Закон причин и следствий

Дьявол бы побрал это проклятое место. Дьявол и вся его свита. Невозможное, странное, ломающее. Эта земля была проклята, и город, на ней основанный, был обречён. От недосыпа он чувствовал себя всё хуже и хуже. Мёрз. Когда Даниил принял решение задержаться в городе, он не предполагал всерьёз, что и на этот раз его так скрутят беспомощность и отчаянное желание наконец понять, как возможны те вещи, что здесь происходили, его ум не мог мириться с простым "такое здесь место". Он был на крючке, мог уехать, мог, вчера отправили состав, но только и мысли не возникло собрать вещи, а это заняло бы не больше десяти минут, и уйти к станции, чтобы никогда больше не приезжать сюда. Уехать и не вернуться, ни за что. Звук удара по стеклу. Даниил напрягся всем телом, поднялся и вышел в прихожую, чтобы посмотреть в окно. Во двор Бурахов начала стекаться детвора. Играли в снежки. Шумели, но смех и крики глушились стенами, почти ничего не было слышно. Данковский не вспомнил о недопитом чае, поднялся наверх, кутаясь в одолженную кофту, огромную даже для него. Он так хорошо запомнил этот короткий маршрут, даже глаза не открывал. Мучительно хотелось спать. Мучительно. И всё же он заставлял себя войти в комнату Артемия и сесть рядом на табурет. Хирург спал. И спал до ужаса искушающе, глядя на него, Даниил снова думал о том, чтобы вернуться в выделенную для него комнату на третьем этаже самого обычного дома и лечь. Закрыть глаза. И спать. Даниил опомнился, выпрямился. Чуть не уснул сидя. В тепле дома было куда легче поддаться искушению… не было просителей, докладов мортусов, не было карты города перед глазами и осознания, что нужно немедленно решить огромное количество задач. Он просто сидел и караулил. Наблюдал. Вопреки его ожиданиям, тело хирурга не двигалось само по себе. Ни по ночам, ни в дневные часы. Бурах не вставал во сне, чтобы поесть или справить нужду. Спал. И уже два дня как не получал ни пищи, ни воды, на этом Данковский настоял, но с каким трудом он боролся с девчонкой и Спичкой… последний всё больше и больше замыкался в себе и совсем не помогал. Казалось, он даже начал винить Даниила в чём-то, как будто это столичный учёный погрузил его учителя в этот чёртов сон. И что изменилось? Ничего. Никаких признаков обезвоживания. Никаких признаков… чего бы то ни было ещё! Бурах выглядел таким свежим, румяным и полным сил, что впору было посчитать его самым здоровым человеком в этом доме. Иногда, впрочем, что-то происходило. Что-то такое случалось, и кожа Артемия серела, под глазами будто залегали тени, на лбу появлялась испарина. Такие состояния имели короткую продолжительность, длились не более двух часов, к тому же, случались не ежедневно. И непонятно с чем были связаны. Рефлексы то работали, то нет. Он двигался изредка, а порой лежал неподвижно настолько, что не сразу получалось заметить дыхание. И больше ничего. А Даниил-то рассчитывал хотя бы на маленькую победу… Если бы он только не послушал юнца, уверяющего, что дверь комнаты его учителя ни разу не открывалась по ночам, если бы Данковский продолжал верить, что теория оказалась верна, сейчас бы он возвращался к нормальной, объяснимой жизни вне этой проклятой земли. Потому что одно дело поставить диагноз, и совсем другое – помогать сопернику. Если на первое он согласиться мог, то второе… Глаза смыкались. Паршивое чувство, и то, что он сидел и просто наблюдал, было ничем не лучше, чем работа вместо сна. Не деятельность, работа ума, а это… пустое ожидание непонятно чего. Свет за окнами вдруг стал серым и блеклым. Даниил заснул? Он не мог быть в этом уверенным. Ему показалось, что Бурах пошевелился, и пускай это было не что-то сверх того, что он уже видел раньше, Даниил заставил себя подняться, подойти и ближе и осмотреть спящего. Никаких изменений, никаких признаков истощения. Только разве что тепло шло от него… кожа была очень тёплой, почти до странного. Или так казалось, потому что руки Даниила в последнее время были холодными. Стоило измерить температуру, а не полагаться на ощущения. Но где же градусник? – Почему сюда не принесут кресло? Голос застал его, осматривающегося, врасплох. Данил хмурился, вглядывался в фигуру, не сразу имея силы понять, что здесь делала Лара Равель. – С креслом легче заснуть. Она вошла в комнату, и как упал взгляд печальных глаз на Бураха, так оставался как будто притянутым к нему непреодолимой силой. На Равель была толстая вязаная кофта, волосы были собраны в хвост, образ её был не таким, как он запомнил, но веяло от неё всё тем же: внешним спокойствием и внутренней борьбой. – Может, оно и к лучшему. Вам нужен отдых. В её голосе отчётливо слышалось смирение, Данковский даже предположил, что она совсем не верит в выздоровление старого друга. – Я был бы не прочь доверить дежурства по ночам кому-то, кто с ответственностью подойдёт к выполнению задачи. Пока я не чувствую, что мог бы рассчитывать на помощь. А она всё смотрела на спящего, и глаза под тенью полуприкрытых век и ресниц были несчастны, но до болезненного внимательны. – А зачем? – меланхолично спросила Лара. – По-вашему, пусть дальше спит? – спросил Даниил, но только из-за нехорошего самочувствия голос его звучал спокойно. Он негодовал. Что с этими людьми? Возможно, он даже разделял отчасти убеждение, что помочь Бураху в таких условиях не получится, но что бы даже не пытаться?.. – Это не по-моему, – Равель приблизилась к изножью кровати, она так и смотрела на друга. – Есть вещи, над которыми человек не властен. Я понимаю, что вы не разделяете моего мнения, только я считаю, что есть вещи, с которыми можно только смириться. – А вы понимаете, что скрывать от горожан факт, что он… что у них больше нет врача-хирурга, очень большая ошибка? Люди могут рассчитывать на него и не получить помощи. Лара словно и слышала, и не слышала его, только неопределённо качнула головой. Да и сам Данковский был не в том состоянии, чтобы поучать её. – Раз уж вы здесь, – сказал он со вздохом, – я пока отойду. Ему необходимо было… чёрт, он бы чего-нибудь выпил, если только в этом доме был алкоголь, но это едва ли. За все те дни, что Данковский здесь провёл, ни один мелькнувший поблизости гость дома не был нетрезв. Хотя подростки, особенно уже становящиеся мужчинами, бывало, тянулись к выпивке. Даниил спустился. Ему показалось, что в комнате Бураха было несоизмеримо теплее, чем во всём остальном доме. Вязаная кофта хорошо держала тепло, но этого было мало. А внизу было другое тепло. Оно шло из кухни вместе с запахом мяса и жареной картошки, и вместе с запахом по коридору неслись голоса. Что-то больно много голосов. За всё это время не приходилось ещё стольких слышать. И вот Даниил увидел их, молодых людей и подростков, они были в прихожей, голоса их сливались в один монотонный шум, слова смазывались в неразличимое звучание на одной ноте, вибрирующей в воздухе вокруг их голов. И незамеченным Даниил не остался, это точно, но все гости вели себя так, будто его здесь и не было. Не подавали знаков друг другу, не переглядывались, как если бы действовали по заранее оговоренному плану, но их обострившееся внимание было едва ли не физически ощутимым. Было от чего почувствовать себя во сне. Нелепом, странном сне, который только здесь и мог присниться. На головы надевались шапки, мелькали пёстрые шарфы, накручиваемые на шеи или передаваемые из рук в руки, а те – все в перчатках или варежках. Рукавами вытирали сытые рты гости и подхватывали валяющиеся в ногах мешки и сумки. Уходили. Но их присутствие уже сделало всё вокруг неузнаваемо новым. Данковский не возобновлял шага, пока дверь не закрылась, а холод не обдал дыханием суровый зимы. Только двое молодых людей остались в прихожей, они перебирали что-то в кожаном саквояже и переговаривались. И оба не взглянули на Даниила даже когда он подошёл ближе. Идти на контакт с ними было делом бессмысленным в первую очередь, на этот счёт у Данковского иллюзий не было, и он вошёл в кухню только чтобы заварить чаю и немного согреть нутро, прежде чем вернуться к дежурству. Но на кухне ещё ждали сюрпризы. Ушли и впрямь не все. И Данковский был бы совершенно неосторожен и глуп, если бы решил, что это было просто стечением обстоятельств. И всё же он вошёл на кухню и сел за стол, не выбирая места. Он предчувствовал опасность и досадовал сам на себя из-за этого. Какая опасность могла исходить от вчерашних детей? Девушка стояла у тумб, вытирала вымытые тарелки и складывала стопкой. Неспешно так, но непринуждённо, иногда заправляла выбившиеся пряди волос за ухо. Ноткин сидел у стены и смотрел в окно безразлично-задумчиво, перебирал в руке связку ключей. Его поза была расслабленной, он небрежно опирался локтем о стол, но Даниил слепым не был, он отличал сытость и усталость от мнимого безразличия затаившегося хищника. Нарушить тишину первым? Он не успел. – В чайничке ещё осталась горячая заварка, – подсказала девушка, оглянувшись через плечо и тут же вернувшись к своему занятию. – С вашей стороны очень любезно сообщить мне об этом. Если не больше – оставить для меня чай, – отозвался Даниил. Он не ожидал, что первой заговорит именно она. Девушка больше не обернулась, но в её голосе послышалась улыбка… искренняя или нет, этого определить на слух не получилось. – Чтобы всех напоить горячим, иногда приходится ставить воду и менять заварку по нескольку раз. Вам повезло, что не всё выпили. Иначе пришлось бы подкидывать в печку дрова, наполнять тяжёлый чайник, ставить на плиту и ждать, ждать… Сейчас Даниил не ждал, он встал и залил заварку в кружку, не жалея: чем крепче, тем лучше. – За всё это время не видел, чтобы здесь собиралось так много людей, а мне приходилось слышать, как здесь бывает многолюдно. Несмотря на обстоятельства. Что-то все они скрывали, наверняка, иначе к чему эта их сплочённость? Разве та осень не показала, насколько непримиримыми были группировки детей, так от чего вдруг такое единодушие? Девушка и не думала отвечать, это читалось в её спокойном лице. По-настоящему спокойном, осенённом лёгкой улыбкой. Она чувствовала себя здесь очень свободно, они все чувствовали себя здесь свободно. И полагали это место своим. – У вас было достаточно времени, – сказал Ноткин твёрдо и холодно, – теперь вы можете возвращаться к своим делам. Неприятным выйдет разговор. – Я здесь по просьбе Виктора Каина. Если бы не он, меня бы тут не было. Даниил занял то же место. Как странно, кружка была горячей, а пальцы согреть не получалось. – Знаю. Чудес вы и не обещали, теперь вас здесь ничего не держит, – продолжал Ноткин так же твёрдо и так же просто. И, вот чёрт, был прав. Даниила не держало здесь ничего. Кроме интереса. Интереса, досады, потери и бог знает чего ещё, что он едва ли осознавал в этот момент из-за недосыпа и холода. – Вы таким образом выпроваживаете меня, – сказал наконец Даниил, сел удобнее, откинувшись на спинку и отпил чаю. Тот почти обжигал. То что нужно. – Я нарушаю здесь некий порядок, всеми вами установленный, не правда ли? – Вы знали это с самого начала. – Мне расценивать это как объявление войны? Ноткин повернул голову. Смотрел, чуть сузив глаза. – А вам хочется войны? В этом никто не заинтересован. Даниил медлил. С кем он говорил сейчас? Не с уличной шпаной, нет, это уже осталось в прошлом. Кто перед ним? Что он знает? На что способен? – А есть ли заинтересованные в том, чтобы Бурах проснулся? – спросил Даниил, за одно пытаясь сам со своей стороны ответить на этот вопрос. – По-моему, вас точно нельзя приписать к их числу. Вот как, никаких прямых ответов. Да уж, они все изменились, эти детишки. – Почему же вы вообще пустили меня сюда? – Из уважения к Виктору. Просто шаг навстречу, потому что однажды он пошёл навстречу нам, – Ноткин и не моргал, казалось, и был всё так же спокоен. – Хм. А что вы скажете Виктору, если я уеду? Или хотите, чтобы я сам распрощался с ним, признав себя в этом деле беспомощным? – Каинам, хотите сказать, нужен озвученный вами диагноз? – впервые на лице этого юноши появилось подобие ухмылки. Даниил чувствовал, что собеседник не прост и более того, теперь его статус значительно выше, чем раньше, и что было и досадно, и интересно, он научился вести разговор так, чтобы не открыть своих карт. – Может, вы просветите меня? Что нужно Каинам? Мгновение, не больше, понадобилось Ноткину, чтобы отвести взгляд, перехватить внимание подруги, которая, Данковский не сомневался, всё это время следила за диалогом, и подать ей знак. Чуть заметное движение бровью, веки чуть прикрылись. И всё, этого оказалось довольно, чтобы она поняла его мысли и вышла из кухни к двум юношам, так и оставшимся в прихожей. – Просвещать тебя? Нет желания, это ты должен пораскинуть мозгами и понять, что ты хочешь сделать и что можешь сделать здесь. Ты Ему не союзник, это значит, что никто здесь не рад тебя видеть. От тебя здесь ждут только беды. И будет лучше, если всё будет идти своим чередом. Возвращайся, доктор, в тот мир, из которого прибыл. Там твоё место. Ему. Бураху, значит. А Юлия же предупреждала… – И когда моё время действительно истечёт, хотя бы это мне подскажешь? – злость брала. Самая настоящая. И этот вытянувшийся сорванец, полагающий себя достаточно взрослым и влиятельным, чтобы распоряжаться чужим временем, всё больше начинал раздражать. Как будто Данковскому не хватило на год вперёд самонадеянных типов. – Хочешь выторговать ещё один день? – Хочу понять, какого чёрта ты делаешь здесь что вздумается. Я, значит, не союзник, да вот только я здесь единственный, кто может ему помочь. Глаза Ноткина нехорошо блеснули. Он немного наклонился над столом и ответил уже совсем другим голосом. Если до этого момента всё сказанное было предупреждением, теперь это была угроза. – Завтра и ноги твоей здесь не будет. А иначе что так и осталось неизвестным. Ноткин поднялся и вышел из кухни так стремительно, и сонная растерянность помешала Данковскому оставить за собой последнее слово. Но он не придал большого значения этим словам, ему казалось, что стоит только поднять вопрос при Викторе, и ни один юнец не будет пытаться вмешаться не в своё дело. Но, конечно… тревожный осадок остался. В прихожей уже никого не было. Дом вновь замолчал, как будто в нём и не было никого. Но, конечно, где-то сидела хмурая девчонка, такой же хмурый Спичка и… да, пришла Равель. Даниил почти об этом забыл. Вспышка гнева рассеяла меланхолию, но ненадолго. Едва он вновь вошёл в комнату Бураха, как немедленно вместе с теплом, окутавшим плечи, на него опустилась и молчаливая и беспомощная тоска. Равель сидела рядом с кроватью и смотрела почти бездумно на Артемия, будто чего-то ждала и боялась этого ждать. Даже не шевельнулась, не вздохнула, почти статуя, а не живая девушка. – Вы часто приходите сюда? Лара, вы меня слышите? – Не слишком часто, – ответила она медленно. – Но вы помогаете с бытом и с… больным? Лара заторможено моргнула и повернула голову, смотрела так, будто только теперь поняла, что говорит не с видением, а с живым человеком. – Немного совсем. Постирать, погладить пару вещей, иногда приношу еду. Даниил подошёл ближе и сел на кровать в самом изножье, как если бы опасался вспугнуть саму возможность найти объяснение всему в лице Лары Равель. – Вы, возможно, кормили Артемия? Но надежды не оправдались. – Нет, он… Им занимается мальчик. – А Станислав? – Не помню… он же патонатом, а не… врач, как вы. – Но он понимает, в чём нуждается человек в подобном состоянии. – К чему вы клоните? – Лара вдруг поднялась и показалась встревоженной. – Вы считаете, о нём заботятся плохо? Вы хотите его забрать? Удивительно, право. – Нет, едва ли получится перевезти его, особенно сейчас, зимой. Нет, я просто сомневаюсь, что ему оказывают должный уход. – Но он неплохо выглядит, – отметила Лара, и этим вновь вернула Даниил к исходной позиции, к этому вопросу: как можно быть здоровым, не получая необходимую пищу и воду? – Я видела однажды, как они отпаивали его бульоном. Как они поднимают его, как усаживают. Здесь даже слишком много людей, которые следят за ним. Даниил мог бы ей сказать, что лежащий неподвижно на кровати мужчина не ел и не пил вот уже третий день, но решил придержать слова. А ведь третий день подходил к концу, его уже можно было засчитать. Да и раньше подобная "диета" не была чем-то исключительным, Артемий слишком мало пил и ел, чтобы… чтобы оставаться живым. Лара и сама перевела взгляд на лицо хирурга, обыкновенное лицо, без впалых щёк, сухой кожи, бледности. Просто здоровый молодой мужчина, просто спал. И если Равель не могла предположить, что о нём плохо заботились, в этом не было её вины. Но чёрт возьми, где Рубин? Неужели придётся идти за ним через снега, к лагерю степняков? – Значит, много людей… – Много. Я могла бы чаще бывать здесь, если бы была работа. Они убираются, они готовят, они стирают одежду. И поддерживают его, – Лара наконец смогла окончательно отвести взгляд от друга. – Уже темно. Сегодня будет холодная ночь, я чувствую. Пора возвращаться. – Я могу проводить вас. – Нет нужды. Не мёрзните понапрасну. И без прощаний, как и без приветствий, Равель тихо покинула этот дом. Данковский остался в комнате один, если не считать Бураха… да в общем, и не стоило считать. Потекли часы полудрёмы, смешанные с обрывками воспоминаний: совсем свежих и годичной давности, в голове всплывали больные Песчанкой и… её щадящей разновидностью. Пока было тихо и тепло, Даниил сидел с закрытыми глазами и почти что спал, почти. Он немедленно приходил в сознание от каждого шороха и несколько раз пробуждался и прислушивался, но всякий раз оказывалось, что кто-то ходил за дверью, девчонка или Спичка, один раз последний заглянул в комнату, спросил, хочет ли Даниил умыться или поужинать, а потом кратко сообщил, что они ложатся спать. Около трёх ночи Даниил поднялся размять ноги, затем снова произвёл быстрый осмотр. Ничего. Он и записывать уже перестал, в этом не было смысла. Единственное, что изменилось за всё это время – зажили ранки на стопах спящего, это произошло даже неожиданно быстро, новых не появлялось, что тоже говорило не в пользу теории о сомнамбулизме. Да, Данковский наблюдал за спящим последние ночи, тот точно не поднимался, но и до ночных дежурств тоже, видимо, не вставал. Всё же эти отметины появились, когда его поднимали… – Какая всё-таки злая ирония, не правда ли? И стоило ли всех тех жертв это твоё решение? Вырастет новая Башня, ты сказал… и первым попал в список тех, кто едва ли до этого доживёт. Стараниями твоих пациентов. Даниил замолчал, осознав, что впервые начал говорить с телом. С… пока ещё живым, но сути дела это не меняло. Собеседник оставался так же нём, как и труп. Следовало замолчать, но… чёрт побери. – Мне не доставляет никакого удовольствия находить здесь. Поверь. Это просто трата времени. Я… вспоминаю Многогранник. Ты хоть раз был внутри? Ну хоть раз? Ты не знаешь, что натворил. И не узнаешь. Никогда. Даже если соизволишь проснуться. Выговорился. Стало легче. Глупо, конечно, не слышал Бурах, он всё так же лежал, вот только… Данковский наклонился над ним, пододвинул лампу. Почудилось, что спящий реагировал на слова, что мелькнуло выражение сожаления. Показалось. – Мне нужно уехать отсюда, вернуться к делам. И я вернусь. Я… не стану тебе помогать, и дело тут не в мести. Так многие бы подумали. А ты бы понял. За это-то мне и хочется тебя презирать. Данковский отставил лампу в сторону, как она и стояла до этого момента, не светящая прямо на веки спящего. Толку не было: глаза под веками были неподвижны, не дрогнул ни один мускул лица. Бурах иногда совсем не реагировал на свет, что было до пугающего фантастичным. Даниилу приходилось фиксировать ранее смерть мозга, но в данном случае и предполагать такое было смешно: если бы это было так, без поддерживающих жизнь аппаратов Артемий был бы давно мёртв. И всё же как?.. Зрачки не всегда реагировали на прямой свет. Рефлексы вот тоже – что за дикость, – то есть отклик от тела, то нет его. Если что-то и можно было списать на великолепное здоровье, хорошую наследственность, то уж никак нельзя было игнорировать безразличия тела к воде и пище. – Ещё бы сказали бесята эти, что и дышать тебе совсем не нужно… Он произнёс это шёпотом, однако вырвавшиеся слова поразили его самого точно молния. Вмиг пропала сонливость, а сердце забилось быстрее, реагируя на мысль, которую Даниил толком ещё не успел обдумать. Да и что тут думать, нельзя, это совершенно исключено, чтобы… а с другой стороны… он же остановится, обязательно остановится, главное увидеть, что это тело уязвимо. Оно же уязвимо? Даже Симон оказался мёртв, его тело, а это был невероятный человек. Едва дыша Даниил протянул руку к недрогнувшему лицу. Словно не всерьёз, кисть двигалась ближе и ближе, замерла, едва коснувшись костяшками кожи. Даниил действовал как во сне, до конца себе не веря. Он зажал нос Бураха указательным и средним пальцами, перекрывая воздух. И замер. Он ждал чего угодно, в самом деле чего угодно. Но спящий так и лежал, безразличный совсем ко всему… его губы не разомкнулись, ни легчайшего шевеления воздуха на пальцах Данковствий не ощутил, и когда понял, что Бурах совсем не дышит, начал считать. Не спешил. Как машина, как точный прибор, он отсчитывал секунду за секундой, пока взглядом впивался в больного. Грудная клетка оставалась неподвижной. Лицо даже не побледнело, не поменялся оттенок кожи. Три минуты. Пять минут. Никаких изменений. Сердце грохотало в ушах. Вдруг это чертов сон, что он вообще делает? Даниил отдёрнул руку и немедленно услышал как сквозь вату щелчок прямо за спиной. И не слова, а приглушённое рычание: – Убирайся. Даниил медленно повернулся, чтобы увидеть направленное на него дуло револьвера. Рука, державшая оружие, не дрожала, говоривший не сомневался в том, что выстрелит, если… Наконец получилось различить не только оружие, но и самого человека. Взгляд Даниила встретил холодный, но полный ненависти взгляд Ноткина. Оба были как две статуи. Один – ошеломлённый собственным действиями, ещё частично оглушённый шумом крови в собственных ушах; другой – в распахнутой шубе, вошедший в комнату в сапогах, торопившийся, но при этом тихий и готовый убить. В этом не приходилось сомневаться. Даниил читал в его расширенных глазах, что дай бакалавр ещё хоть малейший повод, дёрнись в сторону или коснись он Бураха вновь – и его застрелят. Прямо тут, немедленно. Данковский начал медленно отходить в сторону, не сводя с противника глаз. Он был на прицеле. Будь обстоятельства другими, может, он придумал бы, как дать отпор, может, успел бы… но Данковский чувствовал… он не мог не учитывать, что юнец побеждал его в скорости, даже если опыта было значительно меньше. Что хуже, Ноткин даже не моргал, следя за ним, впившись взглядом в фигуру врача. Он отреагировал бы немедленно… и Даниил получил бы пулю в лоб. Медленно ноги вели к открытой нараспашку двери. Данковский попятился, не отводя взгляд, не произнося ни слова. Что-то подсказывало ему, что если бы он вдруг начал что-то говорить… то тут же повалился бы замертво. И только порог разделил их двоих, Данковский развернулся и быстро спустился по лестнице вниз, так же уверенный, что в спину ему, уходящему, стрелять не станут. Сердце продолжало колотиться в груди. Взгляд застила пелена, и только выскочив на улицу, не запахнувшись толком, Даниил до конца осознал, что только что сделал. И уставился на свою замерзающую в ночном холоде подрагивающую ладонь.