***
Арман Шайдурихин потерял голову в тот самый миг, когда увидел Мирославу у выхода со станции метро. Всегда холодный, уравновешенный, замкнутый и молчаливый, он сдался с первой попытки юной ведьме с прекрасными карими глазами, в которых был целый космос, удивительный и прекрасный. А Мира не видела своей красоты, упрямо закапывая себя в обвинениях и прошлых ошибках. Арман знал это, чувствовал на всех правах ее нареченного, и душа его рвалась на кусочки. Он даже не сомневался в своем сердце, которое без всякой борьбы теперь принадлежало Мире. Принадлежало бы, если бы она этого захотела. Колдун нервно хмыкнул, глянув на букет из миниатюрных розовых тюльпанов, который нес сегодня своей нареченной. Арман был невозможно влюбленным и до одури счастливым. Конечно, можно все списать на магические камни и дело с концом, но опытный маг прекрасно знал, что перстни — только формальность, напоминание судьбы, не больше, все остальное надобно понять умом и сердцем. Арману хватило доли секунды, чтобы полюбить ведьму Мирославу. Ему не хватит даже вечности, чтобы разгадать ее полностью. В этом было какое-то особое волшебство, пульсирующее в самых кончиках пальцев, такое бесконечно чудесное и сильное. А в сильном волшебстве Арман толк знал. Его захлестнуло пламенем, тогда, когда Ярс касался Миры в свойственной ему бесцеремонности, но то была не ревность, а нечто более глубокое, возвышенное. Некромант испугался за свою нареченную, как не боялся даже за себя. В ее глазах плескались страх и непонимание, на руке полыхала печать Нижнего мира, и вся она была такой маленькой и беззащитной на фоне беснующегося экзорциста. В тот момент Арман окончательно понял, что готов был грудью ее заслонить от любой из напастей, будь то Аксель Стригой или кто иной. Ему не нужно было много — взгляд глаза в глаза, робкие девичьи руки, невесомо касающиеся его волос, уверенный голос, каким Мира говорит о том, что они со всем справится, улыбка, с какой рассказывает о школе и своих учениках. Арман бы упивался всем этим до скончания веков, но видел, что сама Мирослава тянется к чему-то большему, к тому, чего и сама не в силах понять. Ей нужно тепло, которое она желает заполучить из касаний и страсти. Колдун улавливал все это в ее зыбких эмоциях, которые она и сама-то не воспринимает всерьез. И был готов все это ей даровать, готов был доказать любыми способами, но лишь тогда, когда Мира сама все осознает в полной своей мере. Он остановился у забора, выглядывая ведьму среди толпы детей и встречающих родителей. Уроки закончились, детвора разбегалась в разные стороны с счастливыми криками, и это заставляло Армана улыбаться. До тех пор, пока он не увидел Миру, напряженно общающуюся с каким-то мужчиной. Он легко бы мог поверить, что то был просто коллега, но так уж случилась, что новообретенные нареченные ощущают друг друга на мыслечувственном уровне, не так глубоко, как эмпаты, но и этого хватило, чтобы понять — Мирославе этот разговор удовольствия не доставлял от слова совсем. Арман свел темные брови к переносице и стремительным шагом направился в их сторону. — Я знаю, что это твои маленькие ублюдки сложили мне в дипломат эту гадость, — неистовал мужчина, а Мира хмурилась и отступала. — По твоей наводке, змея! — Как не профессионально, — сипло проговорила ведьма, но следующих упреков не последовало — Валерия Сухостоева отдернуло от нее с чудовищной силой, да так, что он чуть не грохнулся прямо на асфальт, если бы не крепкая рука Армана, держащая его за плечо. — В чем дело? — в глазах некроманта бушевали пожары. — По какой причине вы оскорбляете Мирославу Алексеевну? — не голос, рык небес. — Ты вообще кто? — мужчина задохнулся от возмущения, а Мира только удивленно моргнула глазами. — Это тебе, моя лунная орхидея, — Арман с мягкой улыбкой отдал ей пышный букет тюльпанов, а потом притянул к себе Валерия, прошипев ему на ухо отчетливо и грозно: — Еще раз увижу рядом с Мирой, выжгу на вашем лице правила хорошего тона. Уяснили, милейший? — колдун отстранился. Высокий и широкоплечий, смуглый, с тугой смоляной косой через плечо, Арман внушал страх перед мощью, которая жала у него в сердце. — Защитником обзавелась? — сплюнул мужчина, растянув губы в мерзкой улыбочке. Его колени дрожали. — Пшел вон, — колдун устало потер пальцами переносицу и легким движением отправил Валерия куда-то в толпу, словно ненужный мусор. Впрочем, так оно в сущности и было. Осторожно приобнял Миру за плечи и повел прочь со школьного двора, готовый принять все удары в спину на себя. До забора дошли молча. Пару метров после тоже прошагали в тишине, пропитанной скорым дождем. Арман прикрыл глаза, вдыхая аромат туманного Петербурга и осеннего вечера. Сладко пахли тюльпаны. И волосы Миры, которых он касался невзначай, были мягкими, шелковистыми. Он готов был идти так всю свою жизнь. — Спасибо, — голос у ведьмы был хриплым, словно она плакала. Арман напрягся. — Но не нужно было. Сухостой мудак, конечно, но он бы ничего не сделал… — Кроме того, как обидел тебя? — колдун остановился, заглянув ей в глаза. — Никому не позволяй так с собой говорить, моя милая Мира. Никому. Ты достойна самого лучшего. — Тебя, например? — она весело хмыкнула, без капли сарказма, уткнувшись носом в букет. И правда так считала. Арман опешил, не в силах подобрать слова. — Я ведь ему призналась. В любви. Думала, взаимно. А ему просто нравилось наблюдать за влюбленной дурочкой. Пользоваться ее добротой. И я не виню его, — поспешила заверить она. — Я виню себя, потому что… — Но ведь виноват он, — твердо заявил некромант, обхватив ее ладонь теплыми пальцами. — Почему ты этого не хочешь понять? Разве твоя вина в том, что ты испытывала чувства? Твоя ли вина, что проявила смелость и призналась в них? — Это слабость, а не смелость, — помотала головой Мира, осторожно улыбнувшись. — Доверие — слабость. Любовь — слабость. И я была слабой. И это все уже неважно. — Ох, моя лунная орхидея, дай-ка я тебе кое-что скажу, — Арман поднес ее ладонь к своим губам, мягко поцеловав замерзшие костяшки. — Жизнь нельзя распланировать. Нельзя приказать себе не любить. Или любить. Все намного сложнее. Просто живи сегодняшним днем. У тебя вся вечность впереди, зачем же обрекать ее на сожаления? Он улыбнулся ей ласково и легко, и Мира ответила той же улыбкой. На мгновение колдуну показалось, что она приняла его слова, но лишь на мгновение, потому что в следующую секунду по ее щекам поползли слезы. И колдун точно знал, что вызваны они были не сожалениями о прошлых ошибках любви. — Мама умерла, — сдавленно прошептала Мира, с силой прижав к груди букет. — Умерла десять лет назад. Никуда она не исчезала, — всхлип подавить не удалось, и он разнесся по всей улице, сообщая каждому о горечи утраты. — Я думала… думала, она бросила меня… ушла в ваш мир! А она… умерла. Она прижалась к его груди, давя судорожные рыдания, а Арман до боли в деснах сцепил зубы. Он бесконечное множество раз видел, как люди теряли родных и любимых. Он знал их боль наизусть, убежденный за сотни лет некромантии в том, что скорбь не проходит со временем. Она затихает, укладываясь в сердце, словно в колыбели, но любое воспоминание, слово — заставляет ее пробуждаться и грызть душу, вонзаться острыми зубами и рвать, рвать, рвать, пока снова не приходит пора засыпать. Самый могущественный некромант Ураловых гор слышал плач живых и стенания мертвых, сливающиеся в жуткую симфонию. Он знал эту музыку до скрипа зубов хорошо и четко. Так же хорошо, как знал мольбы оставшихся родных вернуть их умерших. Но мертвым не место среди живых. — Я с ней даже не попрощалась. Надеялась, увидеться когда-нибудь вновь. Но теперь… ни ее, ни отца, — Мира продолжала жаться к его груди, и Арман трещал по швам, не в силах видеть ее слезы и чувствовать на кончике языка ее боль. И тут ведьма неожиданно перестала всхлипывать, словно мысль, пришедшая ей на ум, перечеркивала все страдания наискось. — Ты можешь? Дать мне ее увидеть, Арман? О, он мог. Он всегда мог позволить проститься, дать последним словам сорваться с мертвых губ. Однако делал так лишь дважды — для себя, в глупом юношестве, и для Ярса по причине привязанности. Арман Шайдурихин никогда не тревожил мертвых просто так, особенно тех, которые этого не желали. Он лишь был проводником печальных душ, был наставником и последним встречным, не более. Беседа с умершими чревата последствиями, болезненными и серьезными, некромант знал это, как никто другой. Но он смотрел в печальные карие глаза и прощался с остатками разума. — Да. Да, моя лунная орхидея, — горько прошептал он, прижав ее к себе еще теснее. Эта любовь аукнется ему, но разве найдет Арман в себе силы противостоять ей? Определенно нет.***
К вечеру о смерти Матроны Охтовой знали Агния, Римма и Лука. И еще о том, что я могла свободно владеть печатью, как мне только заблагорассудится. Это меня не беспокоило. Меня волной захлестнули мысли о скорой встрече с мамой. У меня было так много слов, которые я хотела бы ей сказать, о чем спросить. Все это не умещалось в голове. Как и то, что она десять лет как мертва. Конечно, картина могла соврать или ошибиться, но я не маленькая, чтобы верить в такую счастливую случайность. Где-то в глубине своей души я и сама об этом догадывалась, смешная в своих надеждах на встречу. Мама… как же так? Лука не отходил от меня весь вечер, пока Арман поспешно готовился к обряду, громко переругиваясь с Агнией. Кажется, шаманка была против этой затеи, да только кого волнует чужое горе? Я жестко усмехнулась, переведя взгляд на жавшегося ко мне светоча, как будто в его договоре прописано защищать меня не только от внешних угроз, но и от внутренних. От скорби, например, которая сейчас туманами лежала в душе, оседая тяжестью. Он ничего не сказал, никак не отреагировал, молча усадил меня на диван, когда мы с Арманом зашли в лавку Агнии. Букет тюльпанов стоял рядом, такой нелепый в сегодняшней ситуации. Ленивая мысль подсказала, что неплохо бы выкинуть из общей композиции один цветок для четного количества, но я даже не шелохнулась. — Ягодка? — Лука погладил меня по щеке. — Ты точно этого хочешь? — Увидеться с мамой? — я резко повернулась к нему, заставив вздрогнуть. — С единственным человеком, которого я любила всем своим сердцем? — мои слова резанули ножом, но я даже не обратила на это внимания. — Да, хочу. Я еще ничего так сильно не хотела. Будь у тебя возможность попрощаться с Тимом, ты бы ее упустил? — Мертвые должны оставаться мертвыми, — глухо проговорил светоч, сжав мои руки. — Им не место среди живых, Ягодка. Когда ты научишься отпускать прошлое, тогда ты станешь счастливее. — Не смей поучать меня! — взвизгнула я, дернувшись и вырывая свои ладони из его. — Ты ничего не понимаешь! Римма обеспокоенно посмотрела в нашу сторону, но подойти не решилась, занятая тем, что пыталась успокоить разъяренную Агнию. Того, почему шаманка так взъелась на идею обряда некромантии, я не знала, да и не хотела узнавать. Я была всецело поглощена сама собой, омерзительная в этом смысле, но бессильная сделать хоть что-то. Мысли о маме выводили меня из себя, заставляя все мои гнусные черты всплывать наружу. Ослепленная жалостью к самой себе, я не хотела ни слушать, ни понимать других, потому что считала себя главной жертвой этого дня. И понимала, что не права. Но не могла иначе. Лука не ушел. Просто замолчал, осторожно гладя мое плечо, и в этот момент я почувствовала себя последней сволочью, вот только вдоволь разобраться в этом не успела — вернулся Арман, одетый в церемониальный черный балдахин, расшитый золотыми хризантемами, цветами смерти. Я затаила дыхание, судорожно изучая его, серьезного и хмурого. Руки его и лицо были изрисованы особыми узорами, в волосы были вплетены золотые кольца, как и в первый день нашей встречи, в ушах красовалось по три сережки-гвоздика с темными камешками. Я могла поклясться, что это был морион — камень, символизирующий смерть. Я как-то читала о нем… очень давно. — Ты глупец, если собрался это делать! — гневно выкрикнула Агния, готовая порвать его на части. — С кем угодно играйся своей черной магией, но только не с ведьмами! Тебе дорого это обойдется, Шайдура! Арман дернулся, словно от удара, скривился и прошел в центр комнаты, опустившись на корточки. Шаманка больше препятствовать не собиралась, с шумом удалившись в другую комнату. Я подалась чуть вперед, когда некромант положил на пол мои сережки в форме солнц — он сказал, дарованная умершим вещь быстрее всего пробудит его, хотя я всегда думала, что именно что-то личное должно быть в этой роли. Лука сильнее сжал мое плечо, но я скинула его руку, жадно наблюдая за действиями колдуна. Эгоистка. Так отчаянно жажду получить свое, исполнить капризное желание, совершенно не думая о других. Агния сказала, это дорого обойдется ему?.. — Мира, — Арман протянул мне руку, в глазах его застыла пустота. Я покорно встала с дивана, подойдя к нему. — Ты должна позвать ее по имени. Я создам мост. Ни на что не отвлекайся, пока будешь говорить, ни на звуки, ни на движения, иначе мост разрушится, ты поняла меня? — Да, — я даже не обратила внимания на его надломленный голос, поглощенная ожиданием. — Ягодка, — жалко простонал Лука, но я не обернулась. Некромант воздел руки к небу, принявшись читать только одному ему ведомые мантры. Узоры на его теле зажглись ярким неоновым светом, глаза закатились. И, наверное, только в этот момент я начала осознавать, что же наделала. — Мама? Матрона, — шепотом проговорила я, завороженно глядя на появившийся из ниоткуда силуэт, размытый, нечеткий и… зловещий. Обезличенная тень. — Кто-о? — болезненно провыл он, скрючившись, словно от непосильных мучений. — Кто-о ты-ы-ы? — Мама, это я! — отчаянно крикнула я, подавшись к ней навстречу. — Мира… мама, это я. — Мира? — голос изменился, став более человеческим. — Мое солнышко. Моя маленькая ведьмочка, — черты ее стали четче, пока я не узнала маму, родную и любимую. — Мама… мамочка, — я заплакала, протянув ей руку, и она коснулась меня в ответ, одарив улыбкой. Той самой. Знакомой. Такой нужной мне последние десять лет. — Почему ты плачешь? — она пальцами вытерла мои слезы, совершенно озадаченная. — Ты такая сильная, дочка. Почему же ты плачешь? — Я так люблю тебя, — всхлипнула я. — Я так ждала… — О, солнышко, — мама печально улыбнулась. — Тебе не за чем плакать об этом. Я люблю тебя, моя девочка, моя самая красивая доченька. И я должна была защитить тебя. Но ты со всем справишься, я знаю. — Несправедливо, — прошептала я, судорожно изучая ее лицо. Такое родное. Такое далекое. — Почему ты ушла? — Потому что я знала, что твой папа спрятал в тебе спасение обоих миров. И я обязана была тебя защитить. Я тебе кое-что расскажу, мое солнышко, — мама ласково погладила меня по плечу. — Ведьму может убить только огонь. Особый, белый пламень, рожденный самой магией. Ведьмы — единственные, кто могут умереть по своему желанию. Ни шаманы, ни экзорцисты, ни прочие колдуны этого не могут, обреченные жить вечно. Огонь этот не подвластен стихийникам, он своеволен и благороден, как живой организм. Он дарует освобождение и покой. Он преобразует ведьминскую энергию. И моя энергия — единственное, что я могла предложить взамен на твою защиту. И я ее отдала. Поэтому не печалься об этом, моя девочка. Ты должна жить, ты должна быть сильной, чтобы ни папины, ни мои старания не пропали даром. — Ты отдала светочу свою жизнь? — медленно проговорила я, глотая звуки. Матрона нахмурилась, но кивнула. — В обмен на твою жизнь, моя милая. Прости, что оставила тебя, — в сердцах проговорила она, взяв меня за руки. — Но ты гораздо важнее старой ведьмы, уже прожившей свой срок, — мама покачала головой. Я молчала. — Пожалуйста, прости. Меня отвлек крик, полный нечеловеческой боли, но я не посмела отвести взгляда от маминого лица. Почему-то от этого вопля похолодело в груди, словно бы он принадлежал мне. Я медленно сглотнула, настороженно слушая непрекращающиеся стенания, как будто кого-то рвали на части. Или сжигали на костре живьем. Мама смотрела на меня, ожидая моей реакции, вот только обвинять ее я ни в чем не собиралась, прекрасно понимая, что все ее действия оправданы, хоть и весьма специфическими мотивами. Да кто же так мучается? Почему набатом в моей голове раздаются крики, и сердце сжимается? — Я прощаю тебя, — шепотом проговорила я, глядя в мамины глаза. Она улыбнулась, легко и облегченно. — Я люблю тебя. И папа любит тебя. У тебя все получится, мое солнышко. Я всегда буду здесь, — она коснулась моей груди, отступив назад. — Но больше не ищи со мной встречи, — жестко проговорила она, мигом посуровев. — Иначе рискуешь остаться совсем одна. — Что ты имеешь ввиду?.. — растерянно спросила я, а потом вопли возобновились, еще громче, еще болезненнее. — Прощай, Мира, — мама сделала еще шаг во тьму, и черты ее лица начали искажаться, расплываться, сливаясь с мраком. Или то был свет? Я не могла разобрать. — Прощай, — выдохнула я и резко обернулась. Арман лежал на полу, скрючившись в неестественной позе. Я заторможенно смотрела на покрывающие его тело ожоги, которые были видны через превратившийся в лохмотья балдахин. Обожженная до костей плоть чудовищными нарывами обуглилась, и в воздухе стоял невыносимый запах горелого мяса. Что же ты наделала, Мира?.. Я, как одичалая, бросилась к нему; грудь рвало от крика, полного ужаса. Сегодня всю ночь горят ведьмовские костры.