Рубин, сверкающий от слёз.

. . . В тот момент, когда "он" затащил его на обратную сторону зеркала, его легкие были заполнены запахом смерти, гари и праха. Тут было темно, холодно и жутко. По спине пробежали мурашки, а по лбу стекал холодный пот. Тут ничего нет, но, почему то, именно факт отсутвия чего-то, что тут даже воздуха почти нет, пугало. Танджиро пытался оглянулся, но сколько бы он не смотрел в эту тьму, он ничего не видел, в какойто момент он подумал что ослеп и посмотрел на свои руки, и расслабилася, понимая что он все видит, просто тут слишком темно. Он решил пойти в какую-то сторону, идя куда глаза глядят, хотя, тут не на что глядеть. В какой момент он увидел белую точку, которая при приближении к ней становилась еле мерцаемым белым цветом. ... Мама? Объектом света была его мама которая лежала, прислонившись к чему-то, как к стене, с её отрубленой головой на полу, её белое красивое хаори было измазано в крови, порваное и грязное в пыли. Рядом с ней лежала изуродованая Незуко, её пальцы были опухшие, вены вздутые, а на лбу была какая-то дырка, из которой текла кровь и мозговая жидкость, а её некогда красивые глаза, такие как у мамы, были полностью красные, залитые кровью. Ему хотелось стошнить когда он это увидел, закрыть глаза, не видеть это, не снова, но как бы сильно он не зажмуривал глаза, как бы сильно он не царапал их своими острыми ногтями, чувствуя как его тёплая кровь стекает по щекам как слезы, эта картина все равно не выходла из его головы. На отрубленой голове его мамы, на этом когда то нежном лице, была улыбка. Такая холодная, а глаза мутные как стекло, которые смотрят прямо на него. Танджиро почувствовал как кто-то потянул его за его клетчятое хаори, он оглянулся, и своими изранеными глазами, полные кровью, он смотрел на своего младшего братика Рокуту, на его когда то невином лице застыл страх и ужас, из огромной раны на его шее текла кровь. По щекам мальчика текли слезы. Ему было больно. Раньше они пахли приятным запахом леса и угля, такой домашний и знакомый запах, который наполнял его теплом до глубины души. Теперь они пахнут смертью. Гниль, кровь, страх и боль. Вдруг все вновь темнеет, но не на долго. Он каким то образом появляется в таком знакомому ему месте, таком родном. Его маленький домик, где он жил с мамой, братьями и сёстрами, и некогда с покойным отцом. Но насколько бы это место не грело его душу, он сжал свои ладони в кулак, впиваясь в свою кожу острыми ногтями. Это не то место, которое он помнит. Тут не тепло, не приятно. Тут холодно. Перед ним была сцена, где он лежал у стены без сознания, рядом с ним лежал топор, его кости сломаны. Тот самый демон, Мудзан Кибудзуси, выпрямился, смотря на его драгоценную, и, покойную, семью. Мама закрыла собой Ханако, из-за чего её голова упала на пол, но рука демона прошла сквозь неё, ранив горло его младшей сестры. Тело его матери упало на тело Ханако. Такео в ужасе схватил топор, который лежал рядом с Танджиро, и пытался им замахнутся на демона, но тот отбил его, перерезав ему живот. Незуко пыталась скрыть Рокуту своим телом, прижимая его к своей груди, но Мудзан убил и его. Шигеру пытался помочь Такео, плача и закрывая его рану на животе, но демон перерезал шею и ему тоже. По рукам Танджиро медленно стекала кровь прямо на снег, впитываясь в белое полотно как маленькие рубины. Когда демон заметил как Незкко все ещё тихо дышала, он наклонился перед ней и вставил свой палец ей в лоб, заставляя её корчится от боли. Её вены надувались, пальцы опухали, а из её стеклянных глаз текла кровь. Он пытался её сделать демоном. Но у него не вышло. Чувствовала ли она ту же боль, что и Танджиро, когда Мудзан сделал из него себе подобного демона? Чувствовала ли она ту же агонию? Он надеется, что нет. Эта сцена, как в театре, когда занавесы опускаются, медленно потемнела, и Танджиро почувствовал что теряет невесомость и куда то тонет. . . . Танджиро резко вскочил со своего места, когда проснулся. Так это был лишь сон. Он тяжело дышал, почти задыхаясь. Его ногти впивались в футон, на котором он лежал. Лишь сон. Такой ужасный сон. Спустя пару минут он смог успокоить своё бешено бьющееся сердце, сжимая в руках свое клетчатое, только постираное, хаори. . . .