Помоги мне/Help me

Кажется, Юнги, его тело и разум начали привыкать к наркозам и выныриваниям в реальность из небытия, потому что в этот раз всё прошло поразительно легко. Юнги просто открыл глаза и… сразу понял, где он находится, кто он и что произошло. И что было перед тем, как он отключился. Его зовут Мин Юнги, ему сделали операцию по удалению спаек в матке, и сейчас он просто проснулся после операции в больничной палате. И его последнее воспоминание — как врач-анестезиолог приложил ему маску к лицу в операционной и попросил сосчитать до десяти. Юнги хватило ровно на пять. Его уже не пугали ни многочисленные иголки, втыкаемые и воткнутые в его тело, ни трубки по всему телу, ни капельницы, ни шум и писк всех этих аппаратов. Ни сами врачи. Юнги никогда особо не любил больницы, но сейчас… как будто бы начал к ним привыкать? Не так уж плохо, если отбросить в сторону все первопричины. И вообще хорошо, если учесть, что вошедший в его палату врач сообщил ему, что всё прошло успешно и без малейших осложнений и отклонений. Да, ближайшие сутки Юнги придется провести в палате реанимации (исключительно для страховки и дополнительного наблюдения), но зато если восстановление пойдет по плану, то уже к концу недели он сможет спать дома в своей собственной постели. И наконец-то обнять Кэндис. А еще погулять в парке и выпить кофе на набережной. А если к этим хорошим новостям добавить появившегося в палате почти одновременно с врачом Чонгука, то… этот мир и вовсе начал казаться Юнги поразительно прекрасным. Хотя, скорее всего, это еще было остаточное действие наркоза. Однако Юнги оно определенно нравилось. А вот то, каким осунувшимся, уставшим и измученным выглядел Чонгук — определенно нет! Да синяки под глазами альфы были чернее, чем цвет его волос! А этот упрямый осел категорически отказывался поехать домой и нормально поспать, как бы Юнги ни старался убедить альфу, что с ним всё будет в порядке и он сможет провести эту ночь в одиночестве. — Смотри, я вызову врачей и попрошу тебе вколоть снотворное, — хихикнул Юнги, наигранно (а может, и нет) грозно глядя на Чонгука, когда врачи, взяв все нужные анализы и поставив Юнги капельницу, наконец-то ушли, оставив их тет-а-тет. — Во-первых, — широко улыбнулся ему в ответ Чонгук, — это противозаконно. — И, во-вторых, — альфа с ловкостью опытного стриптизера избавился от одежды, оставшись в одних трусах, и осторожно забрался к Юнги в постель, обнимая его, — с тобой мне будет спаться куда слаще. — Наглец и нахал, — было ему ответом наигранно недовольное бурчание, пока сам Юнги елозил, пытаясь поудобнее устроиться в его объятиях. — Ну уж какой есть, таким тебе и нравлюсь, — тихонько рассмеялся Чонгук. — И вообще, не ворчи, тебе вредно. Лучше спой мне колыбельную… — Колыбельную? — изумленно вскинул брови Юнги, резко поворачиваясь к альфе. — Ты же знаешь, что я просто отвратительно пою? Чонгук знал, потому что уже не раз имел удовольствие слушать, как Юнги поет за готовкой или в душе. Не попадать ни в одну ноту из песни — это, конечно, особый талант. Чонгук обожал Юнги и за это, но сейчас… даже смех уже был для него невыносимо энергозатратным занятием, поэтому он всё же поспешил исправиться: — Тогда расскажи сказку. Твой голос так хорошо убаюкивает, — он сделал огромные глаза, глядя на Юнги с такой мольбой, что тот просто не мог отказаться, и, проворчав: «Ладно-ладно», приступил к истории о милом добром драконе, которого похитила ужасная злая принцесса, и как его спасали всей огромной драконьей семьей, придумывая сказку прямо на ходу. Однако уже буквально спустя пару минут глаза Чонгука закрылись, а его дыхание стало глубоким и ровным, морщины разгладились, а сжимающие Юнги объятия — расслабились. Юнги всё же рассказал до конца сказку, о том, как несчастного дракошу отбили и тот улетел в теплые края гнездоваться вместе со своей возлюбленной, а ужасную принцессу на сто лет заточили в башне в воспитательных целях с занудным учителем этики, морали и хороших манер тет-а-тет, да еще и лишили сладкого, но это уже всё было так, скорее для него самого, ведь Юнги никогда не нравились истории без хорошего конца. А затем он еще долго-долго любовался на сладко спящего Чонгука, гладя его по волосам и разглаживая подушечками пальцев хмурые морщинки на его лице. Юнги было очень интересно, что ему снится? Казалось, что что-то не очень хорошее. И от этого сердце Юнги неприятно сжалось. Как бы ему хотелось, чтобы Чонгуку снились только хорошие сны и чтобы в его жизни вообще не было никаких проблем. Но, увы… Эта взрослая жизнь такая сложная. Как же Юнги иногда хотелось снова стать маленьким и спрятаться от всего мира и всех проблем в объятиях родителей, но… И как странно было сейчас понимать, что, возможно, он однажды станет защитой и опорой для своего ребенка. Может стать. Так волнующе и странно. Если у Юнги когда-то и будет ребенок, то только от Чонгука. А от кого еще? Он даже не представлял, ведь в жизни никогда и никого сильнее не любил. Только Чонгука. И когда эта любовь успела стать настолько огромной, всепоглощающей и важной? Как кислород. Причем так быстро и незаметно. И это было… так пугающе? Чертовски страшно. Так невозможно сильно любить и чувствовать вообще было правильно? Юнги столь часто писал о любви в своих историях, но на деле… всё было словно совсем не так радужно, восхитительно и неописуемо прекрасно. А как будто бы… больно и страшно? Возможно, потому что Юнги не мог не вспоминать свои отношения с Намджуном и подсознательно ждал от Чонгука какого-то подвоха, лелея свои не до конца залеченные раны. Возможно, потому что не мог не думать, что просто умрет, если они расстанутся, ведь пережить еще одну такую огромную потерю… Юнги просто не сможет. А возможно, в нем просто снова включилась королева драмы и он решил развести трагедию на пустом месте. Хотя… скорее всего, постнаркозная эйфория из его крови и головы наконец-то улетучилась, и Юнги нужно было успокоиться и лечь спать, наслаждаясь близостью Чонгука и тем, что у них есть сейчас. А всё остальное… будет потом. И они с этим уж как-нибудь разберутся.