WWI

      Германские войска усиливались. К ним поступали пополнения, непрерывно подвозилась тяжелая артиллерия.       — Продолжаем прежнюю тактику: атаки, атаки и атаки. Массированные удары, день за днем, ночь за ночью. Без перерыва. Ударами с юга и севера поймаем русских в грандиозный польский мешок, — распорядился Людвиг, по военному телефону, доводя до Пруссии о полной готовности нападающих.       Летом по русским позициям в Польше громыхнули вражеские орудия. Немцы объединенными усилиями готовили прорыв. На рубежах боевого столкновения все вокруг заполонило пороховым дымом и писклявым свистом пуль. Бесконечно били артиллерийские установки, перепахивавшие землю Польши смертельным плугом, без устали строчили русские пулеметы, немцы падали в разорванные раны почвы. На их место тут же вставали новые ряды. Людвиг своего народа не щадил, зная, что успех после окупится сто крат в единственной цели — вывести русскую армию из войны.       Брагинский встретил врагов штыками и огнем. Русские сражались с отважным отчаянием. На батарею в день выделялось только десяток снарядов. А немцы своих боекомплектов не жалели и топили славян в море огня и крови.       Под обстрелом тяжелых орудий, среди белого плотного дыма, Брагинский увидел, как молодой щуплый пулеметчик, оставив стрельбу, пытается перевязать рану своему товарищу. Иван быстро оценив риски, пытаясь не попасть под перекрестный огонь, бросился на подмогу.       — Выше! Выше перехватывай! Кровью истечет! — кричал он, но голос его был едва слышен среди канонады залпов.       В нескольких десятках метров блеснули пики немецких шлемов. Пока боец, защищенный стальным щитом пулемета, пытался перевязать товарища, Брагинский рухнул в грязь и с позиции лежа отчаянно отстреливался из винтовки. Положил с десяток врагов, затем тоже отполз за щиток:       — Слишком много немецких чертей, отходим!       Солдат взвалил на плечо раненного, Иван с одной руки прикрывал отступление огнем из винтовки, второй подхватил пулемет, вместе с бойцом в две руки они с трудом волокли тяжеленное орудие по мягкой, расползающейся под сапогами земле от воронки к воронке. Кругом громоздились трупы и брошенное оружие.       — Не боись, дважды в одну воронку не падает! — пытался приободрить товарищей Иван, и вдруг рядом с ними буквально в паре метром разорвался снаряд. В голове Ивана раздался противный писк. Товарища тоже контузило, и куда сильнее. Солдат отставил раненного, упал на краешек воронки и отчаянно открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на солнцепек из воды. Брагинский посмотрел вперед: сквозь дым на горизонте, вдруг завалившемся наискосок, показались восемь фигур с винтовками в шипастых касках. Ваня мигом схватился за пулемет. Горячий воздух дунул в обветренное и измазанное копотью лицо. Пулеметная лента взвилась в воздух, подавая патроны. Без наводчика, на плохом обзоре, он палил что есть мочи почти вслепую, видя перед собою только ярко-рыжий цветок огня, вырывавшийся каждую секунду из дула орудия. Немцы продвинулись на пару шагов и все полегли на вечный покой.       — Отходим! Отходим! — кричал что есть мочи Россия. Он осмотрел своих пулеметчиков. Двух он точно отсюда не вытащит. Пришлось делать сложный выбор. У контуженного шансы выжить больше. Ваня взвалил его на плечо и побежал.       Спасая людей от полного истребления Брагинский скомандовал отступление. Русские войска оставляли Польшу, это было единственное стратегически верное решение, которое позволяло перегруппироваться и дождаться снарядов.       Немецкие войска шли вперед, угрожая русским тылам. По дороге к Минску тиф, что, казалась, уже отступил позабытый в пылу сражений, снова навалился удушьем жара на Брагинского. Он не мог не то что идти пешком — из-за прогрессирующей болезни не было сил даже держаться в седле. Иван лежал в телеге рядом с последними боеприпасами и смотрел на леса и поля, мелькавшие в одном смешавшемся мареве. Все, что он завоевал в войне великой кровью пришлось оставить врагу. В душе поселились бесконечная усталость и отчаяние.

***

      К вечеру русские колонны достигли границы Польши. Впереди встала последняя твердыня, контролирующая один из важнейших транспортных узлов крепость Осовец. Она была настолько маленькая, что ее прозвали игрушечной. Именно сюда, на восточный фронт немцев, переместился главный театр войны и с ним командующий Пруссия.       Байльшмидт сменил тактику. Убийцы фортов большие Берты и днем, и ночью вели огонь по бастиону. Земля горела от раскаленных орудий, их залпов со снопом искр и взрывов снарядов, вся округа была как грубо распаханное каким-то сумасшедшим пахарем поле черной земли. Фонтаны почвы вокруг русского укрепления тут и там бесперебойно рвались в высь. Дым не рассеивался, густо заполонил кромешный ад. Немцы запустили на крепость двести тысяч тяжелых снарядов.       «Ты даже не представляешь, какая сила обрушится на тебя. Возьми полмиллиона марок…»       Гилберт прервал письмо, скомкал лист бумаги и тяжело обрушил голову на руки. Потом уставился ярко-красными глазами на тусклое мерцание походной свечи.       «Не стоит даже покрывать себя позором в таких унизительных предложениях. Брагинский все равно на это не пойдет, я слишком хорошо его знаю, он слишком горд».       Он поднялся из-за стола и отправился в соседний блиндаж — ставку брата.       Людвиг, как и полагалось дисциплинированному солдату, в этот рассветный час видел третий сон о скорой победе. Скрип деревянной дверки, наскоро сколоченной из снарядных ящиков, заставил его подскочить с походного лежбища, словно по тревоге, тут же нахлобучить на блондинистую шевелюру головной убор.       — Шайзе, брудер! Вас ист пасирт?       Пруссия ногой в одно движение придвинул ящик, с грохотом воссел на него, словно в изящное кресло или трон, закинув ногу на ногу, и уставился на брата.       — Скажи мне, Людди, сколько у нас боеприпасов на грядущую операцию?       — Ты разве не мог уточнить это на утреннем разводе, а не в четыре утра? — устало оскалился младший немец и сверился с наручными часами, — Без четверти четыре.       — Не имеешь понятия, командир, так ведь? А я тебе скажу: я пожертвовал ночным отдыхом, чтобы сделать очередные расчеты. И вот результат: чтобы взять Осовец, потребуется более ста пятидесяти залпов с одного орудия в день, по своим каналам я узнал, что со дня на день русским подвезут подкрепление в виде тяжелой артиллерии и снарядов к ней. Они будут отбиваться троекратным огнем.       — И какие, по твоему, прогнозы? — забеспокоился и усмирил недовольство Шульц.       — Возьмем. Конечно, возьмем. Как не взять? Разведка доложила, что украинский корпус отошел в тылы.       — Да. Я в курсе этого. Численный перевес в живой силе многократный. Так в чем же проблема?       — Проблема в цене, — алые глаза недобро блеснули рубинами в темноте. — Я не готов превращать собственных солдат в пушечное мясо.       — Что ты предлагаешь? — Германия догадался по заговорщическому тону брата и его сумеречной улыбке, что Байльшмидт что-то задумал, и отговорить его от затеи не получиться даже прямым жестким приказом.       — Я предлагаю договориться. Через час я отправлюсь в крепость в качестве парламентера. Предложу русским оставить Осовец в обмен на то, что мы не будем преследовать их в бегстве до Минска.       — Мы выиграем не в бою, а всего лишь наблюдая, как русские сами себя загонят в угол, и додавим их на удобных нам открытых позициях…       — Сбережем людей и снаряды, мой смышленый братик! — Гилберт улыбнулся и потрепал Людвига по спутанным со сна волосам. Шульц замотал головой, раздраженно сбрасывая его руку.       — Очень опасно, Гил, очень… — проговорил младший внезапно испуганным, шелестящим шепотом.       — Попробуй взять артобстрелом. А мне дай сорок восемь часов, если не вернусь — начинай генеральный штурм цитадельки.       Гилберт вышел из блиндажа и сразу же направился до ворот крепости. Он шел, словно навстречу самой судьбе, по израненной земле, по клочьям почвы и изрытым колесами тяжелых установок, копытами коней и воронками взрывов, ухабам. Курил махорку одну за одной. Его блеф удался — ни о каких поставках Гилберту никто не сообщал. Но как встретит его Брагинский? С их последней встречи слишком много воды утекло, обстановка обострилась, ненависть на фоне смертельной усталости с обоих сторон вскипела с новой силой.       «Если Иван согласится, от этого выиграет моя армия. Здесь обмана не будет, снаряды и солдаты нужны. Перед Людвигом и Отечеством я чист, как рождественский снег, — думал Пруссия на своем ответственном пути, — Если же откажется… я видел те установки, что привез с собой Германия. Его настрой предельно ясен, позорен и преступен. Ему просто останется дождаться попутного ветра и открыть вентили».       На горизонте вставало туманное солнце, похожее на красную рыбу в мутной хляби. Ржавые лучи скользнули по серым замшелым кирпичам бастиона. Гилберт размашисто поднял обе руки, выплюнув цигарку себе под ноги. Из узкого окошка-бойницы показалась голова русского солдата, на пруссака нацелилась винтовка.       — Хто таков? Назовись!       — Гилберт Байльшмидт, переговорщик.       — Жди!       Пруссия простоял под прицелом минут двадцать, пока из-за мощных ворот не вышли несколько вооруженных офицеров.       — Ваффен, мессер, револьвэр?       — Я понимаю по-русски, у меня с собой ничего нет. Я пришел на переговоры, — закатил глаза пруссак, пока офицеры грубовато его досматривали.       — Комм… Идем!       С двумя конвоирами они прошли темными сводами до более-менее просторного внутреннего зала под землей. Хотя залом помещение можно было назвать с натяжкой — небольшой сводчатый обжитый подвал с полом из песка. Прямо в центре горел костер, возле которого стояли несколько офицеров, гладко бритых и в опрятной форме. Среди них Гилберт увидел Брагинского. Выглядел он неважно, худощаво и болезненно, однако, заметив пруссака, приосанился, состроил повелительный вид и первым вышел к нему из полутьмы.       — Господин командующий, могли бы мы переговорить наедине? — предложил Пруссия.       — У меня от подчиненных секретов нет, что вам угодно, гер? — произнес Ваня с такой учтивейшей улыбкой, которая обыкновенно тут же обозначает категорический отказ на любое, еще даже неозвученное, предложение.       — Германское руководство войсками признает ваше мужество, вашу стойкость, но вам не выстоять и двое суток. Нам же выгодно сэкономить боеприпасы. Я гарантирую вам пятьсот тысяч марок, подкрепленных золотом, в обмен на сиюминутную сдачу ключей от крепости Осовец.       — Звучит, как роспись в собственном бессилии, неужели у германской армии больше не осталось активов, кроме подлейшего…       — Это не подкуп! Это всего лишь плата за снаряды, которые я сберегу! Мы заинтересованы их сохранить! — заскрипел зубами и засверкал яркими глазами немец.       Россия смеялся тепло и радостно, как будто он был не в плену своей каменной крепости в шаге от смертельной опасности, а на романтичном рандеву. А потом занялся кашлем.       — Если ты окажешься, то через сорок восемь часов Осовец прекратит свое существование.       Иван сумрачно взглянул на пруссака, и тот не смог прочитать по его снежному взгляду ни единой правдивой эмоции. Наконец, Россия круто развернулся на каблуках сапог, раскрыл приветственно руки, будто бы для объятий, и оповестил:       — Предлагаю пари, гер Байльшмидт: оставайся со мной, если через сорок восемь часов Осовец падет — ты возьмешь меня в плен. А если выстоит — херцлихь вилькомменв мои казематы.       В эту секунду над кирпичными сводами раздался грохот. Начался традиционный утренний обстрел.       — Гер командующий, пройдемте в укрытие! — Иван протянул Гилберту руку в перчатке.       Они вдвоем прошли мрачными черными переходами, через несколько залов достигли узкого коридора с решетчатыми дверями по бокам. Брагинский открыл самую первую и с поклоном изящным жестом указал Байльшмидту войти. Сопротивляться было бесполезно. Пруссия тяжело вздохнул и вошел внутрь. Сразу же щелкнули замки, он поднял голову и увидел любимые фиолетовые глаза из-за решетки.       — Хорошо укрытие, как по-твоему… острог, кажется?       — Самое защищенное место во всей крепости, я же не могу запятнать свою честь потерей парламентера под осколками от ударов его же артиллерии, — Брагинский вплотную подошел к кованным прутьям, его голос спустился на свистящий шепот, а глаза мягко сияли из-под пушистых полуопущенных ресниц. Обнаженную кожу Гилберта обжег холод военной перчатки, когда Ваня аккуратно положил руку на руку Байльшмидта, злобно сжимающего решетку. — Не бойся, тебе ничего не угрожает. Завтрак через час.       — Брагинский, одумайся! — простонал Гилберт, отдернув руку, отвернувшись, запрокинув белоснежную голову на решетку своей темницы, сорвавшись. Пруссак слышал удаляющиеся шаги, прокричал во след, — Он дал слово, что отпустит вас до земель Арловского. Спасай людей и себя, Брагинский! Ты даже представить не можешь, что тебя ждет здесь. Что нас здесь ждет! У тебя последний шанс, пока что есть и другого выбора нет.       Но ответом ему была только тишина.