WWI

      Отгремели петербургские праздники, словно светлый сон среди бесконечных потерь и трагедий. Первая Мировая война катилась дальше по планете, без пощады раздавливая своим тяжелым колесом нации и народы, разрушая до основания весь старый свет. Славная победа Арловского над австрийцами в Перемышле запомнилась войскам особенно. Потому что надолго стала последней удачной операцией.       С фронтов союзников приходили нерадостные вести. Оставив Перемышль, австро-венгерская армия при поддержке немецкого корпуса пошла на сербов. Особо потрясла Брагинского перехваченная немецкая телеграмма, из Балкан в Берлин:       «Поскольку сербской армии больше нет, остались только её жалкие остатки зпт бежавшие в дикие албанские и черногорские горы зпт где этой зимой они встретят свою смерть без еды зпт поэтому дальнейшие операции прекращены зпт а репортажи с балканского поля боя больше не будут выдаваться тчк»       Трагедию подтвердило и пришедшее следом письмо Вука Мишича:       «…Пятьсот тысяч немцев и австрияк, пятьсот тысяч, дорогой брат! Прости мне, но всей моей армии не удержать родную землю, — горели горькой ядовитой лавой скорби строчки в письме, — Армейские повозки запряжены, люди собрали на спины тюки с самым необходимым. Поутру мы оставим наш дом на милость врагу, отправимся в добровольное изгнание. Но капитуляцию я никогда не подпишу! Легче и честнее мне умереть. Наверно, это мое последние тебе послание. Благодарю тебя за всё, мой драгоценный друг! Молю господа за тебя, верю в твою победу и возмездие за сербский народ. Прощай!»       Несмотря на помощь Российской Империи вооружением и офицерами, на многомиллионные военные транши для брата от Брагинского и помощь Франции ружьями и хоть и довольно плохого качества, но зато в немалом количестве пушками и другим вооружением, положение сербской армии было критическим. Наступило полное моральное истощение, сербы не желали, да и не могли больше сражаться, они оставляли без боя даже свои сильные позиции, начались эпидемии, которые не могли остановить ни сербские врачи, которых на всю страну едва ли набралось шесть сотен, ни приехавшие сквозь рубежи войны на подмогу врачи русские. Россия, зная бедственное положение брата, отправлял Сербии длинные вагоны с хлебом. Но в войсках снабжение становилось только хуже, возникла угроза голодовки. Несмотря на все старания союзников, помощь и поддержку, как боевая единица сербская армия фактически прекратила свое существование.       В ворохе тяжелых чувств, Брагинский в клочки разорвал письмо, стукнул кулаком в стену, от чего на костяшках его пальцев проступили алые крапинки. Он судорожно думал, как спасти брата. Наконец, выход нашелся.       «Безопаснее всего им будет перебраться к греку. Флот Артура и Франциска неподалеку…»       Россия написал телеграммы с просьбой к участникам Антанты эвакуировать сербов на греческий остров Корфу. Однако союзники заниматься родственником Ивана не торопились. Благополучный ответ Брагинский получил только когда отправил Англии и Франции еще одну телеграмму, уже весьма гневную и однозначную:       «Мишич и его армия не должны погибнуть воскл если случиться так зпт то я выхожу из союза и прекращаю все обязательства воскл»       Сам Вук находился в панике, но Сербия все же остался верен своему слову. Не признав и не подписав капитуляцию, он, остатки его армии и большая часть населения покинули страну. Снега горных пейзажей прорезала длинная вьющаяся черная цепь этого крестного пути. Сербы пробирались дикими и обледенелыми горными перевалами гор сквозь Албанию. Местные, албанцы, то и дело нападали на колонны, похищали последние остатки провизии и вооружения, стреляли по мирным гражданам. Едва живые, измученные слепящим горным солнцем, жаждой, они карабкались по иссушенным камням, тропы сменялись отвесными спусками и тяжелыми подъемами, случались камнепады. Солдаты, мужчины и молодые девушки всю дорогу несли на руках детей, стариков, раненных. В конце своей Голгофы, через месяц тяжелого марша, даже самые сильные падали замертво.       Вук глядел на остатки своего измученного несчастного народа, чудом добравшегося до берега Адриатического моря. Но железом в душе не позволял себе ни мгновения на отчаяние. Он обернулся к гавани, в которой их ждали корабли Антанты, затем обратился к своим людям:       — Жив сербский народ, и будет жить! Приют нам, православным, дал Греция, словно божественным провидением. И там на острове Корфу, на чужбине, мы начнем нашу новую историю. Объединимся и соберем силы для освобождения родной земли на погибель интервентам!       Но и прибытие на греческий остров не стало для сербов легким и спасительным. Первые дни выдались особо черными. Союзники России не были готовы к такому многочисленному наплыву беженцев, у них попросту не было времени даже организовать для людей полевые лагеря. Остро недоставало еды, одежды, палаток, дров и лекарств. Зарядили на всю неделю дожди. Истощенные солдаты и граждане массово умирали под непрерывными ливнями. Болезни косили людей, иногда в день умирало больше трехсот человек. Заболевших отвозили на соседний остров… умирать. Мертвецы горами лежали на каменистой земле. Мест на суше, чтобы их хоронить не осталось, и было принято решение устроить могилы прямо в море: к телам привязывали камни, чтобы они не всплывали. За те страшные дни последний приют на морском дне нашли более пяти тысяч человек. До сих пор воды возле острова Видо зовутся «синяя гробница».

***

      Горе и страдание обрушились с новой силой и на саму Российскую Империю. Корпуса под командованием Брагинского находились на польской границе, и ситуация там была настолько опасная, что Россия снял войска Черненко с южных фронтов себе на подмогу. Олег и Иван с винтовками на огневом рубеже стояли в окопах, целясь в немцев, нагло разгуливающих и голосивших на всю округу с гадким акцентом: «Виходии, русскии трюсь!»       — Всю душу вынул. Может пальнем? — злился Олег.       — Нет. Надо беречь патроны, — в полголоса отвечал Россия.       — Может хоть кинуть чем?       — Сапогом кинь, или не попадешь? — усмехнулся Ваня.       — А я в чем ходить буду? Новых не будет, ни сапогов, ни оружия. Как воевать, командир? И где же, Ванечка, наши мильоны патронов, те, что нам наши дружки-союзники обещали?       — Как прикажу, так и будешь воевать, — отозвался Иван.       На другие вопросы Брагинский и попросту решил перед братом отмолчаться.       Весной 1915 года оказалось, что Россия неверно рассчитал количество снарядов. Войны в современном мире не велись годами. Ваня рассчитывал, что боевые столкновения не займут больше полугодия. И не стал переводить заводы на военные рельсы, это казалось тогда таким нелогичным, затратным и ненужным. Наращивать производство снарядов начали только сейчас. Когда было уже слишком поздно.       У Брагинского были деньги, но не было оружия. Вначале Россия не переживал по этому поводу — сделал заказ на поставку пятисот тысяч снарядов у Франции и Англии. Но просчитался в том, что на войне действуют свои законы. Главный из которых — никакая сделка, никакой договор не имеет силы, когда под угрозой собственное выживание. Недостаток оружейного снабжения ощущали все государства-участники Первой мировой, русские, немцы, французы и англичане. И потому щедро оплаченные Брагинским иностранные боеприпасы конфисковали его же союзники по Антанте для нужд собственных армий. И даже если они вдруг поступили бы честно, то доставить грузы все равно было крайне проблематично: Средиземное и Балтийское моря кипели от баталий, Европу разодрали линии фронтов. У Брагинского остались только два относительно безопасных морских пути: ледяной Архангельск и далекий Владивосток. Рассчитывать снова пришлось только на себя.       Россия всеми силами пытался нарастить производство, открывал все новые и новые заводы, закупал станки. Но эти меры не могли принести результат, который в текущих условиях требовался едва ли не мгновенный. От стремительной и насильственной индустриализации в военный уклон пострадала вся экономика страны. Снизилось качество и ассортимент почти всех товаров. Стало не до бархатов и ситцев — текстильные фабрики шили только шинели. Жители Империи впервые узнали, что такое очереди за хлебом. Которого в лавке могло легко на всех и не хватить. И этих мер и страданий, предначертанных злодейкой судьбой для русских, было все равно мало. В Империи стремительно нарастал настоящий винтовочный и снарядный голод.       — Пока расчитывать нужно только на наличные силы и средства, — продолжал уговаривать Украину, да и самого себя Россия. — До осени ждать снарядов нет никакого смысла. А там поставим на поток и…       — До осени? А доживем ли мы до осени, Иван? У нас патронов осталось на двести выстрелов! Артиллеристы трясутся над каждым зарядом! А? Каково?       Брагинский спорить и ругаться не имел никакого желания. В последние дни на него навалилась странная апатия, глаза то и дело застилало то ли белым туманом, то ли дымом.       Примерно с неделю назад они ходили в разведку с отрядом до соседней деревни. И совершенно внезапно столкнулись там с пруссаками. В оставленной недавно жителями деревеньке и русские, и немцы искали закатки в погребах и брошенную в хлевах скотину. Завязалась перестрелка, отряду Ивана удалось чудом отстреляться и уйти на свои позиции. Но одного из его солдат ранило. Ваня наскоро перевязал его раны, и всю дорогу нес того на плечах. А в полевом госпитале выяснилось, что у бойца еще и тиф.       Они с товарищами того солдата выходили. Но сама команда спасателей один за другим заболевала. От военных медиков тоже все чаще стали поступать сообщения о случаях заражения сыпным тифом.       Россия боялся эпидемии. «Окопная болезнь», как прозвали ее военные, была страшным бедствием. В прошлые войны тиф нещадно губил целые армии. От смертельно опасной болезни погибало едва ли не больше бойцов, чем в вооруженных столкновениях, жертвы исчислялись миллионами.       Иван старался игнорировать симптомы, но уже чувствовал себя плохо, примечал, что тело начинает то знобить, то жечь изнутри. Пытался уговорить себя, что все это от усталости и нервного напряжения, голова болела исключительно из-за непрекращающихся немецких обстрелов, спина — от постоянного ношения винтовки. А на руках тем временем появлялись характерные пятна.       «Нужно ли отослать войска Олега обратно? Если начнется эпидемия, хотя бы спасу одну треть армии… — метался в своих сбивчивых от явно высокой температуры мыслях Ваня. — Но если все обойдется? С корпусами Черненко мы сможем удержать позиции. Без них — можно сразу оставлять Польшу».       В немецкой ставке прекрасно знали о российской проблеме с вооружением. Гилберт готовился к наступлению, согласно изначальному плану, он должен был вести бой в одиночку. Потому немало удивился, когда на заре к позициям Пруссии на границе с Польшей прибыли многотысячные войска под предводительством самого Людвига. Колонны солдат и обозы с вооружением все пребывали и пребывали до самого вечера. Гилберт, встречающий армии, подумал, что навскидку их воинство превышает русских по личному составу втрое, а по артиллерии как минимум в пять раз.       — Ты, кажется, стянул сюда все возможные резервы. Ты не думаешь, что это очень опасно? — сказал, наконец, Байльшмидт, втянув последний дым из докуренной самокрутки и наотмашь бросив окурок. — Если русские каким-либо чудным образом нас обойдут, а они могут и такое проделать, то воевать дальше будет просто нечем и некем.       Ни один мускул на лице Шульца не дрогнул. Тон его остался холодным, как и стальной блеск в глазах.       — Французский фронт бездействует. А здесь необходимо воспользоваться ситуацией и, наконец-то, избавиться от россиян, — тут Германия позволил тени кровожадной улыбки скользнуть по своему лицу. — Готовься, брат, скоро я кину тебе в ноги на поклон связанного и побежденного Россию. И скажу: «Делай с ним, что хочешь. Ты можешь сделать все».       Байльшмидт был такому раскладу крайне не рад. Людвиг, конечно же не зная всех коварных пруссачьих стратегий, спутал брату все карты. Гилберт надеялся, что удастся перед началом боя встретиться с Брагинским снова на нейтральной территории и попробовать договориться. У него было к Ивану конкретное предложение, подкрепленное теперь и деньгами, что смог разными хитростями вывести пруссак мимо военного бюджета. Два миллиона золотых марок на помощь русским революционерам — серьезный аргумент. Но теперь этот великолепный план шел крахом. Под прицелом бдительных равнодушно-голубых глаз заводить любые разговоры с русским было самоубийством.       «Что же, придется нам разговаривать уже в плену, видимо другого шанса и пути мне склонить Россию на свою сторону больше не представится. Хорошо, пусть будет так», — в большой тревоге за жизнь любимого думал Пруссия.