Ведьма из Купчино

      Я не запомнила ни лица, ни имени приглашенного из Карелии лекаря, которого в срочном порядке вызвала Агния, как она выразилась, из родового Дома Лоймола. Зато в память хорошенько врезались слова, прозвучавшие стариковским голосом: «Некроманты — народ удивительный, но необычайно уязвимый перед собственным даром. Лишь пережив день смерти умершего, некромант может с ним поговорить. Ожоги исчезнут, но для этого нужно время». Мама сожгла себя на ведьмовском костре, и Арман сгорал заживо, пока я потакала собственному эгоизму. Вот такая смешная шутка, и сказать нечего. Только рыдать. Несколько часов подряд. Без остановки. И я прекрасно знала, что эти чертовы слезы никому и ни за что не помогут, но остановиться не могла.       Когда я упала рядом с Арманом на колени, когда увидела опаленные до костей участки кожи, мое сердце, я клянусь, в это мгновение остановилось. Я вся словно на краткий миг перестала существовать, наповал убитая неведомым мне до этих пор страхом, что поднял голову из каких-то глубин моей души. Я никогда и ничего еще так сильно не боялась, как того, что могла потерять Армана. Могла больше никогда не поймать на себе его взгляда, не увидеть его улыбку, не услышать его голос. Это сводило меня с ума, я прокручивала в голове эти мысли, эти ужасные картинки, чудовищные в своей неотвратимости. И каждый раз умирала.       Так один-единственный вечер переломил во мне все подчистую. Я просидела возле Армана всю ночь напролет. Где-то два часа назад Агния проводила лекаря и, оставив мне маленькую лампочку и самонаполняющуюся кружку чая, ушла спать. Римма оставалась ночевать в другой комнате. Лука вернулся в нашу квартиру, чтобы взять мне кое-какие вещи, и должен был скоро вернуться. Арман так и не пришел в себя. Он тяжело дышал и стонал от боли, каждый раз заставляя меня вздрагивать. А я беззвучно плакала, зная, что в такой, заплаканной и измученной, меня никто, кроме меня самой, не увидит.       — Он прекрасно знал, чем это закончится, — устало сказала мне Агния, пока лекарь хлопотал над обожженным некромантом. — Знал, и все равно это сделал.       — Почему? — хрипло спросила я, невидяще глядя перед собой. Мои руки дрожали.       — Потому что эта любовь губительна для него, глупая ведьма, — зло прошипела шаманка, схватив мои ладони и встряхнув их. Посмотрела в самые глаза. — Ты словно малое дитя, не видишь того, что нужно видеть. Капризничаешь, толкаешь, обрекаешь на мучения своим эгоизмом. Ты обласкала себя своей же жалостью, сделав себя главной жертвой. Но ты не жертва, Мира, ты дуреха. Дуреха, каких не сыскать. А он, — колдунья ткнула в сторону Армана, — он тоже хорош. Готов сделать для тебя что угодно, а ты и пользуешься. Бессердечная, жадная. Чем ты лучше тех, кто делал больно тебе? Играешься? Наслаждаешься этим? Сама не ответишь, потому что дуреха. И это — твоя вина, целиком и полностью. Намеков было предостаточно, а ты их не слышала. Я предупреждала, светоч твой. А ты была глуха, упиваясь своим собственным горем. И как тебе? Поговорила с матерью? — ядовито прошипела она. — Вцепилась в свое прошлое, чуть не лишившись настоящего. Мертвые должны оставаться мертвыми, а прошлое — прошлым. Это все твоя вина.       — Моя вина, — эхом повторила я, даже не собираясь защищаться. Я все понимала.       И сейчас я сидела в кресле возле Армана, которого удерживало над полом заклинание левитации, чтобы ничего не тревожило его раны, с полным осознанием того, какую непростительную вещь совершила. Лекарь наложил какие-то бурно пахнущие травами повязки, сочившиеся лечебным соком, наговорил колдовских слов и заверил, что через пару дней будут заметны улучшения. Волшебники не могли исцелять мгновенно, как бы не заверяли книжки и фильмы, в любом случае врачевание — тонкое и трудоемкое дело, требующее время. Я сморгнула слезу и глубоко вздохнула дрожащими пальцами сжав до сих пор исписанную некромантскими узорами ладонь, теплую и большую. Что-то липкое и темное скрутилось в моей груди, не давая нормально дышать, я была словно натянутая стрела, звенящая и готовая вот-вот лопнуть. За окном завывал ветер, а я неотрывно смотрела на смуглую ладонь, отмечая маленькие родинки на костяшке мизинца и запястье. Дальше шел длинный ожог до самого локтя, прикрытый чудотворной повязкой.       — Прости, только прости, — прошептала я, осторожно коснувшись губами родинки на большом пальце, и прикрыла глаза.       Оправдания мне не было. Агния абсолютно права, ведь предупреждала меня неоднократно, как и Лука. Но они не посмели действовать в открытую, ведь Арман принял решение. Все было в моих руках, но я заигралась, совершенно не ведая, что творю. Возомнила, будто мне позволено все, ведь — о, какая трагедия! — моя мама пожертвовала своей жизнью ради меня, у меня обнаружилась искомая демонами печать и вся моя жизнь медленно идет под откос. Мирослава Охтова решила, словно весь мир ей должен после этого. Не должен. И то, что я чуть не потеряла своего человека, спустило меня с небес на землю, открыв глаза и хорошенько ударив по голове. Обиженной на всех девочке пора заткнуться и перестать прятаться в высокой башне, выкрикивая оттуда свои пафосные слова о любви и прочей дребедени. Все, я с этим закончила.       — Ягодка, — Лука едва ли сумел меня оттащить от Армана, пока я рыдала навзрыд. Светоч, обладая невероятной силой (чего не скажешь по его хрупкому телосложению), прижал меня к себе, принявшись беспорядочно целовать мои лицо и волосы. — Ягодка, с ним все в порядке, слышишь? Все хорошо… — голос его дрожал, как и мои плечи, а я цеплялась за его свитер, нелепо яркий для всего этого, с большими подсолнухами. Я не отвечала, сквозь туман слез глядя на то, как Агния с кем-то громко разговаривает по гадальному шару, а Римма с неприкрытым ужасом смотрела на своего декана, изуродованного ведьмовским пламенем. Я хотела подползти к нему, но Лука этого сделать не дал, мазнув губами по моему носу. — Матрона рассказала, что отдала в обмен договора? — тихо спросил он, и только в этот момент я подняла на него глаза.       — Сказала, — хрипло ответила я, коснувшись рукой его лица. — Свою жизнь. Я знаю.       Я не думала о том, что все это время Лука прекрасно знал, что мама мертва, знал и молчал. Я видела в его глазах свое отражение и чувствовала его страх перед тем, что я могу разозлиться, обидеться, навсегда отвернуться, но я молчала. В моем мозгу без остановки звучал вопль Армана, полный нечеловеческой боли. Ничего бы не было, если бы я не цеплялась за прошлое, если бы только ценила то, что имела сейчас.       Агния оторвалась от шара и взмахнула руками, приподнимая тело некроманта над землей, и я снова вперила взгляд в ту сторону, беспомощно сидя на полу, совершенно слабая, чтобы предпринять хоть что-нибудь. Это меня убивало. Лохмотья балдахина, через которые было видно обожженное тело и неповрежденные участки кожи, грозились вот-вот рассыпаться пеплом. Что же это — всегда собранный, уверенный и серьезный, мягкий в минуты нежности и искренний, сейчас Арман походил на безвольную тряпичную куклу, забытую кем-то в огне. Мной. Я всхлипнула, поймав на себя гневный и обвиняющий взгляд шаманки.       — Это все твоя вина, — прошипела она, а я вздрогнула.       — Нет, — взвился Лука, готовый защитить меня любой ценой, хотя в этом абсолютно не было смысла. — Не говори так, дочерь Лоймола, — глухо проговорил светоч, и на мгновение его глаза вспыхнули золотом.       — А чья-же? — выплюнула она и обернулась к Римме. Ее голос тут же смягчился.       — Она права, — тихо сказала я; меня била крупная дрожь. — Моя вина.       — Нет, Ягодка, — ласково и осторожно заверил меня Лука, необычайно легко подхватив меня на руки. — Ты не знала.       — Я ничего не знала, — согласилась я, и поймала его за руку, когда он усадил меня на диван. — И о матери тоже. Скажи, какими были ее последние слова?       — Ягодка, — светоч шумно выдохнул и прикрыл глаза. — Прости меня, Ягодка, только прости. Таков закон — Матрона попросила оберегать твою жизнь, и взамен нее отдала свою. Пойми меня.       Я понимала. И я не винила, не обижалась, потому что сама несколько минут получила под дых, усвоила свой самый страшный урок. Вцепившись в свое прошлое, я чуть было не лишилась своего настоящего, такого прекрасного в своей искренности, такого пугающе беззащитного. Я потянулась к Луке, обняв его и уткнувшись носом в живот. Мягкий свитер щекотал ворсом, и я не могла дышать, задыхаясь в слезах и слишком резко пришедшем осознании.       — Она сказала, что любит тебя больше жизни. Но ты не должна жалеть, иначе все будет напрасно.       Я упрямо поджала губы, скользнув взглядом по лицу Армана, болезненному, покрытому крошечными морщинками. Цитадель, моя личная, вот только вся штука в том, что и я сама должна стать для него крепостью, несокрушимой, верной. Огню нужен воздух, чтобы пылать, и теперь я готова была стать для него этим воздухом, хоть целым небом. Без надобности больше отрицать свои чувства, пульсацию судьбинного камня и крики сердца. Лишь едва не потеряв, я в полной мере осознала, как Арман стал мне дорог за эти пару недель. Не мало, совсем нет.       — Я люблю тебя, — тихо проговорила я, смакуя каждое слово, и прижалась губами к его испещренному болезненными морщинами лбу. Который раз за свою жизнь я говорю эти слова, и лишь в первый — со всей искренностью. И готова буду повторить их еще раз, когда вновь смогу посмотреть в черные глаза, увидеть улыбку.       Приглушенно светила лампочка, пряностями пах чай, тихое тиканье часов разносилось по шаманской лавке. Волшебство жило в этих стенах, такое незаметное с первого взгляда, и у меня вечно не хватало времени, чтобы пропустить магию этого места через себя. Я постоянно отталкивала Чародейный мир, считая себя частью людского народа, но лишь в эту тревожную ночь мне удалось понять, что мне никогда не называться человеком в полной мере. Как, собственно, и ведьмой, ибо мое сердце разделено ровно наполовину. Я посмотрела на свою ладонь, на которой отец оставил мне печать от Нижнего мира, и сжала ее в кулак, поклявшись себе разобраться с Акселем Стригоем во что бы то ни стало, ведь у меня остался последний вопрос.       Только я успела об этом подумать, как входная дверь тихонько отворилась, впуская Луку, который держал небольшой рюкзак с моими вещами и… говорливую картину. Я на мгновение лишилась дара речи, а светоч молчал, глядя на до сих пор не очнувшегося некроманта.       — Она шевелилась и махала руками, Ягодка, — шепотом поделился он, подойдя ко мне, и вручил мне портрет. Девчонка тут же скривила губы.       — Ну и? — взвилась она. — Долго мне стоять в одинокой комнате и ждать, когда ты обо мне вспомнишь?       — Не ворчи, — я криво усмехнулась. — У меня готов последний вопрос.       — Какой вопрос? — опешил светоч, конечно, не слыша, как мне отвечала картина. Девочка закатила глаза.       — Она рассказала, как пользоваться печатью. И… что мама умерла, — пояснила я для него, поднявшись с кресла и отошла в другой угол, чтобы не тревожить Армана. Лука покорно последовал за мной.       — И ты хочешь спросить о чем-то еще? — друг вился вокруг меня неугомонной юлой.       — Да, — я посмотрела на картину. — Я хочу спросить, как победить Акселя Стригоя?       — Хоть один нормальный вопрос, — усмехнулась девчонка, а Лука замер. — Это очень просто, ведьма Мирослава, но чтобы я могла объяснить, ты должна меня освободить.       — Это нечестно, — рыкнула я, отказываясь играть в игры. Хватит с меня. — Говори как есть.       — Я тебе обещаю, что ты все поймешь. Но для этого ты должна меня освободить, — скучающе ответил портрет, явно не собираясь сдаваться. Я зло ухмыльнулась.       — Что она сказала, Ягодка? — Лука встревоженно коснулся моего плеча, враждебно глядя на картину.       — Сказала, что не хочет выполнять уговор, — процедила я, выдержав ледяной взгляд голубых глаз.       — Твое упрямство до добра не доведет, — сообщила она, глянув на Армана. — Я смотрю, уже?       — Заткнись, — вздохнула я, успокаиваясь. Ладно, она права. Выбора у меня нет, да и я обещала. — Как тебя освободить?       — Верное решение, ведьма Мирослава, — красивые губы девочки растянулись в улыбку. — Просто повторяй за мной, твоя магия тебе поможет. Я, дитя луны и солнца, рожденная белым огнем и принявшая от Матери Магии свой дар…       — Я, дитя луны и солнца, рожденная белым огнем и принявшая от Матери Магии свой дар…       — Что ты говоришь, Ягодка? — от волнения Лука перешел на шепот, но я не отвлекалась.       — …дарую Мелони Савросской свободу, которую она потеряла половину тысячелетия назад…       — …дарую Мелони Савросской свободу, которую она потеряла половину тысячелетия назад…       — И меняю ее на нового пленника, — резко закончила Мелони, и у меня не было времени чтобы подумать, я повторила так же быстро.       Картина засияла ярким светом, и девочка дьявольски расхохоталась. Кажется, я услышала, как Лука истошно заорал, но я неотрывно смотрела на полыхающее полотно, которое затягивало меня в свою непроглядную черную мглу. Я готова была пойти навстречу этому мраку, он уже подал мне свою руку, принимая в свои объятия, но… все закончилось так же резко, как и началось. Кто-то вырвал из моих рук картину, и я пару раз моргнула, сфокусировавшись на ребенке в старомодном платье с рюшечками, который поглядывал на меня с интересом и лукавством.       — Ну вот, я же говорила, что ты все поймешь. Запомнила слова? Скажешь то же самое и направишь картину на своего Стригоя. Он во век оттуда не выберется, — на ее лице появилась дьявольская ухмылка. — Конечно, хорошо, что не ты оказалась в картине, пришлось бы сложнее. Ну, счастья тебе, маленькая ведьма, — Мелони хмыкнула и исчезла прямо в воздухе. Я чуть не задохнулась от возмущения, но только покачала головой, найдя глазами обезличенное полотно. И сердце мое пропустило удар, когда я наткнулась на совершенно потерянный и напуганный взгляд Луки. Луки, который смотрел на меня с картины и прижимался ладонями к невидимой преграде.       — Ягодка?