Stranger

У Дрю, если честно, почти никогда не было проблем со сном. Не было до этой ночи. Потому что только этой ночью он понял, что такое бессоница. А может, он когда-то и понимал, просто уже давно забыл. Так давно, что и вспоминать не хочется. Потому что чем больше он лежал, тем меньше ему хотелось спать, тем меньше у него слипались глаза. Тем меньше его мысли были в порядке, тем быстрее, тем проворнее они расползались по черепной коробке. Скреблись там тараканами, шебуршали своими мелкими мерзкими лапками, расцарапывали, сколупывали кости черепа изнутри. И даже нейтральная территория ночного потолка не помогала сосредоточиться. Потому что это ебаное фото. Потому что конкурс. Конкурс, на котором они победили. Потому что «Моя настоящая семья! Что бы я без них делал!!!». Потому что 0308. Потому что сахарная улыбка. Потому что улыбка Джейка. Потому что Джейк. Это имя теперь ощущалось как-то иначе. Как проклятье, как сглаз, как порча, как заклинание. Такое нельзя произносить вслух, особенно посреди ночи. Потому что то, что вылезет из темных углов твоего подсознания, будет намного страшнее недосыпа. Намного беспощаднее кариеса, флюороза и эрозии эмали. Поэтому Дрю молчал, молчал о его имени изо всех сил. Молчал о его имени так громко, что, наверное, мог бы разбудить своих родителей, если бы они не были в командировке. Поэтому Дрю молчал, молчал, сверля взглядом потолок, который с каждой секундой казался все менее однотонным. С каждой секундой в нем появлялись новые оттенки, новые цвета, новые краски. Такие бы можно было размазать по холсту, нарисовать парочку шедевров, разбогатеть и ни в чем себе не отказывать до конца жизни. Поэтому Дрю молчал, чтобы не сглазить свой успех, чтобы не проиграть его, как он проигрывал все матчи, что они играли в его доме. Только ощущается это так давно: не неделю назад, а как будто в прошлом году, как будто в прошлой жизни, как будто не на этой планете, не в этой галактике. Так давно, словно этого никогда и не было. Словно он никогда не проигрывал. Словно он никогда не проигрывал, отвлекаясь на Джейка. Словно он никогда не проигрывал, потому что… Луч солнца пробивается сквозь щель в плотных занавесках, ползет по складкам сбитого в ногах одеяла, ползет выше, ведет медленно, методично, словно делает надрез скальпелем. Останавливается по всем законам подлости, по всем преступлениям справедливости — на щеке, ослепив Дрю на один глаз. Он шипит и переворачивается на другой бок. Подцепляет край одеяла, чтобы натянуть его с ног до головы. Подгибает колени к себе, сворачивается в позу уродливого, скукоженного, скрюченного эмбриона, который еще не знает, что такое жизнь. Который еще не знает, что такое зарево рассвета. Который еще не знает, что такое бессоница. Который еще не знает, что такое молчать о Джейке Стерлинге.

***

Дрю привык молчать. Сколько себя помнит, он всегда был не очень разговорчивым. Деловые партнеры родителей, которые время от времени приходили к ним на ужин, удивлялись тому, насколько Дрю был тихим. Никогда не устраивал истерик, не встревал в разговор, спокойно играл в зале или своей комнате. Передвигался почти бесшумно, как фантом. Потому что Дрю привык молчать. Привык быть незаметным, привык быть беззвучным. Но все явно пошло не так. И когда он говорит все, он имеет в виду вообще нахрен все. Потому что ему сложно молчать везде. Сложно молчать, когда Генри и Лиам снова таскают еду из его тумбочки. Сложно молчать, когда учителя просят перестать шептаться на уроке. Сложно молчать, когда мимо него проходят эти музыкальные фрики. Сложно молчать, когда рядом был Джейк. И Дрю, если честно, подозревал, что дело было в нем. Потому что кто, если не он? Из-за кого, если не из-за него? В кого, если не в него? И Дрю впервые было так сложно молчать. Быть тихим, не встревать в разговор, спокойно играть в зале или в комнате. Спокойно думать. Спокойно думать о Джейке Стерлинге. Ну и бред, да? Потому что Дрю проклял день, когда он все понял. Когда осознание ударило в голову заливистым смехом, растворило сахарной улыбкой, потопило карамельным отблеском глаз. Ведь с этого дня все стало гораздо хуже. Просто молчать легко, когда внутри у тебя пусто. Но Дрю слишком полон. Он так полон, так полон, что скоро выйдет за берега, скоро начнется половодье, разбежится во все стороны, погубит все живое, и никто больше не спасется, некого будет спасать. Он так полон, что снаружи все ощущается пустым и ненужным, прозрачным и бессмысленным, не имеющим абсолютно никакого значения. Так полон, что у него в горле застряли слова. И их так много, что ему бы хватило на книгу, цикл книг, на целый трактат. О, он бы определенно написал парочку. Один о карамели и сахаре, а другой — о Джейке Стерлинге. Но слов бы ему все равно не хватило, все равно бы остались дыры. Но дыр у него и так достаточно. Особенно там, где колотится, истекает кровью, грохочет между ребрами, когда в толпе он видит знакомую макушку, лучезарную улыбку, более лучезарную, чем у солнца. Более ослепляющую, чем лазерный луч. Поэтому Дрю предпочитает молчать, потому что, стоит ему открыть рот, и из него тут же польется, потечет горячим и красным, красноречивым, пачкая толстовку. Польется бесконечным потоком слов, бесконечным, неостанавливающимся артериальным молчанием. Поэтому Дрю предпочитает молчать, пока у него есть такая возможность. Пока у него есть шанс.

***

Дрю привык молчать. Но никогда не думал, что это может быть настолько сложно. Ведь Джейк — это что-то более сложное, чем молчание. Это магнит, который ни в коем случае нельзя подносить к компасу, иначе тот сломается. Но Джейк каждый раз слишком близко, на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии невысказанных слов, на расстоянии концентрированного молчания. Поэтому стрелка Дрю каждый раз сходит с ума, каждый раз вертится в разные стороны, и каждый раз — не в те, тычется в круглые стенки слепым котенком. И Дрю каждый раз клинит, каждый раз коротит, каждый раз — короткая смерть, каждый раз — микрокома. И Дрю уже не знает, куда себя деть. Куда деть этого Джейка, чтобы не ходил так рядом, не светил так ярко, не смотрел так благоговейно, не смотрел так. Куда деть это расстояние между ними, которое так и хочется сократить. Но больше всего хочется знать, куда деть эти слова, которые воспалились в его груди молчанием. Потому что они его уже душат, уже теснят легкие, уже лопают альвеолы. Поэтому после школы Дрю вызывает такси. Задерживается в коридоре, теряется в толпе, если может, если ему хватает совести. Но ему не хватает. Поэтому такси каждый раз приходится отменять. Поэтому звонкий клич Генри слепит его фонарем поисковых экспедиций. Поэтому каждый раз все начинается снова. — Дрю! — когда перед глазами вверх-вниз начинает мелькать чужая ладонь, Дрю недовольно хмурится, дернувшись. — Земля вызывает Дрю, ответьте! — Генри снова пластилинит свое лицо во что-то задорное и клоунское, отчего Лиам непременно усмехается. — Что ты от меня хочешь? — выдыхает Дрю, сложив руки на груди. — Я хочу, чтобы ты вернулся на эту планету! — восклицает Генри, надув щеки. — В каком смысле? — В смысле, что ты стабильно выпадаешь из разговора каждые пять минут, — насмешливо говорит Лиам, указывая на него вилкой. Хорошо бы было, если бы шум столовой мог заглушить улыбку Лиама. — Куда ты пропадаешь, а? Скинешь координаты? — он вскидывает брови вверх. Генри на секунду превращается в смазанное пятно, а потом повторяет за Лиамом. — Кто-то влюбился? — тянет он, растекаясь по столу. Их смех тонет в столовом гомоне, пока у Дрю внутри становится тихо. Тихо, как в прятках. Главное, молчать. — Очень смешно, — говорит он себе под нос, закатывая глаза. Но: — Да ладно вам, ребят. И молчать снова становится сложно. И стрелка компаса снова сходит с ума, раскручиваясь, как в центрифуге. — Почему сразу влюбился? — Джейк крутит в руках стакан, украдкой улыбаясь, и Дрю забывает, о чем они говорили. — Может, он просто задумался. С кем не бывает, — Джейк поворачивается к Дрю, и теперь улыбка прожигает его сквозным, прожигает ему диафрагму. — Ну да, уж тебе-то не знать, — Генри щурится, подперев щеку рукой. — Тебе напомнить, кто вписался лбом в столб, когда мы шли к Дрю? — Да ты!- Джейк лишь досадливо шипит, заливаясь краской. — Я просто заговорился! Джейк вообще очень часто краснеет. — Ты такими темпами под машину попадешь. И причем краснеет он как-то правильно, без неровных пятен, без мигающих ожогов. Краснеет заревом рассвета, краснеет спелой вишней. — Да неправда! Джейк мило краснеет. — Правда-правда. Только сомневаюсь, что у Дрю в аптечке найдется что-то, что лечит сломанные кости. Да, Дрю? Можно вечность смотреть на то, как Джейк краснеет. — Дрю? Любые деньги, заберите любые деньги, просто дайте снова посмотреть, как щеки Джейка заливаются краской. — Дрю, прием! Только бы еще раз увидеть… — Дрю! На этот раз из транса его выводит уже Джейк, тряся его за плечо, и Дрю бы хотел снова провалиться в эти мысли, снова свернуться в них, как в кокон, но три пары глаз, сосредоточившиеся на нем, слишком отвлекают. — Слушай, бро, это уже крипово, — озадаченно говорит Генри, склонив голову набок. — Реально, чувак, ты пугаешь, — осторожно кивает Лиам. — У тебя что-то случилось? — спрашивает Джейк и… нет. Нет, блять, только не снова. Потому что у Дрю внутри снова все медленно загорается, огонь перекидывается цепной реакцией, и все, все вокруг полыхает, уже нечем дышать, уже нечему биться, уже нечего спасать. Потому что да, случилось. Ты случился, Джейк Стерлинг. — Все нормально, — выдыхает Дрю одним словом и слишком резко выворачивается из чужого касания, оставив Джейка отпрянуть и растерянно заморгать глазами. — Чего вы пристали? — он утыкается взглядом в свой поднос, потому что это безопасная территория, нейтральные воды, в таких бы утопиться нахер. — Ладно, — спустя недолгую паузу отвечает Джейк, слегка отодвинувшись. — Как скажешь, — а Дрю не скажет. Потому что привык молчать. — И ты еще называешь нас странными, — фыркает Генри, ковыряясь вилкой в своей тарелке. — Потому что так и есть, — невозмутимо говорит Дрю, а потом смотрит на Лиама. И вся невозмутимость медленно тает. Мутит внутри что-то нехорошее. Потому что Лиам смотрит на него пулевым ранением, смотрит на него насквозь. Дрю сказал бы, что по-рентгеновски, если бы рентгеновские лучи умели смотреть так же, как Лиам. Что ж с ним такое-то, а? Не мог же он… Только не говорите, что он… Вот дерь- — Блин, урок начинается через три минуты! — внезапно восклицает Генри, посмотрев на экран своего телефона. Он подскакивает с места с какой-то пружинящей мультяшностью, мельтешит белым облаком, из которого видны только руки, подхватывающие поднос. — Быстрее, пока мы не опоздали! — бросает он через плечо и скрывается в толпе учеников. Переглянувшись, все неторопливо идут за ним. И Дрю ему почти благодарен. Почти, потому что взгляд Лиама все равно дробит ему ребра. И Дрю нарочито медлит, как будто оттягивает сам не зная что. Как будто перед смертью надышишься. Как будто ему есть, чем дышать. Поэтому, когда они идут на выход, он отстает от них на шаг. Так будет лучше, безопаснее. «Держите социальную дистанцию!» Но Лиам решает иначе, и, когда Генри и Джейк начинают обсуждать какое-то аниме, он плавно и незаметно ретируется из их разговора и ровняется с Дрю. Сука. Он не хочет с ним разговаривать. Он не будет с ним разговаривать. Потому что Лиам не идиот, и Дрю это знает. Знает, что Лиам слишком наблюдательный для ученика старшей школы, слишком внимательный для части его с Генри клоунского дуэта. Он слишком замечающий, слишком замечательный. Именно поэтому Дрю не хочет с ним говорить. Но Лиам решает иначе. — Ты же знаешь, что ему нравится Дейзи, верно? — говорит он как бы вскользь, как бы невзначай, как будто это совершенно не относится к их разговору. И Дрю даже не знает, что пугает его больше: сама фраза или то, что Лиам настолько тонко передал суть того, что он понял. И, естественно, он понял все. Дрю скупо усмехается. Конечно, он знает. Он знает, кто такая Дейзи, знает о ней даже больше, чем она сама. Знает даже больше, чем хотел бы знать. Это произошло около месяца назад, когда они тусовались в доме Дрю. Все было обыденно, спокойно, почти идиллия, ничего не предвещало беды. А может, это и предвещало. Может, все было слишком спокойно. Может, жизнь любит кидать Дрю через прогиб. Потому что черт дернул Генри заговорить о своих дурацких симуляторах свиданок. Потому что черт его дернул втянуть в этот разговор Джейка. Потому что черт бы побрал Джейка и его нежелание врать друзьям. Ведь, как только вопрос повис в воздухе, он весь залился румянцем, — Джейк мило краснеет, — его глаза нервно забегали по полу, а пальцы машинально потянулись к завязкам толстовки, — он всегда так делает, когда хочет соврать, но не может. И в этот день Дрю узнал, кто такая Дейзи. В этот день Дрю ее возненавидел. Хотя, ненависть это слишком громкое слово. Он не ненавидел ее кипящей в крови злостью, терпким ядом, бурлящим в желудке, планом убийства в плохо освещенном парке, ее фотографией на дартсе, затыканной дротиками. Вовсе нет. Его ненависть, скорее, была жалкой, отчаянной, обессиленной, истощенной и истощающей. Пассивной. Он ненавидел ее между строк, ненавидел ее между букв. Ненавидел ее в паузах между рассказами Джейка о ней. Теперь всегда — о ней. И тогда он ненавидел ее немного больше. — И что с того? — спрашивает он с напускной небрежностью, и это как спасаться от цунами зонтиком, от извержения вулкана строительной каской, от ядерного взрыва солнечными очками. Лиам не смотрит на него, не напрямую, но Дрю все равно чувствует его цепкое присутствие, словно тот сейчас залезет к нему в голову, словно он уже там. Он на него настолько не смотрит, что Дрю становится страшно. — Ты ведь не сможешь молчать об этом вечно, — говорит Лиам и не смотрит на Дрю. Он смотрит на Джейка. Дрю усмехается. Он? Не сможет молчать? Ты правда так думаешь? Ты что, не знаешь, что удел всех послушных детей, — спокойно сидеть в своей комнате, играя в игрушки? — Думаю, я сам могу разобраться, — говорит Дрю, и внутри у него что-то от этой мысли дергается, сжимается с сверхновую. Лиам наконец снова смотрит на него, улыбается. Улыбается не только губами, он улыбается как будто всем телом сразу. И в его дохуя улыбчивых глазах Дрю читает: «Не сможешь». И он ему не отвечает.

***

Дрю не имеет ничего против, когда ребята приходят к нему домой. Дрю не имеет ничего против, когда они остаются у него на ночевку. Но Дрю терпеть не может ворочаться в кровати до рассвета и так и не уснуть. Он не знает, в чем дело. Он пытался понять причину, найти первоисточник, найти хоть что-то, что объяснило бы ему его бессонницу. Что объяснило бы ему, почему стены такие тесные, воздух такой спертый, а ночь такая удушливая. Просто Дрю не хочет думать о том, что дело в Джейке. И теперь, когда ленты всех соцсетей просмотрены, все лишние фотографии удалены, а все часы сна проебаны, время уже переваливает за четыре утра, и Дрю со вздохом переворачивается на спину, уставившись в потолок. Сна ни в одном глазу, ни в одной клеточке тела, ни в одной мысли. Там пусто, там ноль, поделенный на ноль, бесконечный войд, бесконечно расширяющееся космическое прос… Скрип двери выводит его из транса, Дрю удивленно поднимает голову. В полумраке трудно разглядеть, но за закрывающейся дверью он мельком видит позолоченные блондинистые локоны. И сердце ухает куда-то в желудок. Дрю приподнимается на локтях, трет глаза, вдруг показалось. Пожалуйста, пусть ему показалось. Но нет, спальное место Джейка пустует, и от этого в груди становится так же пусто. Зачем ему вставать в четыре утра? Что вообще делают люди в четыре утра? И что делает Дрю, думая об этом? Должен ли он пойти? Нужно ли ему пойти? Зачем ему…? Нет. Нет, нет и нет. С чего он взял, что следить за своим другом в своем доме — крутая идея? Возможно, все-таки стоит думать о личном пространстве человека, в которого ты вдруг возможно, совершенно случайно, совершенно безвыходно, совершенно безответно… В коридоре отдаленно слышится звук чужих шагов, спускающихся по лестнице. И Дрю думает, что хуже он в своей жизни ничего не делал. Вставать с кровати оказывается сложно, доплестись до лестницы — еще сложнее, спуститься с нее — невозможно. Невозможно, но он проявляет чудеса выдержки. Игнорируя легкое головокружение, он идет на звук, и не задумываясь оказывается на кухне. Джейк стоит у стола с графином в руках и стаканом. — Не спится? — спрашивает Дрю, и в оглушающей утренней тишине его голос кажется в несколько раз громче. Джейк от этого тут же подскакивает, и вместе с ним подскакивает графин, вместе с ним подскакивает сердце Дрю. Потому что Джейк даже пугается мило: весь дергается, словно его ударило током, округляет глаза свои невозможные, карамельные, поджимает губы и делает еле слышный вдох, будто поперхнулся. — Прости, я тебя разбудил? — досадливо тянет он, поджав губы, и Дрю едва не спотыкается, когда проходит вглубь кухни. Спокойно, спокойно. Помни: чудеса выдержки. — Я и не засыпал, — скучающе тянет Дрю, потирая шею, и его жест, вся его реплика настолько неумело отыграны, что он и сам бы себе не поверил. Но он ловит чистейшее удивление в карамельных глазах, и сердце внутри снова спотыкается. — Тоже кошмары? — спрашивает Джейк, опираясь на стол бедром. Дрю думает, что в кошмаре он находится сейчас. И, бога ради, пора бы уже проснуться. — У тебя кошмары? — Дрю складывает руки на груди, непроизвольно хмурит брови. Джейк под его взглядом тут же весь осекается, наэлектризовывается, ведет плечом, неловко посмеивается и превращается в одну большую хаотичную последовательность действий. — Ну, не то чтобы… Так, просто, неприятные сны… — он трет затылок, переводя взгляд в окно. — Ничего серьезного… И вообще, с чего ты решил, что мне снятся кошмары? — он криво улыбается, и Дрю больше не может на это смотреть. По… разным соображениям. Он медленно подходит ближе к Джейку, и тот весь отчего-то сжимается, съеживается, медленно теряет весь свой гиперактивный запал. Когда Дрю оказывается в паре шагов от него, он вздыхает. — Джейк. — Да? — слишком быстро выпаливает он. — Зачем ты врешь? — А? — Я не только про настоящее время, — он глубже заглядывает в чужие глаза, глубже зарывается в эту карамель, ныряет с головой, ныряет без кислородного баллона, но это ему и не нужно. Тебе не нужен кислород, когда ты уже научился дышать карамелью. — Я в общем. Джейк задумывается густо. Задумывается крепко и надолго, и это видно даже невооруженным глазом, даже если вместо оружия у тебя белый флаг. Его взгляд тут же темнеет, в нем скручивается что-то темное, что-то топкое, что-то, что многие не хотели бы знать. Но Дрю хочет. Хочет, но чудеса выдержки. — Я не знаю, — отвечает Джейк внезапно, отвечает тенью, отвечает пародией на ответ. Глаз не поднимает, и Дрю не знает, как это исправить, это катастрофа, тревога, код красный, спасайся, кто может. — Это уже… привычка? Я даже не замечаю этого за собой, — он тускло улыбается, и у Дрю от этого щемит где-то между ребрами. — Возможно, я просто боюсь, что я не понравлюсь кому-то настоящим? — спрашивает он у пола. «Не переживай», — думает Дрю. «Не переживай, ведь ты мне нравишься», — думает Дрю. «Не переживай, ведь я тебя… ведь я… тебя…» Дрю застывает. Дрю застывает, и мира останавливается вслед за ним. Потому что кажется, вот он. Момент. Момент, когда можно не молчать. Момент, когда можно сказать, когда можно выйти из своего угла, выйти из шкафа, выйти и зайти нормально, выбить дверь с ноги, выбить себе ребра, потому что там, за ними, стучит и трепыхается его молчание, истекает кровью, истекает карамелью, и его, живое и бьющееся, можно только протянуть в чужие руки. «На, почини, оно больше не работает, из-за тебя не работает, сделай с этим что-то, сделай со мной что-то». Дрю поднимает глаза на Джейка. Из наполовину зашторенного окна на него падает свет едва просыпающегося солнца. Его ленивые лучи окрашивают его пряди в медовый, почти в малиновый, и он весь начинает казаться каким-то ненастоящим, каким-то фантомным, словно тронешь — и он рассыпется. Словно тронешь — и поймаешь ладонью пустоту. Дрю поднимает глаза на Джейка и думает, что хочет его поцеловать. Думает, что вот он. Момент. Думает, что солнце больше никогда не будет просыпаться так медленно, так услужливо, только чтобы дать им время. Дрю думает, думает, думает… — Тебе необязательно притворяться, — собственная рука ложится Джейку на плечо, отчего тот вздрагивает всем телом. — Людям ты будешь нравиться больше, если не будешь пытаться стать кем-то другим, — Джейк было открывает рот, не то от удивления, не то от страха, не то от чего-либо еще. Глаза у него растерянные, рассеянные, как мираж. Дрю хлопает его по плечу и идет к выходу. — Идем, иначе завтра не сможем проснуться, — бросает он через плечо, перешагивая порог кухни. Дрю привык молчать. А от привычек, как известно, сложно избавиться.