***
Сегодня с детьми обсуждали их сочинения, которые я вчера успела проверить. Меня радовало то, что большая часть мечт сбылась, а остальная — намечена на следующее лето. Примечательным было то, что лишь моим классам присуще простодушие грез, они не желали новых смартфонов или дорогостоящих подарках — их счастье заключалось в том, чтобы родители перестали с ненавистью говорить о неустраивающих их вещах, о том, чтобы к следующему году не осталось нуждающихся стран, чтобы леса и реки были чисты от людского мусора. В этом почти не было моей заслуги — я лишь говорила правильные вещи, но ничего кроме. В чем смысл иметь пафосный гаджет в разрушенном мире? Седьмым классам понять это под силу, а вот закостенелым взрослым — нет. — Моя мама вчера плакала, — доверительно сообщила Лида уже под конец урока. — Она сказала, что с каждым днем в мире становится мрачнее и мрачнее — она уже не видит света. — Твоя мама должна понять, что свет — в ней, и лишь ей под силу избавиться от тьмы, — я говорила, обращаясь ко всему классу сразу. — Можно менять мир, начиная с себя. Быть добрыми, — я поочереди посмотрела на каждого ученика. — Справедливыми. Честными. Верными самим себе. Ненависть и насилие не сделают мир идеальным, и тому примером многовековая человеческая история, — я вздохнула, задумчиво листая свой ежедневник. — Вот в этом — главная идея нашей жизни, сохранить свет в своей душе. Знаете, — начала я, но прозвенел звонок. Никто из детей даже не шелохнулся, и я поспешила закончить, чтобы их не задерживать: — В Африке существует племя, где традиция гласит: если человек провинился, остальные члены племени окружают его и вспоминают все-все его хорошие дела. Они верят, что каждый рождается добрым и хорошим, а ошибки — всего лишь ошибки и важно напомнить человеку о том, кто он есть. Вы все — добрые и честные, светлые и искренние. Запомните это раз и навсегда. Всем до завтра, и напоминаю, что в выходные мы идем в музей, — я встала изо стола, улыбнувшись на прощание. — До свидания, Мира Алексеевна! — хором ответили дети, направляясь к выходу. — Спасибо, — добавили тише, и я благосклонно кивнула, отпуская их. Может, Тулий был прав, и они покладисты только потому что чувствуют во мне ведьминское начало, но я верила, что даже таким образом мое влияние принесет подрастающему поколению только пользу. Я отчаянно хотела в это верить. Я спешно собрала свои вещи и тоже направилась прочь из кабинета, попутно покупая билет на сайте Эрмитажа. Для меня казалось дикостью то, что приходилось платить за встречу с близкими друзьями, даже если эти друзья — образцы высокого искусства. Средневековая Мадонна была одной из немногих скульптур того зала, которая захотела со мной говорить. Даже в подобном моему дару случаются такие издержки, например, очень преданные хозяевам вещи не скажут мне и двух слов, а вот брошенные или забытые — обиженно расскажут всю свою историю. Картины и статуи были немного другого разряда — в них жила душа создателя по соседству с той, чей образ они в себе хранят. Мадонна не была бы Мадонной, если бы не имела в себе материнский стержень. Наверное, пожаловаться ей было намного лучше, чем жаловаться Луке, как бы жестоко и неправильно это ни звучало. Хмыкнув своим мыслям, я вышла на Адмиралтейской и поспешила на выход, кивнув фреске с изображением Петра Первого. Мужчина ответил мне невидимым для всех остальных приветственным жестом, и я помчалась дальше, желая как можно скорее оказаться в Эрмитаже. Почему-то мне казалось, что быть там сегодня — одна из моих важнейших жизненных целей. Скользнув за угол мрачного отеля, я увидела дворцовую площадь и полной грудью вдохнула воздух, хранящий в себе речные ароматы. После музея обязательно прогуляюсь по набережной. Говорят, что коренные петербуржцы не замечают красоты вокруг себя, и я могу сказать так же, ведь Лука, и тот, не в курсе о существовании большинства памятников искусства. Но я была другой… какой-то неместной по общеизвестным меркам, потому что успела облазить каждый уголок Петербурга по нескольку раз, восторгаясь всегда, словно впервые. Агния говорила, что в этом заключается самая моя яркая и положительная черта — в умении видеть красоту во всем. И, сколько бы я ни строила из себя обиженную и закрытую девчонку, не согласиться не могла. Мое сердце навсегда отдано Петербургу без всяких метафор и преувеличений. Кольнуло в груди от мысли, что пробуждение Акселя Стригоя — угроза моему маленькому чудесному миру, и я до боли прикусила губу, торопливо пересеча Дворцовую площадь. Нет, безопасность безопасностью, а разрушить все это я не позволю. Я была другой когда-то — Агния говорила, что раньше я вела себя мягче, во мне жили сочувствие и понимание. Я была сделана из хлопка и меда, а сейчас обросла ледяными шипами. Правда это, или же красноречие шаманки, я не знала, ведь новая я мне нравилась гораздо больше доверчивой малышки, ищущей любовь в каждом встречном взгляде. Я выросла, и в этом не было ни добра, ни зла, только — неминуемость. Лука на мой вопрос, изменилась ли я, улыбался ласково и уверял, что любить он меня будет любой — и спрашивать стало бесполезно. Что ж, я была с ним повязана, и ни хлопок, ни мед, ни ледяные шипы этого не изменят. — Мира, а мы поспорили, как скоро ты к нам придешь, — сообщила мне работница музея, Вера Леонидовна Кварцева, и я заулыбалась. — И кто же победил? — Я, конечно, — женщина хмыкнула. — Уж всю тебя изучила. Приятного дня, — она улыбнулась, и я прошла через турникет, напрямую направившись в зал двести пятьдесят девятый, где стояла Мадонна. Добралась я относительно быстро и выдохнула от облегчения — обычно декоративно-прикладное искусство средневековья не очень привлекало туристов, а значит бояться, что меня сочтут сумасшедшей, не нужно. Я вздохнула и подошла к Мадонне, улыбнувшись. Она, простояв в Эрмитаже многие годы, успела приобщиться к местному языку и манерам общения, поэтому с ней мы говорили практически на равных, хотя иногда в ней и проскальзывали черты французской мадам четырнадцатого века, как, например, непонятные просторечные восклицания и кротость. — Здравствуй, Мира, — женщина повернула голову в мою сторону, словно устала сидеть в абсолютной неподвижности. Сейчас мы с ней находились на границах Чародейного и людского миров, где всякая вещь оживает. — Здравствуйте, — я улыбнулась шире, сев у ее ног и скрестив колени. — Как поживаете? — Скучаю, — она вздохнула, укачивая на руках спящего младенца. — Так мало стало прихожан в последнее время… туристов. Я хотела сказать туристов, — ее костяные брови нахмурились, а я прыснула. — Ничего страшного. Люди отвыкают от искусства, — я покачала головой. — Они приходят сюда не для души, а для разума, пытаются придать значимость собственной жизни. — Слишком изменились. — Мадонна недовольно всплеснула одной рукой. — Я тоже это чувствую, Мирослава, — женщина понизила голос до шепота. — В них стало совсем мало искрящего и светлого… словно тьма снова просыпается, — она в ужасе округлила глаза, а я отшатнулась. — Я жила в плохом мире — таких, как ты, сжигали на кострах, а войнам не было конца. — Вы… что-то чувствуете? — я жадно подалась вперед, памятуя о том, что Эней говорил о чувствительности таких, как он, к переменам. — Да, — Мадонна даже не задумалась над ответом, взглянув на меня прямо и внимательно. — Никто, кроме тебя, нас не слышит, — женщина обвела зал рукой. — Не слышит того, о чем мы хотим говорить. Если быть внимательной, Мира, можно узнать, о чем плачут стены — за ними прячется тьма. — Аксель Стригой? — я проглотила пару букв. — Не так он себя теперь называет, — женщина качнула головой. — Аксель давно мертв, но его тьма — жива в сердцах людей. Послушай, что говорят на улицах — они ненавидят друг друга, они кормят новое зло. Не понимают, что кровью и бойней не добиться ничего. Войны идут много тысяч лет — и все одно, — Мадонна печально улыбнулась, с любовью поглядев на своего младенца. — Матери лишались сыновей напрасно, сестры теряли братьев, дочери — отцов. Вы не понимаете, глупые маленькие люди, — на мгновение мне показалось, что скульптура возвысилась надо мной не хуже атлантов. — Я помню каждую человеческую войну, которая случалась на протяжении семи веков. И что же? Ни одна из них не привела ни к миру, ни к победе. — Людям не объяснить всего этого, — хрипло заметила я. — Не объяснить… — Но можно найти тьму, что засела в этом городе, и искоренить ее раз и навсегда, — жестко сказала Мадонна, сверкнув глазами, лишенными зрачков. — Где она? Эта тьма? Скажи мне, и шаманы от нее избавятся. — О нет, юная ведьмочка, — Мадонна покачала головой. — Эта тьма ищет тебя, потому что вы с ней родились в один день двадцать пять лет назад… — Что это значит? — я напряглась, а женщина потянулась рукой к моему лицу. — Как и всякая мать, Матрона лишь пыталась уберечь тебя, умолчав о тайне твоего рождения. Милая Мира, она ведь приходила ко мне, — зашептала Мадонна, быстро шевеля губами. — Приходила и просила позаботиться о тебе, помочь советом, хоть и не могла вести со мной настоящие разговоры… Она знала, что твой дар необычен и силен. И когда я увидела тебя впервые, маленькую девочку, оставшуюся без мамы, почувствовала в тебе ее любовь. — Оправдываете ее? — мрачно уточнила я, отступив на шаг. — Она сказала, что отец нас бросил, а он погиб, сражаясь с этим Стригоем, чтоб его! — Твой папа любил тебя. И мама… любит тебя. — Откуда вам знать? — горько спросила я, медленно покачав головой, а потом разозлилась уже на саму себя. — Извините. Просто… слишком много для одного дня, — я печально улыбнулась, и Мадонна взяла меня за руку. Ее ладонь оказалась на удивление теплой. — Я тоже мать. Вот и знаю. Будь осторожной, милая Мира. Тебя есть кому защищать. Слушай стены и темные переулки — грязные тайны обычно прячутся там. Найди тьму и опали ее своим светом. Ты сумеешь, моя девочка. Мама верит в тебя. И я тоже верю, — Мадонна замерла, а я опешила. — Какие стены? Что я должна услышать? Послушайте, это… — Эй, привет, — голос за моей спиной раздался неожиданно, и я даже подпрыгнула на месте, медленно обернувшись. — Не знала, что она говорит, — незнакомка — а это была юная девушка — кивнула на замеревшую статую, и я нервно сглотнула. Вот влипла. Я нервно улыбнулась, оглядывая нежелательную свидетельницу моего дара с неприкрытой настороженностью. Если бы я доверяла своему сердцу, то непременно бы согласилась с ним в том, что ей можно доверять, ведь глаза, добрые и внимательные, никак не могли принадлежать тому, кто бы желал зла. Но я уже давно доверяю только закостенелому разуму, для которого всякий — скрытый враг. Я отступила к Мадонне, готовая бежать куда глаза глядят в следующую же секунду. — Я Римма, — девушка осталась на месте, заметив мое замешательство. — Извини, я никогда не говорила с ведьмами этой стороны мира, — она простодушно пожала плечами. — Я не… — О, не бойся, я тоже ведьма, знаешь, — легко сообщила она, словно это должно было меня успокоить. Я напряглась сильнее. — Из Уралграда. — Говоришь с кошками? — быстро уточнила я, а сердце заколотилось в грудной клетке, громко бахая о кости. — Да… я студентка Факультета Языковедения, — ведьма улыбнулась. — Приехала на практику. Писать статью об эрмитажных котах. — Дома не про что писать? — немного враждебно ответила я, пытаясь себя успокоить. Не получалось. — Есть, но меня всегда влекло сюда. В Немагический мир. Ты слышала обо мне? — Римма округлила глаза. — Стол рассказал, — буркнула я и поздно дала себе мысленную оплеуху. — То есть… — Говоришь с вещами? — она едва ли не хлопнула в ладоши от восторга. — Тоже учишься на языковом факультете? Я слышала, в Чарограде он один из лучших в стране. То есть в Петербурге. — Я не учусь. Нигде. — Быстро ответила я, судорожно размышляя, как бы побыстрее уйти от диалога. — Уже выпустилась? — глаза Риммы загорелись еще более восхищенно. Я дернула плечами. — Что тебе нужно? — осторожно спросила я, оглядываясь на выход из зала. Если я сейчас побегу, то успею где-нибудь спрятаться и переждать. — Мне? — ведьма искренне удивилась. — Я просто не ожидала встретить здесь колдунью. Думала, в Немагическом мире мне не доведется повстречать никого из волшебников. Я просто рада. Расскажешь про свой дар? Я никогда о подобном не слышала… — Нет, — слишком резко, чем могла бы, ответила я и зажмурилась от страха. Но Римма только плечами пожала. — Жаль. Нашему декану было бы интересно послушать, — почему-то при упоминании о декане мое сердце сделало кульбит и рухнуло в пятки. Во дела, может, мне его нужно опасаться? — Меня зовут Мира, — нехотя сказала я, отвернувшись. — Я работаю в школе. И я ничего магического не оканчивала и нигде не училась, понятно? И ваше посвящение тоже не проходила. — Не была на Шабаше? — ведьма даже руками всплеснула. — И фамильяра у тебя нет? — Не видно? — я выразительно выгнула бровь, обведя пустое пространство вокруг себя. — Ну, было бы странно, если бы ты пришла в Эрмитаж с ним, — Римма улыбнулась и кивнула в пустоту. На том же месте прямо из воздуха появилась черная ворониха, внимательно на меня поглядев. — Это Чайка, мой фамильяр. — Красивая, — выдохнула я, рассматривая птицу. Неожиданно где-то в груди защемило от обиды — я бы тоже могла иметь телесного помощника, если бы мама сводила меня на Шабаш. — Почему ты решила, что я ведьма? А не шаманка, например. — От тебя веет ведьминской силой. Это не объяснишь, но шамана от ведьмы или экзорциста отличить проще простого. — Мой отец был экзорцистом, — задумчиво сказала я, поздно прикусив язык. Что-то я разоткровенничалась. — Правда? — Римма оживилась, ее глаза заинтересованно сверкнули. — Как его зовут? Я медлила всего пару секунд, а потом решила, что любая информация мне бы пригодилась. Даже от малознакомой особы. — Алексей Охтов. — Ой… — Римма растерянно моргнула глазами, явно зная, о ком шла речь. — Он погиб. Много лет назад. Я знаю. Мне жаль, — ее голос стал тише, и былое веселье исчезло из глаз. — Да, — я вздохнула. — Он был близким другом Трофима Арефьева. А твоя мама, Матрона, подругой Мариам Арефьевой, — ведьма принялась вещать дальше, а я затаила дыхание, боясь спугнуть удачу. — Они дружили крепко. Даже шутили, что маленький сын Мариам и Трофима станет женихом будущей дочери Матроны. То есть тебя, — Римма глубоко вздохнула, как-то по-новому на меня взглянув. — Ты — потерянная дочь Охтовых, Мирослава Охтова, рожденная в день Великой Скорби. — Откуда ты столько знаешь? — Я знакома с сыном Арефьевых, — она дернула плечами. — Его родители тоже погибли в день Великой Скорби. Их убил… — Аксель Стригой, — выдохнула я, и руки мои задрожали. — Да. А потом их сын одержал над ним победу, — голос Риммы стал жестким. — Ярс говорил, что пробовал найти тебя в память о своих родителях и твоем отце, но после нескольких лет поисков решил, что ты мертва. — Зачем найти? — рассеянно спросила я, накрыв ладонью перстень. Неужто этот Ярс и есть чертов Золотой Император?.. — Его родители хотели бы, чтобы он стал тебе другом, — медленно ответила ведьма, тоже посмотрев на мой перстень. — Не волнуйся об этом, — она улыбнулась. — Его искры уже зажглись. Ты слышала, как именно победили Акселя Стригоя? — Камерунский шаман, уральская ведьма и экзорцист...? — я хмыкнула, невольно расслабившись. — Почему искры? — О, это долгая история, — ведьма хитро улыбнулась. — У меня есть все время этого мира, — фыркнула я, мысленно рассуждая, что неплохо было бы отвести эту странную Римму к Агнии. — Не хочешь выпить чаю? Есть одно место… — Конечно! Какая впечатлительная. Я поморщилась, убеждая себя, что ее знания помогут Дому Лоймола разобраться с Акселем (или как он там себя называет) раз и навсегда. На прощание кивнув Мадонне, я повела новую знакомую прочь из Эрмитажа, очень надеясь, что не пожалею об этом.Глава 3. Переводчица с кошачьего
22 сентября 2023 г. в 18:30
По утрам без Луки дом пустел. Сонные стены не желали вести никакие разговоры и даже не обращали внимание на утреннее солнце. Впрочем, сегодня было пасмурно, и только я закрыла входную дверь, пожелав Луке удачи в кафе, принялась искать свой зонт, который несомненно сегодня пригодится. До школы пешком идти минут пятнадцать и намокнуть в случае чего я не хотела. Конечно, можно было полететь на маминой метле, но вряд ли Гаррет оценит видимую попытку привлечь внимание простых людей — все же мы не в Чарограде, и поэтому я продолжила поиски зонта. Ужасно хотелось возобновить вчерашний разговор об отце, но отчего-то я никак не решалась, за это утро пройдя мимо Гаррета раза четыре. Страшно было узнавать нечто такое, что пошатнет представление о мире — это я понимала, трусишка.
Папу я не знала, не видела даже на колдографиях — мама избавилась от них всех сразу после того, как он «ушел от нас». Вчерашний гнев поутих, и я даже позволила себе придумать пару аргументов в ее защиту. Остается только надеяться, что мама очень любила отца и ей было так больно от его смерти, что она всеми силами и несилами пыталась забыть о нем как можно скорее. Такой вариант казался мне самым привлекательным из всех.
Мама писала мне письма каждый мой День Рождения, не оставляя обратного адреса. Она говорила мне о том, как сильно меня любит и чтобы я была осторожной, вот только в ее сладкие слова я давно перестала верить. А после вчерашнего и подавно больше не прикоснусь к ее глупым попыткам напомнить о своем существовании. Я очень хотела и в тоже время не хотела узнавать, почему она меня оставила.
Я тяжело вздохнула, плюхнувшись на заправленную постель, и провела рукой по покрывалу, поджав губы. Но я была счастлива в своем неведении — рядом с Лукой, засыпая в его ласковых (и отчаянно нужных) объятиях каждую ночь. Единственное, что я хорошо понимала в своей жизни — это то, что его присутствие мне необходимо, как воздух. Как и мое — ему. Мы ведь так устроены, вечно спасаем друг друга от скорби и одиночество. Здесь не было страсти, лишь бесконечная нежность и понимание. Дружеская любовь намного прекраснее всех прочих, и я успела в этом убедиться. Поэтому я должна защитить Луку, своего солнечного мальчика, любой ценой, даже если мне придется лицом к лицу столкнуться с Акселем Стригоем.
— Мира, смею заметить, что ваше настроение меня настораживает, — помело не выдержало моих тяжких мыслей, и я грустно усмехнулась.
— Не о чем беспокоиться, Гаррет. Я ведь всегда была глупой и смелой, — я весело качнула головой, всплеснув руками. — И, знаешь что? Бес со всем этим — надо будет, я еще раз брошусь в омут с головой — мне не впервой.
— Вы вся в свою маменьку, — Гаррет, кажется, выдохнул от облегчения.
— Я верю Агнии, — серьезно заявила я, боязливо дернув плечами. — Коли суждено этой встречи произойти — пускай, я не буду убегать. А если поранюсь снова… мне есть куда отступать, — я оглядела нашу с Лукой комнату и снова улыбнулась. — Я не дамся живой — ни Акселю Стригою, ни Золотому Императору.
— Вы становитесь ведьмой, Мирослава, — одобрительно пробухтел Гаррет.
— Ты погоди радоваться, — усмехнулась я. — Ты сказал, что без помощи мне от Акселя Стригоя не скрыться — считай, все сказанное только ради этого.
— Большое кроется за малым, — отозвалось помело, ничуть не смутившись от моей циничности. — И, может, желание защитить себя перерастет во что-то большее.
— Посмотрим, — я мотнула головой.
— Как будет угодно. Вы не опоздаете, Мирослава?
Я вздрогнула и чертыхнулась, посмотрев на часы — до урока осталось полчаса, а мне нужно еще зонт найти. Я подорвалась с места и принялась бегать по квартире до тех пор, пока Гаррет услужливо не подсказал, что зонт в тумбе под зеркалом. Ворчать на него времени не было, и я выскочила за дверь, наскоро заперев дом, и помчалась вниз по лестнице. Одно грело душу — после работы я собиралась в Эрмитаж на встречу с Мадонной.