, привлекая его ближе, аккуратно, — Никто кроме тебя его не сделает… — обнимая его у самой груди и осторожно, почти невинно касаясь приоткрытых губ. — Венеция должна вернуться домой. Я тебе гарантирую, что именно так и будет.       Шаги в галерее спугнули этот трепетный, словно стайка быстрокрылых птиц, поцелуй.       — Кого снова сюда несет на ночь глядя? — в огромном раздражении, что магия мгновения была разрушена, протянул Англия.       Адъютант подошел ближе и шепнул что-то на ухо Артуру, Италия смог разобрать только слово: «Срочная!»       — Внутренние союзные дела, — прокомментировал Англия, быстро прочитав записку с наклеенными лентами слов, но все же добавил, не сумев спрятать тревогу: — Феличиано, тебе нужно вернуться в Рим. И мой тебе искренний совет: как можно скорее!