WWI

      Артуру стоило бы больше уделять времени армии и стратегическому планированию. Он внешне старался, в срочном порядке отвечал на многочисленные телеграммы союзников, слушал доклады разведчиков, даже основал пропагандистский отдел «Комната 40», куда пригласил известнейших английских мастеров пера и кисти, дабы они в своих статьях, памфлетах и плакатах высмеивали немецкоговорящее змеиное гнездо. Доходило до сумасбродства: они писали, что Родерих принимает ванны из крови врагов, а Гилберт из их костей варит парафин для романтических свечек на своих сатанинских оргиях, сам Людвиг лично отрубает пальцы детям на захваченных землях. Получалось у творцов так душевно и жутко, что Артура завалили письмами нейтральные страны с предложением приютить несчастных. Англия посмеивался и отмахивался ровно до того момента, пока сам Ватикан не предложил помощь калекам. Артуру пришлось оправдываться, что его писаки несколько преувеличили. Но все же он обожал свою пропаганду, и видел себя новатором особого варианта низвержения врагов — информационной войной. У него как-то сразу же образовался к этому недюжий талант и влечение. Англия стал раздумывать, что хорошо было бы ему и ограничиться битвами новостей на диване.       Воевать на земле или в море ему не хотелось по многим причинам, главная из которых сейчас сидела на его коленях и нарочно настойчиво терлась своим телом, о его напряженный орган.       — Ты хочешь меня? — спросил тихо Феличиано.       — Ты не представляешь насколько сильно, — выдохнул Керкланд.       После того, как Италия простился с Германией, Артур сам предложил съехаться, чтобы как можно дольше в накатывающейся волнами на Европу войне быть вместе. Они почти не выходили из дворца, и всегда были рядом. Отвечал ли Артур на молнии или давал распоряжения, слушал ли доклады — теперь всегда за его плечом был Варгас. Новый союзник. После выхода Италии из Тройственного союза они с Артуром сразу же подписали договор о дружбе и взаимопомощи. Чуть позднее такие же договоры с Варгасом подписали Бонфуа и Брагинский. Последний с явным неудовольствие, так как считал Италию ненужным балластом, который не только помощи не окажет, но еще и обяжет защищать его самого.       «Мне абсолютно все равно: отправить ли десять дивизий на борьбу с итальянцами, или же направить те же десять дивизий на защиту Варгаса от его бывших союзников!» — сказал Иван на совете Антанты, очаровательно состроив недовольную гримаску.       — Я чувствую, что скоро нам придется снова проститься, — говорил Феличиано, облизывая каждый палец Англии, как подобострастный слуга, и покусывал подушечки слегка шершавой кожи.       Артур, как бы он не оттягивал неизбежное, знал, что это так. Поэтому последние дни они просто не могли оторваться друг от друга, занимались любовью бесконечно, каждую свободную минуту, и все равно не могли насытиться друг другом.       Италия поднялся поцелуями к запястью, потом к сгибу локтя обнаженного по пояс англичанина. Его кожа горела от прикосновения горячих губ. Англия притянул любимого к себе и крепко поцеловал. Феличиано страстно отдался поцелую, они едва не сталкивались носами, как будто все было в первый или… про последний раз никто из них не хотел даже думать.       По всему телу Артура пробегали волны жара, и вовсе не от очага, возле которого они сидели — пламень рождался из самого сердца, подкрепленный и раздуваемый итальянской чувственностью. Феличиано ловко проник рукой в брюки любовника и ласково проводил ладонью по члену, особое внимание уделяя головке и вспухшим венкам. Артур непроизвольно подался вперед, оставляя на шее итальянца влажные следы поцелуев.       — Я молю бога быть с тобой как можно дольше… обещай мне, Феличиано, что не пойдешь за мной на фронт, — бархатом обволакивал возлюбленного голос Англии, когда он расстегнул рубашку Феличиано и припал с поцелуями к смуглой гладкой груди, жадно вылизывая соски.       — Не могу, не могу! Прости! Это не вероятно, я хочу быть с тобой всегда, я готов за тебя умирать… — беспокойно дернулся итальянец.       — Пожалуйста… — шептал Керкланд вновь до исступления целуя его губы. А пальцами отлаживал нежную кожу его напрягшихся ягодиц, иногда немного проникая внутрь.       — Возьми меня, — попросил тихо сквозь слезы Варгас.       — Я сделаю все, что ты захочешь.       Он наконец расправился со всей одеждой Италии и своими уже итак полуспущенными брюками, вернул Варгаса к себе на колени и начал медленно двигаться. Италия, сжал плечо любовника, и сходу поймал такт.       — А-а, — коротко стонал англичанин, — Быстрее, быстрее, милый!       Италия нарастил скорость и сам выгнулся, запрокинул голову, с силой сжав плечи Англии, тоже не сдерживая стонов. Он нашел нужный угол и самозабвенно скакал над извивающимся под ним англичанином. Англия тянулся за поцелуем и Варгас не отказывал, жадно испивая влагу с его губ и чувствуя, что уже они оба подходят к разрядке. Они двигались все быстрее не разрывая поцелуя, замутненные страстью глаза Англии сводили Феличиано с ума, особенно когда Керкланд обхватил член возлюбленного рукой и принялся двигать ею в такт его скачке на своем члене во всю длину.       — Артур! — выкрикнул итальянец и бурно кончил, на изгибе. Его трясло от мощного оргазма. Следом достиг пика и Англия, его едва не разорвало изнутри от потрясающего наслаждения. Феличиано содрогнулся последний раз и упал в кресло, в объятия Англии. Тот долго молчал, отсчитывая последние минуты перед признанием. Затем довел последние новости с фронта:       — Немцы сегодня захватили Люксембург и Бельгию, теперь они быстрым маршем идут к Парижу. Франциск запросил о помощи. Завтра английские войска отправляются в поход.       Не было ни слез, ни безумных итальянских причитаний остаться Англии с ним любой ценой.       — Я люблю тебя. Позволь мне хотя бы проводить тебя до пристани, — прошептал убитый горем Варгас.

***

      Франциск в отличие от Керкланда был в полной боевой готовности, да и на бывшего возлюбленного и нынешнего «просто союзника» каким считал теперь Артура, особых надежд не возлагал. Он отправил Англии всего одну телеграмму. А вот телеграф ставки русского генерального штаба буквально завалил молниями.       — Телеграмма, — устало сообщил Беларусь.       Славяне не спали уже вторые сутки. Мобилизация шла полным ходом, а вместе с ней шаг в шаг следовал традиционный бардак. Терялись списки призывников отдаленной губернии, из другой по ошибке прислали одноногого калеку, ветерана японской войны, который домой езжать не хотел, а ревел на весь штаб, что желает бить немца, размахивая костылем. Из деревни Гадюкино призвали троих древних стариков вместо молодых новобранцев — фамилия-то на все Гадюкино одна. Угадаете какая?.. Тыловики и снабженцы не успевали выдавать обмундирование и снаряжение огромной толпе мобилизованных, а рядом рвались в бой добровольцы, все сплошь студенты, гимназисты и прочая интеллигенция, плуга в руках не державшая, зато недовольно жужжающая про бардак в штабах, и шепотком обсуждавшая запретные коммунистические идейки. Кто-то играл на гитаре, под бабий дружный плач. Матери, жены и невесты шли провожать своих защитников. Ваня, проверяя списки и повестки одним глазом, жалобы и прошения другим, услыхав о новой телеграмме, схватился за голову обеими руками.       — Снова Франция что ли?!       — А кто ж еще!       Их разговор прервал стук в дверь.       — Войдите! — разом грозно крикнули Николай, Ваня и Олег, отвлекаясь на секунду от бумаг.       — Ваши высокоблагородия! Разрешите! — рапортовал зам комдива.       — Докладывай! — сказал Олег.       — Еще десять зеленых для 15-й дивизии отобрали, да везти не на чем. Ни машины, ни телеги, как доставлять прикажете?       — Черненко, поможешь?       Олег без слов вышел вместе с подполковником разбираться с транспортом. А Ваня снова обратился к Беларуси, кивая на французскую телеграмму:       — Что там?       — Все то же: «Ваня, Ванечка, мон шери, помогиии! Ах, ах! Немцы меня убивать! Мы с тобой, мон амур, должны побеждать мои врагиии!» — специально на французский манер пропел сердито Николай. А затем перестал ерничать и возмутился: — Мне кажется, или даже телеграфная бумага мокра от французских перепуганных слез.       — И как борзоты хватает! — Иван уронил голову на стол. — Договорились же, что мы вступим в бой, когда будет полностью завершена мобилизация!       Вернулся Олег, на бегу к своему столу докладывая, что нашел для пулеметчиков лошадей и телеги, увидел брата, тронул его сочувственно за плечо. Россия поднял бледное лицо с покрасневшими от бессонницы глазами и распорядился, повергнув братьев в смятение:       — Придется спасать союзничка. Если Франция падет, мы останемся с врагом один на один.       Брагинский встал, выпрямиться над столом по стойке смирно и пригладил взъерошенный русый шелк волос, сказал строго и холодно:       — Слушайте мой приказ: Олег, отправляйся до Карпат и открывай юго-западный фронт. Я сам поеду завтра на границу с Пруссией. Свяжем немцев и австрияк с двух сторон, затем соберемся в Варшаве, и оттуда пойдем ударной группировкой наступать на Берлин.       Украина и Беларусь умолкли и замерли, однако, перечить главе империи в его решении не посмели. Арловский отважно внес рациональное предложение:       — Не лучше бы отправить к пруссакам меня, мои земли и войска ближе!       — Беларусь пока что в резерве.       Коля ушам своим не поверил, он гневно с обидой на брата возмутился:       — Но я не могу быть в резерве, пока вы воюете, и я хотел бы…       — Получить крест? — с ноткой иронии отозвался Россия.       — Я воевать хочу и поэтому… — не оступался беларус, с мольбой в темно-синих глазах. Но Брагинский снова его перебил:       — И поэтому ты хочешь быть там, где хочется тебе. А не там, где в тебе нужда.       — Мой долг солдата…       — Долг солдата — выполнить приказ. Прикажу: шашки к бою — пойдешь в атаку, прикажу ухаживать за ранеными — наденешь красный крест. Прикажу оставаться в резерве — будешь ждать своей очереди.       — Ваня!       — Знаю, все знаю, — Россия встал из-за стола и обошел по кругу брата, притянул его за плечо и продолжил тихо: — Одному богу известно, чем для нас завершится эта война. И бо́льшая опасность не в немцах, а тех, кого не окажется на своем месте, когда нужда в них будет именно там.       — Виноват, я воевать хотел, — пристыженно от этого откровения эхом отозвался Беларусь.       Россия обнял его теперь обеими руками, обхватив плечи и русую голову, как будто орлиными крыльями пытался защитить и укрыть хотя бы младшего от всех невзгод.       — Я это знаю. Еще навоюешься. Боев, крестов и крови хватит и тебе, не сомневайся. И молю бога, чтобы не было чересчур, — говорил Брагинский ласково и грустно.       Потом отстранился и изменил тон на командный, обращенный сразу и к Беларуси и к Украине:       — Здесь теперь разберутся и без нас. Круууугом! Шагом маааарш!

***

      Путь до французских границ стелился столь гладко, что Людвигу казалось, что сама судьба раскинула перед их ногами алую ковровую дорожку. Приятный бархат заката лета, сухие проезженные дороги, чистое небо над головой.       «Хотя не думаю, что подкрепление авиации потребуется. Франциск, к нашей удаче, так и не освоил небо», — думал Людвиг, собирая военную палатку.       Немцы встали лагерем в лесах Бельгии на границе с Францией. Это был крайний привал, наутро они вторгнуться в страну лягушатников.       Людвиг оставил свои наивные надежды, что Франциск капитулирует без боя. Германия готовился к битвам, и ожидал их с нетерпеливым энтузиазмом, мечтал заслужить боевую славу победителя, полководца и отважного солдата. Думалось об этом сейчас так легко и приятно, особенно когда спину всегда прикроет воинственный и прожженный в сражениях Пруссия. Но планы пришлось срочно изменить.       — Людвихь! — разнеслось громом по всему лагерю, еще прежде, чем пруссак открыл полотно палатки связи.       В тревоге младший немец бросился на зов.       — Что такое?       — По морзянке лазутчики передают, что русские не стали дожидаться окончания мобилизации, стягивают войска возле моих границ. На Франциска дальше пойдешь один, не забудь хорошенько надрать его зад и за меня тоже, разрешаю даже в прямом смысле, — Гилберт недобро и похабно рассмеялся, но тут же стал серьезен и помрачнел, как грозовая туча. — Я должен вернуться и защищать свои земли.       В глазах Людвига на мгновение потемнело. Вовсе не от того, что завтра придется выступать одному — случилось то, чего он опасался и чему не верил, о чем предостерегал Гилберт с самого начала — открывался второй фронт. В голове колоколом забился один из главных заветов мудрейшего Бисмарка:       «Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость, они ответят самой неожиданной глупостью».