WWI

      Варгас и его корпус подходили на венгерскую границу со стороны Карпат, где должны были встретиться с войсками Арловского. Феличиано постарался снарядиться как можно теплее, по списку и инструкциям, которыми его снабдил Брагинский, но все равно он и его итальянцы отчаянно дрожали на ледяном ветру, щурились от снега, промерзали насквозь в утепленных бушлатах. Стояла страшная зима 1915 года. В Карпатах трещали сибирские морозы, а уровень снега местами был выше человеческого роста. В горах стемнело быстрее, чем Феличиано успел моргнуть, весь свет погас, как будто резко дернули электрический рубильник. Мир заполонила мгла. На губах таяли крупные хлопья, Италия содрогнулся всем телом от этого жестокого поцелуя вьюги.       В синей снежной дымке появились неверные тени, так, что в густом вьюжном тумане казалось, что это мираж. Трое высоких и статных воинов шли к итальянцам сквозь завесь снегов, быстро, прямо и неумолимо.       «О… это дозор самого генерала Мороза, они пришли за нашими душами!» — в испуге подумалось Варгасу, он плотнее прижал свою шапку к рыжим волосам, круто развернулся и попытался двинуться обратно, но увяз в сугробе, вытянул руку, сопротивляясь ледяному ветру.       Ледяные демоны все приближались, Италия огромными растерянными глазами глядел, как они вышли из белого тумана, и… вдруг оказалось, что это и не демоны вовсе — снежные ангелы. Особенно их командир. Он был в длинной строгой шинели, острые края которой были ровными, будто открахмаленными, и напоминали срезы льдин, но на самом деле просто застывшие в идеальной ровности от мороза, как и весь его четкий и уверенный шаг, будто парящий над кромкой раскрытого до самого горизонта, от неба до небес, белого покрывала. Лик светлый и лучистый даже в темноте, как первый снег, а глаза самого холодного синего оттенка, но взгляд из-под каракулевой шапки кроткий и мягкий, звездный. Промороженным сознанием Варгас наконец-то узнал в снежном ангеле младшего из славян, прекрасного Беларусь.       — Здравствуй, Феличиано! До нашего лагеря метров пятьсот, мы пошли вас встретить, чтобы вы не заплутали в тумане. Сейчас такая погода — даже обмороженных и раненных никак не отыскать, снегом все тут же заметает.       Феличиано и обрадовался встречающим, но слова беларуса в волнах сумрака привели его в дрожь. Что ждет их на этом рубеже всепоглощающей зимней стужи?..       Переночевали все в том же продирающем насквозь холоде, хотя и в расположении ярко и жарко топили походные печки. На утро, не дав освоиться, или хотя бы просто опомнится, Арловский погнал итальянцев в совместную атаку. Феличиано не понимал решительно ничего: он привык, что любому боевому столкновению предшествует сложное планирование, расчет вооружения, живой силы противника, погода, ландшафт местности… так было принято в Тройственном союзе самим Людвигом и Гилбертом. А теперь он спозаранку бежал по сугробам куда-то вперед с винтовкой в руках, рядом с ледяными воинами Беларуси, которые лихо кричали: «Ураааа!!! В атаку!!!»       Только через минуту Феличиано увидел под белой пеленой спины убегающих врагов, Италия бежал, стрелял до того момента, пока его не окликнул Беларусь:       «Варгас! Стой! Отходим, быстро!»       Воины российской империи круто развернулись и побежали на свои позиции, их едва ли не перегоняли перепуганные итальянцы, вообразившие невиданные ужасы, трагедии и поражения в этом внезапном бегстве.       — Господи… Ники… что там? Боже мой… мы все умрем? — задыхаясь и повиснув на плече беларуса шелестел Италия.       — Нет, Феличиано, по крайней мере не сейчас, — улыбался Арловский, — Это тактическое отступление: австрийцы периодически устаивают вылазки, пытаются прорваться до своих основных войск, а мы не даем — загоняем их назад. Сегодня туман, не видно, но там крепость Перемышль, а на ней орудия, вот мы и гоним их до определенного предела.       — Но нам же в таком случае нужен штурм!       — У нас нет осадной артиллерии, пока не подвезли, — грустно ответил Коля, — Поэтому будем брать измором.

***

      Перемышль — была действительно грозная крепость-город с мощными каменными стенами. Карпатскую твердыню защищали четыре линии обороны, форты опоясывали цитадель неприступным кольцами, между ними располагались самые современнейшие артиллерийские установки, прожектора, здесь были даже лифты и радиосвязь. Крепость имела две тысячи артиллерийских орудий. Австрия и Венгрия были убеждены в неприступности фортификации и своей скорой победе…       …Воздух в подземелье был плотным, застоявшимся, пах сыростью, камнями и могилой. Сверху были низкие полукруглые своды. Коридоры подземного бункера, который занимал большую часть крепости, были примерно метр шириной.       «Они устроены так же, как и окопы, чтобы два солдата могли нести раненного, и смогли разминуться с двумя другими, которые с пустыми носилками спешат на позиции».       Венгрия шла по узким, оплетенным сетью электропроводов туннелям на склады. Свет от развешенных по стенам рыжих фонарей горел тускло, стреляя острымыми лучиками сквозь пыль, как будто пробивался через густой туман. Лизхен открывала тяжелую бронированную дверь, щелкнул рубильник, лампы осветили деревянные ящики. Венгрия методично пересчитывала снаряды, проверяла медукладки и коробки с консервами. Спиной она почувствовала чье-то присутствие, развернулась и резко вскрикнула, увидев очертания фигуры.       — Любовь моя! — Родерих, показавшийся в проеме двери, вышел из темного коридора, оказался рядом в два шага, — Ты последние дни стала такой чувствительной. Меня тревожит это.       — У меня сердце не на месте, Родерих, — Венгрия закрыла ящик, обернулась к мужу, прижалась к его груди щекой.       — Что беспокоит тебя, милая?       — Не знаю… Я каждый день пересчитываю наши запасы, рассчитывая на сколько их хватит. Я не могу перестать думать об этом. Мы в тепле, у нас вдоволь еды и медикаментов. Это россияне с итальянцами мерзнут по лачугам. Но предчувствие меня терзает, будто незримо и неотвратимо наползает на нас грозовая туча.       — Нет ни единой причины для беспокойства, — как-то внезапно беззаботно сказал Австрия. — Пока не взят Перемышль — россияне владеют Галицией лишь на словах. Мы вернем все восточные земли. Наши основные войска уже спешат к нам. Враг совсем скоро будет разбит, вот увидишь.       И эта самоуверенность, которая не была в характере супруга, тоже показалась Лизе недобрым знаком. Но рядом с любимым она все же не могла думать о плохом и тяжелом, просто не получалось. Мысли, душившие Венгрию, сделались меньше и легче, а затем и вовсе всплыли, как пузырьки воздуха взмыли вверх и исчезли. Лизхен отпустила их и наконец-то свободно вздохнула. Родерих взял возлюбленную за руку, переплел ее пальцы со своими в замок. Они молчали несколько длительных минут, но отчего-то именно эта тишина волновала, уже не тревожно, но неуловимо трепетно и бархатно.       — Когда все закончится, мы обязательно поедем на берег Адриатики, — сказал Австрия, притягивая ближе к себе Венгрию, поглаживая ее талию сквозь грубую ткань форменного плаща. — Поселимся в маленьком домике прямо у воды, ночью босиком пойдем к морю, будем любоваться звездами до самого рассвета, солнце величественно встанет из воды, огромное и алое, как наливное яблоко в садах Трансильвании.       Венгрия рассмеялась, удивительно, но здесь среди сырых стен склада эти беззаботные глупости показались такими близкими и возможными.       Родерих поправил воротник кителя, как будто он вдруг превратился в удавку. Воображение щедрыми мазками и ему рисовало безмятежные картины. Он осознал, что венгерка уже некоторое время будто бы невзначай выводит тонким пальчиком круги на его запястье.       Лизхен подняла глаза на супруга, и от его пылающего любовью взгляда по ее рукам пошли мурашки, и тут же все тело бросило в жар.       — Родерих, мы так давно не оставались одни…       Лизхен только сейчас осознала, что с самого начала войны она не чувствовала ни чувственных поцелуев любимого, ни его горячих объятий на своей обнаженной коже. Австрия уехал на фронт, встретились после долгой разлуки они только в Перемышле, но ни о какой близости и не поминали — дел было невпроворот, да и спали они по разным полкам в общей на весь гарнизон казарме. Венгрия продолжила пересохшими от волнения губами, не веря, что она говорит такое:       — Возьми меня… прямо здесь и сейчас…       Она сказала это так спокойно и отчетливо, лишь последний слог превратился в хриплый шепот. А внутри нее пронеслась волна колючего жара, пронеслась через все тело, пощекотав под ребрами и скрутилась комком в животе. Мыслей не стало совсем, их заменил белый шум желания. Она хотела, очень… Погладить супруга по щеке, почувствовать его губы на своих. Всего его целиком.       Австрии потребовался всего один удар сердца, чтобы тихо ответить:       — Хочу тебя…       Этот поцелуй стал несомненно самым нетерпеливым и ненасытным, что случался у них с самой свадьбы, он опалял желанием. Родерих прижал возлюбленную к стене, и целовал, целовал безудержно и жадно. А венгерка только таяла в его руках, почти теряя сознание и выдыхала ему в губы легкие стоны. В его объятиях ласковых и одновременно сильных, как стальной обруч, Лиза чувствовала себя и беззащитной и словно за каменной стеной.       Пуговицы и застежки кителя Лизхен и ее рубашки оказались полностью расстегнуты. По коже прошелся неприятный холодок, но Австрия не оставил любимую надолго без тепла. Его горячие губы и язык коснулись шеи и почти сразу же спустились на грудь. Лиза почувствовала, что ее ноги дрожат, перед глазами вспыхивали белые точки. Венгрия подпрыгнула и обвила бедра супруга ногами. Он подхватил ее на руки, издав едва слышный, но до восторгов откровенный стон, который кольнул ее изнутри сладко и требовательно. Она ловко вытащила все пуговицы из петель и потянула синий китель с его плеч, почти проклиная дубовую ткань формы за то, что она снималась столь медленно. Родерих усадил жену на ящик с боеприпасами, освободил свои руки из узких рукавов. Китель, звеня медалями, пуговицами и прочей военной фурнитурой свалился на пол. Подчинившись ласковым рукам, австриец стянул через голову рубашку. Венгрия залюбовалась аристократичной грациозностью его тела, гордым разворотом плеч, сдержанными и красивыми жестами сильных рук, будто бы видела его таким впервые. Лизхен, не прерывая гипнотического зрительного контакта, огладила напряженные мышцы его груди, плечи, ключицы. Сверху и снизу, плавно и осторожно. Родерих прижал ладони к ее нежной обнаженной груди, цепенея от оглушительных впечатлений. Собственный пульс бешено бил в висках, под ладонью, сокрытое шелковистой кожей билось другое сердце.       Руки Венгрии еще смелее заскользили по груди супруга, она давно знала и легко могла найти на ощупь каждый его шрам, вот широкая неровная борозда справа под ключицей — память о Семилетней войне, а этот, на левом плече, почти теперь уже и не ощутимый, она оставила сама в дар ему в одной из древних битв. Лизхен ласкала кончиками пальцев эти отметины, утешая, спустилась ниже, погладив уже налитый кровью член через брюки, заглянула блестящими светлыми изумрудами в потемневшие синим глаза Австрии, прочитала там удовлетворение и одобрение. Родерих в этот момент прильнул к жилке, что лихорадочно быстро билась на тонкой шее Лизы, с восторгом ощущая, как вздох, полный наслаждения, защекотал его ухо. Поцелуи стали протяжными, их обоих разрывало изнутри будоражащее чувство, которое требовало выхода.       — Лизхен, — позвал Австрия хриплым шепотом, прикрывая глаза, — Лизхен…       Она подняла прелестную темную головку, улыбнулась ему, такая живая, милая, хорошая. Любимая, принадлежащая только ему. Невыразимо красивая. Тело Родериха снова прошиб взрывной импульс возбуждения, в глазах почернело. Это был предел терпения. Он рывком притянул ее к себе, тонкую, хрупкую, почти невесомую, несмотря на весь ее многовековой боевой опыт и военную подготовку. Нестянутая формой упругая грудь так податливо сминалась в его ладони, возбуждение стало твердым, как камень. Родерих с жадностью ласкал узкую спину, спускался поцелуями все ниже, задел языком соблазнительно твердый розовый сосок, пока его ладонь сжимала другую грудь. Он расстегнул ремень и припал на колени, стягивая с любимой штаны, погладил ее колени, посмотрел вверх. Лиза тоже глядела на него, ее огромные очи стали мягкими и почти черными от расширенных зрачков, пока супруг целовал ее ноги. Она качнулась вперед, сжала темные волосы Родериха в ладонях.       Дыхание Австрии остановилось между вдохом и выдохом, он бережно провел руками вверх по бедрам, мягко раздвинул ее ноги. Венгрия дотронулась и до его ремня, но австриец перехватил ее руки, уложив обратно на свои плечи и сам снял брюки. Плавное проникновение, вздохи и стоны смешались воедино, ничего больше не существовало в мире, кроме них. Ощущения, запахи и звуки — все запуталось, голова закружилась от контраста холодного воздуха и жара, который рождался там, где соединялись их тела. Они прижимались друг к другу как в последний раз, боясь отпустить и потерять. Что будет дальше — не известно. Но сейчас и не важно. Достаточно просто быть вместе.       Их накрыла короткая и яркая вспышка концентрированного наслаждения. Мир сузился до одной точки, замер на мгновение, а после начал расширяться, светлеть, возвращаться, медленно, как наступающий неверный рассвет. Родерих накинул китель на плечи любимой, тая дыхание, ведь, казалось, если он вздохнет чуть глубже, как просит его дрожащее от оргазма тело, то попросту задохнется от восторга и любви. Он устало погладил венгерку по щеке и прошептал слова, что вошли в самую ее кровь, вместе с нею понеслись широким потоком прямо к сердцу:       — Я люблю тебя, какая бы страшная война не пришла в наш дом, какой бы лютый враг не стоял у дверей, я одержу победу, я выиграю, чтобы быть рядом, и сделаю все, чтобы тебя не коснулась ни боль, ни смерть.