WWI

      Последние легкие снежинки порхали над дворцовой площадью Санкт-Петербурга. Маленькие острые звездочки падали с небес, а другие наоборот взмывали вверх на потоках мартовского воздуха, плыли в неспешных хороводах, так что казалось, притяжение земли совершенно пропало, и можно самому сейчас вспорхнуть невесомо в этот снежный хоровод, стоит лишь посильнее подпрыгнуть.       По брусчатке дворцовой площади скользили змейки поземки, пересекаясь и переплетаясь белыми струйками. Перед Зимним дворцом, как и на всех улицах столицы, было вновь многолюдно, повсюду вились флаги, и бурлило море голосов. Так было и полгода назад, когда император обращался к народу со скорбной речью о начале войны. Конца и края мирового конфликта не было видно, но среди бедствий и гроз, тот день стал по-настоящему праздничным. Повод был грандиозный! Пал непокоримый Перемышль! По всей Российской Империи народными гуляниями и колокольным звоном встречали эту грандиозную победу. С особыми почестями встречали славных победителей, прибывших на пару дней от австрийской границы в стольный град.       Зал Зимнего дворца был полон, все места были заняты самыми именитыми и высокопоставленными людьми государства. По пространству летел легкий шорох — приглашенные на церемонию чинно и негромко разговаривали с соседями, обсуждая промышленные и политические проблемы.       Иван и Олег ждали начала мероприятия у трибуны под знаменами войск. Брагинский каждой частичкой души чувствовал трепетный восторг. Он уже давно не переживал такого сильного чувства, которое не мог даже определить словами. Ближайшие понятия «гордость» и «триумф» за младшего и любимого брата были лишь бледной тенью того ощущения, что объяло все естество России. Первую громкую победу Арловского в этой страшной войне Ваня переживал, как свою личную. Только лишь мимолетное легкое облачко закрывало этот ослепительно торжественный свет великолепной радости. Иван снова взглянул в чопорные лица присутствующих.       «Вельможи и чиновники, князья да графья, дворяне да бояре, фраки и мундиры… А я хотел бы, что бы Колю чествовал весь наш народ от Камчатки до Прибалтики, от северных широт, до южных портов. Чтобы все они, крестьяне, рабочие видели бы в этот миг, как красив Беларусь, как полон стремлением к их защите, воин, победитель».       В этот момент на трибуну взошел сам император. Зал замер в торжественном молчании.       — Под Знамя Российской империи — смирно! — громом скомандовал Брагинский, — На карааа-ул!       Россия приложил руку к фуражке, зал встал, встречая взглядом флаг страны. Знаменная группа с блистающими саблями на плечах, чеканя идеальный прусский шаг, и высоко подняв головы красиво и безупречно промаршировала до трибуны.       Россия и Украина стояли позади императора с алыми бархатными наградными футлярами в руках и с блеском в сияющих звездами взглядах смотрели, как миллиарды огней ярких люстр отражались на глади мраморных стен, плясали веселыми лучиками на вышитом золотым узором красном ковре, по которому гордо шли к императору Беларусь и Италия. Прославленные воины низко поклонились.       Брагинский чинно вышел из-за спины императора вызволил из коробочки крест на ленте цвета огня и дыма. Беларусь сделал три строевых шага, выполнил идеально воинское приветствие и рапортовал громко:       — Командующий Арловский для получения награды прибыл!       Иван совсем не по уставу очень радостно улыбался брату, он медленно надел крест на чуть склоненную голову Беларуси и крепко пожал его руку, от вновь нахлынувших потоком чувств почти до боли сжимая тонкие холодные пальцы.       Главнокомандующий перемышленской операции Николай Арловский стал кавалером ордена святого Георгия второй степени. Феличиано радостно сверкая своим южным и горячим светом принял от России крест третьей степени. Обе эти награды никому не доставались легко, как немецкие кройзы, что раздавали германцы направо и налево. Георгия был шанс получить только за великие заслуги перед Отечеством. И Георгиевские ордена были поистине бесценны.

***

      — Вот ты, Колька, свой крест и получил, и получил по заслугам! Молодец! Поздравляю от всей души, малой! — весело приговаривал Олег Черненко, когда они с Россией и Беларусью после торжественной части шли коридорами дворца к парадным дверям.       — В твою честь… — Украина на миг запнулся в речи, но тут же исправился, — В вашу с Италией честь мы решили закатить прием! Правда, Вань?       Брагинский светло разулыбался, обнял младшего за плечо. Но Беларусь вдруг сказал:       — Вань, Лежка! Но я же обещал Феличиано показать город. Боже! Простите!       Россия с Украиной смешливо и, как показалось Коле, как-то заговорщически, переглянулись.       — Любой каприз победителя! — радостно сказал Ваня. — Я оплачу!       — Если наскучат прогулки на холоде, а они точно наскучат, — извольте возвращаться к нам! Будет весело! — поддержал Олег, тоже обнимая за плечи одновременно и Россию, и Беларусь.

***

      Как и предполагал Украина, разумеющий более всех славян во всяческих пророчествах, прогулка Италии и Беларуси долго не продлилась. Осмотрев несколько ближайших достопримечательных мест и музеев, Арловский вдруг заметил, что Варгас как-то потускнел, а его губы стали дрожать.       — Замерз что ли? Так март же на дворе, весна! — задорно комментировал Беларусь, сверкая неумолимым хрустальным льдом глаз.       — Я… тебя умоляю, Ники… пойдем в тепло… хоть немного погреемся! — отвечал трясущимися и уже синеющими на ветру Финского залива губами Италия.       — Тут отличный кабак неподалеку, надеюсь, не закрылся, пошли!       Арловский потянул друга куда-то вглубь сумрачных переулков. Феличиано доверчиво шел, ведомый им, сквозь все еще по зимнему звонкую порошу, но уже под по-весеннему бархатными темно-синими небесами. Такими… Того самого нежного оттенка глаз Ники.       Смеясь над какими-то общими, образовавшимися за перемышльскую операцию, шутками с весьма черненным подтекстом, они наконец, расположились за столиком, заказали шампанское. Вечер в компании союзников потек приятно и неспешно.       «Куда подевался Феличиано? Как сквозь землю провалился… — внезапно осознал Николай, когда отошедший якобы до официантов за еще одной парной порцией шампанского, Италия не появлялся уже как полчаса, — исчезать без следа видно народно-итальянская черта».       Коля поискал глазами товарища и углядел его в самом конце зала, уже в окружении юных кокеток.       «Мой Георгиевский орден выше степенью, чем у него, а Италия все равно пользуется спросом куда большим. — Арловский закатил глаза, усмехнулся хитро и отправился вызволять друга из прекрасного плена.       «Или скорее надо спасать наших красавиц от Варгаса!»       Беларусь накинул на плечи шинель, достиг кружка, поклонился девушкам:       — Пардон, мадмуазели, но нам уже пора!       Он нахлобучил шапку на рыжую голову итальянца специально так, чтобы она закрыла ему глаза, и обнял за плечо, уводя на выход под расстроенные вздохи девичьей стайки.       Феличиано почувствовал как ладонь Беларуси холодит его плечо и это внезапно оказалось таким приятным ощущением. Дружеское прикосновение и ледяной озорной взгляд вдруг отозвалось в стуках замирающего сердца ласковым теплом.       — Смотри мне, дружище! — шутливо приговаривал Арловский, — Я тебе наших барышень портить не позволю, ни за что!       — Это почему же? Вдруг одной из них суждено стать моей судьбой на ближайший век?       — Скорее всем им суждено умереть от разбитого сердца, зная темперамент итальянцев…       Варгас вдруг замолчал, его солнечная улыбка, уже готовая растопить все последние снега Северной Пальмиры, в единый миг погасла. Коля убрал руку с его плеча, на его щеках вспыхнул бледный румянец. Он резко остановился, проскользнув сапогами по льду, нарушая ровную цепочку их следов на свежевыпавшем снегу.       — Нет! Я вовсе не то имел ввиду! — теперь Николай уже держал в руках ладони союзника, а синие глаза утратили смешинку и тревожно заблестели, — Прости меня, ради бога, Феличиано!       — Ты все знаешь, не так ли?       — Франция разболтал. Он когда злой, у него поток россказней о чужих тайнах не иссякает, сам знаешь.       — И ты тоже так думаешь? Что я презренный изменник и разлучник, да к тому же трус.       — Я?.. — смутился Коля, — Нет, нет! Я так не думаю, ни про все это, ни уж особенно, что ты трус! Ты доказал на Перемышле, что ты отважный и благородный воин!       — Спасибо! Спасибо, Ники! Ты себе представить не можешь, как важны и драгоценны для меня эти слова! — Феличиано оборвал горячий порыв и добавил уже скромно, едва различимо в плеске пробуждающейся Невы, — Особенно дороги мне эти слова, потому что они сказаны именно тобой.       Феличиано поднял глаза на Николая. Беларусь был совсем не высоким, ниже собственных братьев, ниже немцев и Англии. Но в своей стройной стати и выправке казался куда выше итальянца. Беларусь посмотрел в ответ своими невероятно синими удивленными и растерянными глазами. Это взгляд сделал беларуса совсем юным, еще более очаровательным в его заколдованной славянской красе. В воздухе зависало что-то неведомое, невысказанное еще там на австрийских фортах, когда они сражались спиной к спине, рассказывали друг другу веселые истории из детства и совсем недавние курьезы из жизни, или спали бок о бок в промозглых блиндажах. Николай, замер, ожидая слов, которые уже готовы были спорхнуть из сердца товарища.       Но Феличиано внезапно спасовал. Он добавил поспешно и более официально:       — Ты отличный стратег и тактик, любой бы желал сражаться плечом к плечу с таким грамотным командиром, в его распоряжении и под его непосредственным начальством.       Чистый лик Арловского, похолодел в одно мгновение, как будто он рухнул в ледяную воду и вынырнул замороженной ледышкой. Взгляд стал непроницаем. Он выдержанно ответил: «Благодарю за службу», и пошел дальше к особняку на набережной, где были расквартированы войска.       Феличиано всей душой почувствовал, что сплоховал, и теперь отчаянно весь оставшийся путь ругал себя за трусость. Он боролся с собственной невесть откуда взявшейся и ему не свойственной в таких разговорах робостью, но не мог оставить вопрос не заданным. И когда до парадной особняка осталось преодолеть только недлинный чугунный мостик, Варгас подошел к перилам. Замедлил чеканный шаг и Беларусь, затем и тоже остановился, подошел к другу. Они вместе рассматривали черную блестящую в свете фонарей гладь реки. Арловский нахохлился, поднял воротник шинели, а шапку натянул плотнее, до самых глаз, оперся локтями скрещенных рук на ограду. Вид его стал сумрачным.       — Ты знаешь… я совершил большую ошибку, — сказал Феличиано, стряхивая бессознательным жестом иней с кованного узора моста. — Я предал мужа, изменил ему. В то время мне казалось, что у нас с Англией настоящая любовь, такая, о которой пишут в книгах, ради которой все на свете можно отдать, ради которой можно даже умереть. Но на чужом счастье своего не построишь. Я видел глаза Франциска… Любой бы сказал, что он был крайне зол, застигнув нас с Артуром, да еще и в постели. Но я видел, я могу точно сказать, что его глаза были полны горем, болью и разочарованием. Уже тогда я понял, что понесу наказание за это. И возмездие свершилось. Я потерял обоих, и теперь совсем один.       — Когда что-то теряешь, всегда и что-то обретаешь, — поддержал друга Беларусь. — Ты не один, Италия, у тебя есть мы, союзники. И на все воля господа. Быть может всё свершилось так, как было необходимо судьбе.       Это соучастие Варгас принял за ответ. Он, наконец-то сказал то, что на самом деле хотел.       — Эта страшная война, наша с тобой общая победа — все это так меня изменило. Я будто стал старше еще на несколько веков. Я теперь вижу все незамутненным взглядом, вижу, что интрига с Англией с самого начала была лишь мимолетной страстью, и оставил Германию я тоже не зря. Не из-за влюбленности или политических разногласий.       — Из-за чего же тогда? — мягким шепотом откликнулся Арловский.       — Причины гораздо глубже. Причины в его зловещих метаморфозах, с которыми я не могу примириться.       — Ты действительно стал серьезнее и будто ответственнее, я уж точно могу подтвердить, я видел это в бою. Но вместе с этим ты смог сохранить то, что всегда теряется среди кровавого снега — сострадание. Я восхищаюсь тобой, Феличиано! — Николай всем телом развернулся к другу, вуали вьюг, окружающие его улеглись, и он теперь снова чарующе улыбался.       Феличиано сделал еще один шаг навстречу.       — Ники, ты ведь тоже почувствовал эту искру меж нами? С тобой, единственным во всем мире, впервые в жизни я ощущаю тепло, легкость и покой. Это совсем не страсть, что-то больше и сильнее, то, что всегда произрастает не из огня влюбленности, а из дружбы, уважения и доверия. Мы могли бы стать прекрасной парой… Пусть не сейчас, пусть после войны, я буду ждать, если ты позволишь мне ждать…       На этих словах Беларусь медленно снял шапку и наклонился к губам Италии. Там, где суровая зимняя стужа встретилась с милым летним теплом затрещали маленькие будоражащие взрывы. Итальянец поднял руки, желая обнять беларуса, стать еще немного ближе, углубить этот невинный поцелуй, утверждая договор. Но Арловский поймал в полете его руки, опустил их, затем и совершенно отступил. Его глаза светились нежностью, но голос был тверд:       — Я не могу, дорогой Феличиано, какие бы искры и ощущения я бы ни чувствовал, я поклялся служить ему. Ему одному. В этом и есть вся моя жизнь и мое счастье. И я не желаю умалять этот священный долг связью с любой державой. Даже с такой милейшей и достойнейшей, как ты, Италия. — последнее и вовсе слилось с дыханием, и было едва различимо, — Прости мне.