***
Ожесточенные сражения продолжались без перерывов больше двух месяцев. Огромную цену пришлось заплатить Италии и Беларуси, но они вместе все-таки сдержали подход освободительной для Перемышля австрийской армии. Непрекращавшийся снегопад быстро заметал тела павших воинов, что их было и не отыскать, определять место, где лежит боец, могли если только по дулам винтовок, торчащим из сугробов, словно кресты на могилах. К исходу морозной поры ситуация начала меняться в сторону осаждающих войск. За зиму славяне и итальянцы среди чудовищных боевых столкновений, под свистом пуль чудом сумели хорошо окопаться вокруг крепости широким кольцом блокады, погода улучшилась и теперь им оставалось только ждать. Ситуация в Перемышле, шедевре военной культуры и технической мысли, наоборот ухудшалась с каждым днем, и к весне, судя по перехваченным паническим телеграммам в ставку Людвига, стала катастрофической.***
— Ничего, родной, скоро придет подкрепление от Германии. Родерих и Лизхен стояли на том же складе, что и несколько месяцев назад, на том самом месте, где застиг их нечаянный порыв страсти. Только теперь помещение казалось огромным: в отличии от прошлого богатого довольствия здесь осталось всего несколько ящиков с провизией. — Подкрепления не будет, Лизхен. — с шумом на выдохе сказал Австрия, он говорил и сам же отказывался верить своим словам. Но именно в тот день он получил оповещение, что германские войска официально подтвердили провал деблокации Перемышля. — Дивизии, которые Германия направил нам на помощь, погибли или попали в плен. Все атаки наших союзников Арловскому удалось отбить. Теперь нам нужно надеятся только на самих себя. Лиза нервным жестом терла руки, подносила пальцы к губам, пытаясь согреть дыханием — на топливе теперь тоже экономили. — Что же делать? Как кормить гарнизон? Гражданских? — ее голос с каждым словом становился выше на октаву, готовый сорваться в истошный крик, — Люди уже забили на мясо весь скот! Родерих! Не разумнее ли нам сдаться, чтобы они выжили? Это глупые и ненужные смерти, они все будут на нашей совести! Мы не продержимся в осаде долго! — Лиза! Не смей! Это упадничество, это трусость! — гневно прекратил начавшуюся истерику Венгрии муж, — Людвиг обязательно снова пришлет войска, направит больше сил, чтобы спасти нас, я отправил в Берлин еще восемь телеграмм! Родерих посмотрел на жену. Он только сейчас заметил, как она исхудала, скулы ее стали острыми, а глаза устало потускнели. В душе Австрии зародились сомнения, через минуту он уже пожалел, что ответил любимой так жестко. — Распорядись, чтобы забили и полковых лошадей, — сказал Родерих отрывисто, но уже более мягко. И при этом прекрасно понимая, что таких мер тоже ничтожно мало, чтобы прокормить гарнизон. Он крепко обнял возлюбленную, почувствовал под руками выпирающие ребра, зажмурился, но продолжил: — Нам отступать некуда, мы должны продержаться!***
Людвиг отправил в Перемышль еще несколько резервных дивизий, новые массированные атаки германцев, превосходящей численностью, сыпались на славян и итальянцев без перерыва неделю, но деблокировать крепость немцам так и не получилось. Николай использовал все свои природные боевые и инженерные таланты. Грамотное расположение линий окопов Арловского и выгодность его позиции превратили наступление в мясорубку для германцев. Удача сопутствовала славянам. Войска Беларуси получили, наконец-то, тяжелую артиллерию. Мощные гаубицы должны были решить ход осады. Все, и союзники и неприятели, понимали, что отчаянная немецкая попытка освободить крепость от осады была последней. Надежд на помощь извне у Перемышля не осталось. В средине марта итальянцы и воины Империи начали артподготовку перед генеральным штурмом. Однако даже не риск погибнуть от осколочных снарядов или под обломками был для обитателей твердыни самой страшной угрозой. На пороге застыла беда страшнее — голод. В Перемышле проживало около ста тысяч человек, половина от этого числа — гарнизон, остальные — семьи военных, гражданские рабочие. Всех этих людей нужно было чем-то кормить. Но запасы давным-давно закончились. Через четыре дня после начала массированного артобстрела орудиями Беларуси в крепости была выдана последняя порция хлеба. Одна на четверых. Больше еды не было. Родерих держался из последних сил. Он и Лиза отказались от своего крохотного пайка, чтоб хотя бы еще одна семья гражданских имела шанс выжить. Австрию шатало от головокружения, виски сдавило, ноги уже отнимались. Он по стеночке шел, едва переставляя ноги, до каморки, в которой медленно умирала любовь всей его жизни. Лизхен последние несколько дней не вставала. Она жаловалась тихим заплетающимся голосом на бессилие и тьму перед глазами. Венгрия говорила, что ничего не видит, кроме цветных плывущих пятен. — Любимый… какие новости? — прошептала Лиза. — Надежд на освобождение и победу нет. Выход только один — я подниму всех под ружье и сегодня же стальным клином прорву кольцо противников, — он, на сколько смог, собрал все силы, чтобы его слова хотя бы звучали уверено, и взял ее тонкую ладошку, похожую на костяную плеть, похудевшую до того, что вены выступали над иссохшей сухой кожей вспухшей сетью. С превеликим трепетом прикоснулся губами, словно к святыне. На следующий день в пять утра Австрия предпринял отчаянную попытку прорваться. Арловский давно этого ждал. Австрия и его полуголодные солдаты бежали на войска союзников, вокруг гремели орудия, вспыхивали фонтаны из мерзлой земли от снарядов, свистели пули и стрекотали пулеметы, Родерих двигался вперед, держась только лишь на одном горячем желании вырваться, оглушенный этими ужасающими звуками и хлопками от орудий и винтовок, слышавший только биение собственного сердца, словно отсчитывающего последние секунды жизни своих воинов, моля бога, прорваться, ради оставшихся в гарнизоне мирных жителей, ради любимой супруги, что оставил он за мощной стеной крепости при смерти. Бой шел страшные девять часов. Родерих поставил в передние колонны самых мужественных и стойких венгерских бойцов. Николай об этом знал и был готов, он всю зиму наращивал мощную оборону на особо опасных участках. О подготовке к вылазке неприятелей Арловского заранее предупредила авиаразведка. Славяне встретили австрийцев убийственным градом из гаубиц и пулеметов, русское оружие срезало цепи неприятеля, как огромная коса. Родерих и оставшиеся в живых бойцы устремились обратно, к крепости, бросив на дороге пулеметы, обозы со стрелковым и холодным оружием. Беларусь, радостно пересчитывал трофеи, в тот же день он отправил письмо в Перемышль с требованием сдаться. Родерих, получив послание, в бессилие ударил кулаком в стену. Гарнизон крепости полностью разгромлен, в попытке прорыва он потерял почти всю команду убитыми и плененными. Но сломить кольцо воинов Арловского, стоявших насмерть стеной, не удалось. После такого поражения об обороне речи быть уже не могло. Австрия написал в ответной записке: «Bereit». Затем вызвал коменданта и приказал: — Срочно расстрелять боеприпасы! Взорвать укрепления! Уничтожить оружие! — Гер командующий… это что же… — также кристально ясно все понимая, но еще надеясь на какое-то внезапное чудо, спросил полковник. Родерих и сам все еще надеялся на внезапный дар небес, слова не давались ему, застревали в горле, колючие, словно ежи. Он с трудом смог подтвердить: — Завтра капитуляция крепости. Когда на угрюмые полуразрушенные форты и оборонительные укрепления Перемышля спустилась ночь, по приказу командующего военные принести в зал все боевые знамена. Родерих лично разрубил их саблей. Лоскутки разобрали офицеры. «На горькую память…» — сокрушенно думал Эдельштайн, бережно укладывая шелковый лоскуток запазуху.***
На другой день делегация под начальством Арловского торжественно въезжала в кирпичные арки австрийской твердыни. Наконец-то выглянуло солнце, настоящее, весеннее. Николай, одной рукой удерживая поводья, другой расстегнул шинель, лучисто улыбнулся солнышку. За ним и Варгас горделиво въезжал на коне под каменные своды. Фигуры победителей и их лица лучезарно сияли, разгоняя смертельную мглу хмурых серых стен. В отличие от проходивших мимо строев понурых защитников крепости, которые не поднимали глаз от каменных плит пола. — А где же гер Эдельштайн? — весело, но совсем незлобно подтрунивая, спросил Арловский у коменданта, принимая ключи от твердыни, — Уже, наверняка, на германской границе? И тут улыбки и блеск очей покорителей Перемышля погасли. Феличиано и Коля услышали тихий стон и судорожные болезненные всхлипы рядом за стеной. Итальянец и беларус пошли на звук, завернули за угол, в арку, и там в помещении, приспособленном для раненных, вдруг обнаружили тех, кого и не чаяли увидеть. — Родерих! Но почему же!.. — поражено воскликнул Арловский. Ответ не требовался — был очевиден. Австрия держал на коленях едва живую Венгрию. — Мы сдаемся в плен. Я готов взять на себя всю ответственность. Но Лизхен… Прошу, господа победители, не губите Венгрию. Она не хотела этой войны, умоляла нас не вмешиваться, но она исполняла мои приказы, защищала свою землю, как защищают ее и ваши родные и близкие. Победители растеряно застыли, глядя на трагическую картину, оба, побледнев и распахнув глаза, неловкими жестами сняли шапки. Наконец, Италия вдруг понял, что надо делать, потянул Беларусь за руку, и они скрылись за поворотом каменной стены. — Ники! Я так не могу! Давай отпустим их! — в карих очах Феличиано едва заметно заблестели слезинки, как будто от резкого порыва ветра. — Италия! Ты что из ума выжил? Тут война — каждый сам за себя! — выдернул из его пожатия руки Беларусь и замотал русой головой. — Все равно крепость мы взяли, и столицы им не защитить! «Да и в плену Лиза точно погибнет», — осознал вдруг Арловский. Николай все равно считал, что отпускать противников глупо, что это невыгодно и к тому же опасно — это может отсрочить победу, а значит, будет стоить жизни собственных солдат. «Россия так никогда бы не поступил, он всегда доводит битву до конца и всегда к врагам строг. Потому и владеет огромной и мощной Империей. Это правильно, разумно. Это для нашего народа, всё, и любовь и честь — ради него! А я…» Арловский храбрился, пытался ненавидеть врагов, вспоминая их злодеяния, пытался призвать на помощь мороз, чтобы вновь его сердце стало ледяным, а мысли холодными. Но совесть и глупое сострадание жгли его душу. Они вернулись к побежденным. — Родерих, здесь есть подземные лазы? — заговорчески прошептал Беларусь, оглядываясь, чтобы рядом не оказалось случайных свидетелей такого вопиющего нарушения. — Да… — еле слышно отозвался Австрия. — Уходите по ним, сейчас же! Австриец несколько секунд молчал, пытаясь сообразить правильно ли он понял русскую речь, пока Арловский не начал злиться и хлопать его по плечу. — Давай, давай! Чего застыл столбом! Мы сейчас передумаем! Эдельштайн споро укутал супругу в военное одеяло, затем и в свою шинель, поднял на руки, все приговаривая дрожащим голосом по-русски: «Спасибо, спасибо, спасибо!» Коля и Феличиано проводили их взглядом до черного нутра подземелья и отправились осматривать завоеванные владения.