WWI

      В то время, когда на европейских фронтах царило перемирие, Олегу Черненко было не до отдыха и праздников. Он готовился сразиться с давним врагом Империи — османами.       Олег был уверен в скорой победе. Они с Иваном уже хорошо знали, что турки хоть и всегда многочисленны, но все прошлые войны показали тенденцию — трусливы. Едва завидят российские войска — сразу бросают оружие, сдают города и бегут, даже если их численность превосходит россиян трижды.       Первые недели Украине действительно сопутствовала удача. В ситуацию вмешивалась и погода — эта зима обещала войти в историю, как одна из самых суровых.       Олег строго приказал сменять часовых на посту каждый час, ни минутой позже. Но некоторых все равно несли в землянки отогревать. Они лежали на полатях в заснеженных овчинных тулупах, крепко прижав к груди винтовки — оружие невозможно было отобрать из их окоченелых пальцев.       «Генерал Мороз любит Ивана и всегда встает на его защиту. Главное только самим бы не околеть».       Садык, кажется, власти зимы вовсе не пугался. Он нагнал на границу Российской империи огромную армию и так спешил расправиться со старинными врагами, что даже не стал обеспечивать турок утепленным обмундированием.       — Главное сейчас — это мобильность и быстрая реакция. Идем налегке, все необходимое мы снимем с разбитой армии неприятеля и местного населения, — говорил он на военных советах.       Рождественским яблоком раздора стал маленький, затерянный в кавказских горах городок Сарыкамыш. Это была главная военная база россиян, через город проходила важная железнодорожная артерия империи, по которой доставлялись вооружение и продовольствие. Садык намеревался взять город, лишив Российскую империю всего Кавказа.       Но Садык не рассчитал, что за несколько недель непрерывных горных переходов турки выдохлись. Петляющие цепочки солдат шаг в шаг тяжело ступали друг за другом к Сарыкамышу среди сугробах, доходящих по грудь, все занесенные снегами, замерзшие в своих тонких шинелях. Плохо одетые и обутые турецкие солдаты тысячами гибли от холода. Османов в рядок укладывали на снегу, пороша быстро заметала трупы.       Олегу, выдвинувшемуся спешно на Кавказ с парой мобильных пластунских дивизий, двумя сотнями необстрелянных выпускников младших офицерских курсов и народным ополчением чеченцев нужно было продержаться хотя бы трое суток до подхода основных подкреплений с австрийских границ.       Утром первого января в Сарыкамыш пришел поезд, Украина лично встречал вагоны, следил, как солдаты выгружают на перрон деревянные ящики. Он остановил двух бойцов, приказал поставить груз на землю, достал из сапога нож и вскрыл ящик.       — Продержимся, теперь точно продержимся! — со злорадной улыбкой сказал сам себе украинец, холодно и вьюжно блеснув синим пламенем глаз, — Спасибо, Ванюш! Лучшего нашего друга прислал из Тулы, Максимку! Ну что же, турка, мы тебя с нетерпением ждем на праздники!       Олег предвкушал битву, как близость собственного триумфа, он представлял, как Брагинский в Зимнем дворце будет на глазах всей Империи прикалывать награду к его груди. Два-три пулемета могли легко сдержать и атаку даже бешеных и отважных немцев. А уж трусливых турков и вовсе должны обратить в панику. Иван под Новый год прислал брату шестнадцать орудий.       Турецкое наступление началось в синем зимнем полумраке. Среди сиреневого ночного тумана метели с обоих сторон тускло и смертельно сверкали рыже-золотые залпы от выстрела винтовок. Среди горного пейзажа светились ярко только рельсы станции и чёрные силуэты бойцов, почти растворенные в снежной мгле. Туркам удалось прорваться в черту города и захватить вокзал. Садыку казалось, что победа близко.       — Долго говорить не буду. Братцы! Умереть мало — нужно победить! За Империю! Берем врага на выстрел и в штыки! — готовил Украина своих бравых бойцов, среди блеска ночных костров на российских позициях.       Внезапная атака войск Черненко, как он и рассчитывал, привела турок в ужас. Армия Садыка дрогнула, отошла в горы.       Вскоре к украинцам подошли подкрепления. Эта была громкая победа! Третья турецкая армия прекратила свое существование. Из девяносто тысяч в живых убегало домой через кавказские перевалы меньше одной четвертой. Остальные остались лежать в промерзлой земле, раненными и убитыми, многие нашли спасительное унижение в плену, около шести тысяч унес за собой в вечность Генерал Мороз обмороженными.

***

      Внезапный отход от границ Венгрии боевого командира Черненко Родерих посчитал настоящим подарком небес. Прибывший заменить брата Беларусь вовсе Австрию не пугал.       «Младший из славян, как Людвиг, воевать уверенно может только рядом со страшим братом. Беларусь скромный и добрый, в отличие от жесткого и нахального Брагинского, он не развязал и за всю жизнь ни одной войны, не вторгался в чужие владения, не расширял территории. Все время был «при ком-то». Николай очарователен и хорош только в танцах на балах, в почетном карауле, да в разговорах во французских салонах, первый красавец Европы, — Австрия фыркнул, — Неужели Россия в таком бедственном положении, что отправил на фронт даже изнеженного своего любимчика?»       Но гнетущий червь сомнений точил сердце австрийца тревогой, что рано ему праздновать победы. Он сравнивал младших братьев России и Пруссии не спроста — не так давно Эдельштайн подобного мнения был и о Людвиге. Но военные успехи младшего родственника заставляли Родериха не столько гордится, сколько пугаться его зловещей, выросшей из неоткуда бесчеловечной жестокости. Каким представит по-настоящему себя беларус, предположить теперь было сложно.

***

      Николай Арловский, получив долгожданное направление в боевую часть, поначалу был счастлив. Но бои ему давались тяжело: его силы были не такие многочисленные, как украинский дивизион, внезапно начались перебои с доставкой пайков и вооружения. Сказывались и действовали на солдат и личностные качества командующего.       В одну из ночей Арловский сменил подзамерзшего караульного и теперь обходил периметр лагеря по маршруту патрулирования. Вдруг — не причудилось ли? — он увидел на опушке леса стоит теленок. Коля, снял варежку, протер глаза — стоит, настоящий. Пар дымком из ноздрей валит, ушами шевелит, а глаза грустные-грустные, блестящие, с длинными ресницами кротко так на воина глядят.       Беларусь плавно поднял винтовку, прицелился.       «Попаду или нет с такого расстояния? Как же можно не попасть, у него вон, звездочка во лбу…»       Синие глаза Николая вдруг заволокло влагой. Он держал палец на курке, а нажать воли не хватало.       «Нет, я не могу! Вот так просто жизнь невинную отнять!»       Арловский ругал сам себя за мягкость и жалостливость. Беларусь на войне был отважен, готов был умереть за империю и царя. Сам умереть — легко. А другого убить… Не хватало ему этой воинственной и холодной свирепости.       В мыслях возник образ любимого брата, улыбчивого и ласкового Ванечки, которым беларус искренне восхищался. Россия умел воевать благородно, мирное население вражеских стран не трогал, наоборот старался всегда договориться даже с лютым врагом о гуманитарных коридорах, с военнопленными тоже обращались достойно. Но вместе с тем Иван был хитер в стратегиях, безжалостен к врагам и хладнокровен.       «Ваня в мирное время тоже бы не смог выстрелить… — печально думал Беларусь, глядя в большие глаза теленка. — А на войне он другой, словно всю его кровь вдруг заменяет ледяной металл. Сейчас, на моем месте, он бы пальнул не задумавшись… этим мясом можно обеспечить взвод солдат на неделю…»       Коля крепче ухватил приклад и выстрелил вслепую, зажмурив глаза. Попал.       Жертвенный теленок действительно спас солдат империи на несколько дней, пока не подвезли продовольствие. Но новая напасть — разведчики доложили, что австрийская армия готовит наступление. Вечером в полевом штабе проходило военное совещание.       — Отходить надо, ваше благородие, резервы не успеют к нам перебросить, все тут ляжем зазря, — уговаривали Арловского генералы.       — Отойти не сможем — они нас все равно в котел загонят. — Николай решительно пошел на отчаянный шаг. — Опередим австрийцев. Ночью сами идем в атаку.       В полевом штабе начался хаос. Военачальники вскакивали со своих мест, активно жестикулировали и громко высказывали, что это глупость и самоубийство. Беларусь именно в этот момент впервые в жизни почувствовал, что и его кровь стала вдруг замерзшей сталью. Он непоколебимо встал и громко скомандовал:       — Приказ не обсуждается. Поставьте в строй всех писарей и саперов. Сегодня я пойду с ними в атаку.       Под покровом мглы российские отряды напали на вражеские позиции. Бой оказался коротким. Застигнутые врасплох австрийцы, всей толпой сдались в плен. Они думали, что к россиянам подошли резервы, раз Арловский пошел в такую стремительную и дерзкую атаку.       В лучах рассветного солнца шеренгой блестели шипы на касках австрийцев, которых воины беларуса вели под конвоем в свой лагерь. Австрийские генералы рыдали, видя какой маленькой силой их захватили.

***

      Узнав об отчаянном и дерзком наступлении Беларуси едва ли не рыдал и сам Австрия. Он потерял основные силы на направлении подступления россиян на Венгрию. Ситуация складывалась трагическая. Теперь оставалась последняя надежда — крепость Перемышль.       Родерих лично выехал на защиту этой твердыни.       Прибыв, он вызвал к себе коменданта крепости.       — Кто командует обороной Перемышля?       — Не могу знать, гер главнокомандующий. Какой-то молодой командир из столицы, сегодня только прислали, еще не представляли…       — Ну так узнайте! Вызовите его ко мне, быстро!       Спустя считанные минуты в кабинет штаба крепости зашел командующий обороной. Родерих сразу отметил, что уж больно грациозна и легка его походка для военного, уж слишком тонка и изящна фигурка. Командующий выпрямился у порога по стойке, но взгляды старательно прятал под козырьком шлема с пикой.       Австрия медленно подошел к командиру, и приподнял козырек каски, уже ни сколько не сомневаясь, что мог и ошибиться. На него смело и тепло смотрели зеленые родные омуты.       — Комендант мне сообщил, что назначен новый гер командующий. А у нас не гер, а фрау…       Он расстегнул ее пикельхаубе, провел рукой по коротким, едва доходившим теперь до ушей волосам.       — Любовь моя, мой рождественский ангел, небом посланный. Вот только хочу ли я спасения, ценою грозящих тебе здесь страданий? Где же твои шелковые локоны? — Австрия обонял Венгрию, крепко прижал к самому сердцу, так немыслимо странно ощущая под ладонями не шелк платья, а жесткий военный мундир. Словно вернулись они в далекое прошлое, где воительницу Венгрию с мечом в руках опасались многие страны, в том числе и сам Австрия, и даже, сложно теперь представить, рыцарь Пруссия.       — Ни к чему мне они теперь, эти косы, да и под шлемом мешаются. Я не могу, любимый, отсиживаться во дворце, когда ты здесь за нас погибаешь. Мы поклялись друг другу и в радости, и в горе, и на торжественном ложе, и на смертном одре, всегда быть вместе.       Родерих прижал ее ладони к губам, прошептал едва слышно, оставляя на ее тонких пальцах поцелуи.       — Мы вместе, значит все теперь будет хорошо. Мы отстоим Перемышль.