День на Туфорте, или Одноклассники

      "Что за Утиный журнал, ради всего святого? Я должен искать его в архиве документов, в кладовой? В спальне мистера Доу? Меня впустят и туда? Святые угодники, это затянется на неделю. Кто-нибудь оплатит мне это? Но Джейн... Принесу и то, чего на свете нет, ради его "Горжусь!" Ах... Ради одного Джейна выверну наизнанку эту халупу. Как давно здесь мыли пол? Отвратительно".              — Ненавижу, блять, кенгурятников.       Глубокий, утомлённый и угрюмый голос, противный Шпиону. Если что-то возникает в мире, деревенщина Ман-Ди ни сном ни духом, а ядовитый Мик ненавидит с первых секунд существования. Никто не ладил со снайпером СИН, но его язык пьяно заплетался в комнате курения Спая красных, невнятно бунчал на всём втором этаже. Мик по мере сил взорвался, когда речь зашла о Ман-Ди, и снова заворчал — так что Шпион прислонился к замочной скважине.       В щёлке протянутая обнажённая нога на полу в бордовых подушках, при свете камина во мраке, удушливом и жутком. Воскуряли опиум и табак, гасили снайперский аппетит, жажду и гастрит в обострении, запахами напоминали Шпиону СИН не лучшие времена, говорили каждый о своём. "Сына-корзина у тебя нюхает", — доложил Мик, ему не ответили. Шумел один снайпер, и Шпион озаботился, не ведёт ли он содержательный диалог с телом, навеки уснувшим. Нет, мсьё Дюпон очнулся, закряхтел, прохрипел что-то неясное. Стремительно увёл предмет разговора, не желая перемывать сыну косточки. Мик так отчаянно поминал жидов, резаных и нерезаных, что их наушника коробило. Непригоден как Шпион, не желает собирать компромат, который ему неприятен. И к чему? О Мике давно всё известно.       Ценность или безделицу мистер Доу пожаловал за свою жизнь, на что он похож — Шпион ломал голову и казнился. Был твёрдо уверен, что это настоящий журнал, глянцевая пресса — вроде каталога с отборными и привлекательными породами уток, вроде бесплатной брошюры с городской выставки скота. С карманным фонариком в зубах прошерстил архив с документами — на всякий случай; ни единого упоминания принятия в дар или купли-продажи Утиного журнала, никого им не награждали. Спальня мистера Доу заперта на ключ, туда-то его должны впустить? Если не там, то у Демо, его закадычного друга.       Шпион полетел на цыпочках обратно, в противоположное крыло от смокинг-рума, к солдатской спальне через медкабинет.       За спиной воскликнули "Э?..". Мсьё Дюпон изгнан паразитом из своей обители, иначе его не выкурить оттуда. Вряд ли поможет, но стоит попытаться; Шпион СИН рыщет здесь легально и может связаться на общем родном языке, достучаться до его подкорки.       — Где Утиный журнал? — произнёс он не тихо, чтобы слепоглухонемой коллега его услышал, и не громко, чтобы не поранить его нежные уши. Держал фонарик наготове, но не спешил зажигать, Шпион в нескольких метрах и не шагал навстречу. Молчал, то ли не поняв, то ли не вникнув, и качался, согнутый вполовину. — Утиный. Журнал, утиный. Что это? Где он, Утиный журнал? — У синего много терпения, негде было днём его растратить. До утра бы донимал, долбил забитый и прокуренный мозг.       — Вор!       — Нет. — И мсьё Дюпон вроде согласился, снова застрял ни в мире живых, ни в мире мёртвых. — Скажи: где кря-кря?       — Что? — кашлянул и потерял равновесие.       — Кря, кря! Где?       — У солдата. Жёлтая. — "Бинго!" — Сдохни, ты вор!       Мсьё Дюпон достал из кармана брюк нож-бабочку, не раскрыл и понёсся с ним, металлической палочкой. Пока бежал, выпустил из поникшей руки в горшок с жухлой пальмой. Синий щёлкнул фонариком. Направил свет на его глаза — и как будто ослепил, пребольно, на веки вечные, прожёг нервы. Сипло вереща, он упал и забился, похожий на подожжённого солнцем носферату: такой же бледный, потрёпанный за сорок с лишним лет как за пятьсот. Старческие морщины и худоба, неухоженная бородка, проседь в блестящих жирных космах. Он скрипел гнилыми зубами, светло-бурыми как сухие земляные комки, стонал, не выносил лёгких пинков в грудь. Изумлённый Шпион бросил издевательства и юркнул в инвиз: Уберменш тяжело забил сапогами наверх и прямо к нему.       Команды ни с чем не спутают его шаги: под его каблуками пол разлетается в щепки, ступени гнутся, лужи расступаются надвое как в библейском сюжете. Четыре ноги семенили за адским Пекарем в фуражке... Шпион подглядел: красное, замыкавшее шествие, — и второе белое пятно. Убер и Поджиг поднялись, отперли кабинет, швырнули туда Людвига как мусорный пакет и сами вошли, не стали запираться на ключ. Спай явился под личиной Ман-Ди, приложился к двери, ничего не разобрал и хмыкнул: ещё бы. Немецкий он знал из рук вон плохо. Испанским овладел, итальянским, кое-где греческим ради школьного знакомого — но не немецким, бывшим не в моде в его подростковые годы. И не тем, на который сбивался Уберменш время от времени; насколько умело — собеседник ему судья.       Шпион не знал, как Ман-Ди стучится к нему; поскрёб, ему открыл Поджиг, заглянул в лицо капитана и молча отступил. "Надо же, австралиец — вип-персона". "Was?" — нахмурился медик, перематывая руки Людвига сзади. С ресниц арестанта сорвалась мелкая слезинка. "Меня скоро отпустят... обещаю", — проблеял одними губами.       — Was?!       — От-т-отпусти его! — каркнул Шпион на него, вкушая полномочия, но не с полным бесстрашием. Красный не отреагировал, затянул узел на запястьях, Поджиг убрался в кухонный угол.       — Вот увидишь. — Утешительная улыбка Людвига как мольба о помощи, в которой он не отдавал себе отчёта.       — Это п-приказ! — Шпион ещё угрожал пальцем, не трогался с места. Пересиливал ужас от прошлых экспериментов над собой — когда он просыпался здесь лишь с помощью доктора последней инстанции, Людвига, и первым видел счастливое лицо заложника, сам радовался, что всё в порядке...       На посетителя резко наставили Арбалет, чтобы заткнуть Людвига покушением на дорогого друга, и Шпион сбежал. Вероятно, засыпался. Откуда Шпиону знать, удирает ли капитан КРС от его шантажа, однако внушительного — или Уберменш сразу обо всём догадался. Штурм не задался; слабовольный поступок в духе молодого и неопытного лидера. Так или иначе, время взламывать замок солдата и рыться, чего доброго, в его грязном белье.