О да, мой отец Скамейщик

      В мире Джимми дни становились всё жарче и жарче, и эта жара предвещала тёплое лето в этом году. Они растягивались всё больше из-за изнуряющей погоды и увеличения светового дня. Наверное, это должно было радовать, но я чувствовал лишь тревогу перед наступающими каникулами и временем, так стремительно идущим. И не только из-за плохих предчувствий насчёт Лиги.       Я совру, если скажу самому себе, что всё время сохранял хладнокровие и безразличие. Меня терзала своим высокомерием не только Сара, но и Ковбой, пусть я и всё больше старался не сталкиваться с ним лицом к лицу. Мне так и не удалось найти с ним общий язык, а отторжение росло всё сильнее. Ещё несколько общих гулянок после школы я смог вытерпеть, но потом он так взбесил меня, что я начал срываться и только присутствие Джимми не давало мне вцепиться ему в глотку. А тому хоть бы что... Кажется, я только забавлял его своим поведением, характером и привычками, с помощью которых он и провоцировал меня. Может быть он просто хотел выпендриться своей смелостью, подкалывая самого сына Скамейщика, а может он также испытывал ко мне неприязнь.       Конечно, можно было бы рассказать всё отцу, но от этого варианта меня так тошнило, что я даже не хотел об этом думать. Если я расскажу о выходках Ковбоя, то все проблемы от него скорее всего исчезнут (как и он сам), но катастроф от этого только прибавится. Бояться меня будут ещё больше когда узнают, что тот самый выскочка, который встал наперекор Скамейски, бесследно исчез. Что если родители Медвежаткина решат отомстить мне? К тому же я не мог просто взять и лишить Мартину друга, с которым она уже хорошо сдружилась и была очень счастлива. Нет, я точно не могу так поступить, какую злость бы не питал по отношению к Ковбою. С чего я вообще взял, что все мои проблемы отец тут же ринется исправлять? Да, он любит меня, но просто так пользоваться отцовской любовью и положением в Лиге нельзя, если я хочу справляться с будущими решениями самостоятельно, а не висеть на шее папаши. Поэтому по возможности я должен сам разрешить конфликты и проблемы, связанные с Ковбоем.       Однако ещё одна вещь совсем скоро стала сильно беспокоить меня: последний день в этом учебном году подошёл к концу, и долгожданные каникулы, наконец, нагрянули. Нельзя сказать, что я был рад им. Да, учёба наконец закончилась, и появились несколько месяцев отдыха, но так ли оно на самом деле? Вдруг меня и правда потащат совершать преступления или ещё что похуже? К тому же теперь я не смогу каждый день приходить в школу и общаться с Джимми. Теперь в некоторые дни я могу вообще не видеться с ней, ведь порой она гуляет с Ковбоем, а выносить его общество я теперь просто не могу. Она, конечно, пыталась подружить и помирить нас, но вскоре ей пришлось принять тот факт, что это просто невозможно. «Имеем что имеем», — пожимая плечами когда-то подумал я, сидя на кровати и размышляя об этой ситуации. Но теперь я понял, что всё не так уж и просто.       Я всё чаще сидел в своей комнате, и этот день не оказался исключением. Привычные тёмные стены с новой силой давили на меня, будто я никогда и не сидел здесь. Меня вдруг охватило сильное чувство одиночества, к которому я должен был уже давно привыкнуть, но в этот раз оно было намного сильнее. Было такое чувство, что я заперт в этой комнате, превратившейся в тюрьму, и никто никогда не придёт за мной. Наверное сейчас мне хотелось только одного — сбежать из этого проклятого места и отправиться гулять с Джимми, выслушивая все её шутки и рассказы. Но она не отвечала на мои сообщения. Либо спала, либо как всегда забыла поставить телефон на зарядку, либо…       Либо уже гуляет с Ковбоем.       Я раздражённо фыркнул отгоняя эту мысль, но быстро взял себя в руки и сказал себе, что я не какой-нибудь родственник Мартины, чтобы контролировать её жизнь и запрещать общаться с другими людьми. Это было бы очень несправедливо к ней, особенно учитывая то, сколько она сделала для меня. Поэтому я лишь сел на кровать, погрузившись в смутные раздумия.       Кошмары продолжали беспощадно мучить меня. К сожалению они стали разнообразнее и жёстче, поэтому я окончательно потерял покой. Порой начиналась бессонница, и я мог всю ночь без сна пролежать в кровати, а на утро от усталости даже отказаться от встречи с Джимми.       Лига, кажется, продолжала своё развитие. Я не отходил дальше здания, в котором проживал, и, честно говоря, побаивался всю остальную массу преступников, проживающих в этом мире. Мало ли, что у них творится в голове, даже если они и знаю меня как «сыночка Скамейщика». Да и не факт, что у всех у них здоровая психика. Однако даже не уходя на далёкое расстояние от своего места жительства, я хорошо видел растущее оживление среди Лиги: отец беспрерывно сидел за столом, расписывая или расчерчивая бумаги; Васаби бродил по этажам и зданиям, постоянно обсуждая что-то со своими коллегами; Сара крутилась и носилась волчком по коридором, вечно сбивая меня и не успевая даже раскритиковать; Гнубс и Селезень, как бесчувственные машины, ходили следом за своими господинами; порой мне удавалось видеть, как Саранча и Василиса устраивают дискуссии из-за отличных друг от друга мнений, а желтокожий динозавр и утконос в недоумении топчутся на месте, не зная, кого из них слушать. Эта суматоха очень напрягала меня, ведь все их подготовки и беготня указывали лишь на то, что готовилось какое-то задание, причём достаточно крупное. Мне так и не удалось отделаться от мысли, что оно как-то связано с Джимми.       Одинаковая бледная обстановка в маленькой комнате начинала доводить меня до клаустрофобии. Я просто не мог больше находиться и сидеть только там, однако чаще всего приходилось; в коридорах было так шумно и суматошно, что я не мог пройти дальше лестницы, не попав кому-то под ноги. Будто обширного, шикарного здания никогда и не было, лишь комнатушка с некоторой мебелью, даже без окошка. В животе ворчала неясная тревога. Я продолжал написывать Мартине. Сообщение за сообщением, на самые скучные темы, лишь бы достучаться и дождаться её ответа. Сейчас я был готов пойти куда угодно, во сколько угодно — лишь бы увидеть её.       — « Ойойой привета »       — « Привет. Почему на сообщения не отвечала? »       — « Прости пожалусто я с самого утра гуляла и видимо не заметила твоих сообщений »       — « Ясно. С Ковбоем небось шлялась? »       — « Во первых ничего я не шлялась, во вторых он сам предложил погулять ещё утром Как я устала кошмар »       — « А я весь день дома сижу. Может хочешь немного прогуляться? Можем на пару минут и рядом с твоим домом, если хочешь. »       — « Неее ты че у меня ноги не двигаются Я еле до дома дошла, Медвежаткин меня в такую пургу завёл я даже не знала что у нас такое в городе есть И ты время видел? Меня родители так поздно не отпустят »       — « А, я видимо счёт времени потерял, пока сидел тут. Ладно. Может завтра тогда встретимся? »       — « Я посмотрю как время будет ладно? »       — « Ок. »       — « Я и не думала, что ты когда нибудь по своей воле захочешь погулять ахах »       — « Надоело уже целыми днями в этой конуре торчать. Вообще ничего здесь не происходит, даже еда каждый день одна и та же. »       — « Ну хорошо хорошо Раз Скамейски так рвётся погулять вместе со мной, то я подумаю ехехехе »       — « Спокойной ночи. »       — « Ладно ладно, спокойной ночи »       Ночь была не просто неспокойной, она была отвратительной. Я проснулся с ужасным настроением, тошнотой и головной болью. Мне пришлось настрочить Джимми сообщение о том, что я заболел и не смогу сегодня выйти на улицу. Я вновь был вынужден сидеть в своей комнате, с желанием погулять хотя бы в округе, но знал, что от этого станет только хуже. В такой суматохе я легко мог наткнуться на что-нибудь, что не должен видеть, и из-за чего меня будет рвать ближайшие дни, а может и месяцы. Моя психика достаточно окрепла за эти годы, но меня до сих пор можно было легко привести в ужас или панику.       Казалось, в этой вселенной обитала странная сила и энергетика, давящая и сводящая с ума. Большинство тех, кого я знал из этого мира, были пропитаны хладнокровием и поражающей жестокостью. Они могли растерзать кого-то, при этом не изменившись в лице. Они могли с безразличием смотреть на чьи-то страдания и без сожаления разрушать чьи-то судьбы. Их взгляды заставляли дрожать с головы до ног. И самое пугающее было то, что многие из них были людьми. Были людьми. Из человечного от них осталась только плоть. Кажется, только она отделяла «человека» и «чудовище» друг от друга. Они разделяли существ на два типа: на тех, кто был семьёй или коллегами, то тех, кого не надо трогать, и тех, кто был врагом или проще говоря — все, кто не был ни семьёй, ни коллегами. Это было похоже на какую-то одержимость, основанную на жестокости. Но я так и не стал той бесчувственной тварью, с леденящим холодом смотрящей на всё живое; несмотря на тяжёлые кошмары и окружающее давление, я становился только нервным, вспыльчивым и агрессивным, но тем не менее оставался пацифистом как по отношению к людям, так и к животным.       «Может, я и схожу с ума, находясь здесь, но как бы не отравляли мне жизнь Сара, Ковбой и это место, я никогда не применю насилие над живыми существами» — твердил я про себя, скрипя зубами и вновь вспоминая о «дылде с гиеньей ухмылкой».       Однако злость продолжала пожирать меня даже тогда, когда я находился рядом с Джимми в её мире. Во мне будто поселилась невидимая пустота, неизменно пожирающая меня изнутри.       — …Я, кстати, хотела себе уже волосы в какой-нибудь цвет покрасить, — оживлённо рассказывала Мартина, шагая вдоль улицы под ясным небом. — Может, в зелёный? Мне кажется будет красиво смотреться.       — Зелёный? — я недовольно сощурил глаза. — Мне казалось, ты покрасишься, как мамаша.       — Чего?       — Ну тебе же так нравится брать чужие вкусы и присваивать их себе. С тех пор как ты объявилась в компании новых родителей тебе вдруг начал нравиться чёрный с фиолетовым. Ты и рисовать вдруг полюбила, и говорить как мисс Монстр. Я думал, ты и волосы покрасишь в фиолетовый, чтобы точно подражать своим родителям. Это же так оригинально, дам?       — Да я не… — замялась Мартина, видимо растерявшись и не зная, что ответить.       — Или ты решила сменить направление и теперь подлизываться к Ковбою, делая всё, что ему нравится? Может тебе ещё и налысо подстричься, чтобы он тебе точно цветы подарил?       От такого заявления Джимми выпучила на меня глаза, нахмурилась и зафыркала, отчаянно пытаясь придумать какое-нибудь оправдание. Наконец, она сжала губы и сердито посмотрела мне в глаза.       — Может, тебе, наконец, успокоить свою глупую ревность? Задрал уже.       — Я? — я изумлённо уставился на Мартину, хлопая глазами. — Ревную? Поври побольше.       — Нахрена мне врать? Слушай, чё с тобой случилось? Огрызаешься через каждое слово, с тобой невозможно нормально разговаривать. У тебя переходный возраст вернулся? Втюрился в меня, что ли?       — Да что ты… Ты совсем… — рассеяно и запинаясь пробурчал я, совсем растерявшись.       — Тогда чё за хрень? Ты успокоительные пьёшь или опять забыл?       — Да не пью я ничего, не помогает мне нихрена.       — Так другие купи значит.       — Да-да-да, предложи ещё все таблетки в аптеке попробовать. Чтобы я отравился не мешал тебе своим нытьём.        Кое-как отмахнувшись от приёма успокоительного всеми возможными способами, я опять поогрызался и, ускорившись, пошёл в обратную сторону от Мартины. За это время на моей тумбочке выстроился целый отряд пачек с таблетками: и от головной боли, и от температуры, и от всего возможного.       Я так возненавидел их вместе с болезнью, что был готов отказаться от успокоительного, даже если от этого мне будет только тяжелее.       Мартина быстро догнала меня.       — Ты дурачок? У тебя так нервная система совсем с ума сойдёт, и чё ты делать будешь? Бросаться на всех и истерить? Джеки, надо подлечиться, пока это не переросло в настоящую болезнь.       — Ты мне не мама, чтобы указывать, что делать.       — Да какая разница: мама, не мама. Если ты ничего не сделаешь, то тебе будет только хуже. Хочешь в психушку попасть? Ты вообще слушаешь меня?       — Слышу, я не глухой, — рассверипев рявкнул я, резко обернувшись к ней.       — И не надо орать на меня. Я тебе помочь пытаюсь, чтобы тебе лучше стало.       — Мне станет лучше, когда Ковбой сдохнет, — чуть тише прорычал я.       — Как ты можешь такое говорить? — испуганно спросила Джимми, пятясь назад.       Я почувствовал, как меня чуть не затрясло от злости, но я смог сдержаться и успокоиться. Я стал в смятении топтаться на месте, опустив глаза и всё ещё тяжело пыхтя.       — Что-то мне похоже совсем нехорошо…       Я приземлился на бордюр возле дороги. Джимми медленно села рядом со мной и обернулась.       — Ты как?       — Может все они правы…       — В чём именно?       — В том, что я навсегда останусь сыном Скамейщика. — Я тяжело вздохнул, шмыгнув носом.       — Никем ты не останешься, успокойся. Если бы это было так, ты бы не был таким добрым. Да, ты очень нервный и вспыльчивый, но ты никого не убил и не избил. Тебе просто нужно сходить к врачу, и он быстро поставит тебя на ноги.       — Или сделает из меня кретина без собственного мнения.       — Не выдумывай. Если ты так не хочешь ходить по врачам, хотя бы почитай в Интернете про способы или лекарства, которые помогут тебе успокоиться.       — Не думаю, что что-то из этого сможет мне уже помочь.       — Не попробуешь — не узнаешь.       — Слушай… — пробормотал я, поворачивая голову к Джимми. — Извини, что взбесился в последнее время. Я… Совсем выжил из ума. И я… Не хочу смерти Ковбоя. Просто он очень сильно раздражает меня, а вся эта суматоха и беспокойство так действует мне на нервы...        Я пока был не готов рассказывать обо всех ужасах, происходящих в моей вселенной. Мне на хотелось пугать и лишний раз расстраивать Джимми. Уж если меня это приводит в ужас, то Мартине с её «детской» психикой совсем будет туго.       — Да ладно, я же всё понимаю. Это моя вина, что я пыталась сдружить тебя с Ковбоем, хотя из-за этого вы только больше возненавидели друг друга. Да и сам Медвежаткин довольно сложный медведь, поэтому его юмор и характер трудно понять.       — Мгм…       — Хм… Эй, что насчёт во-он того магазина? - она кивнула в сторону неподалёку стоящего здания. - Я так есть хочу, не могу, может, сходим? Купим там что-нибудь.       — Ну… Да, давай. Я не против.       Мы с Джимми встали на ноги и потопали в сторону магазина. Меня пугала эта резкая смена настроения, но, смотря на неё, я решил про себя, что не подведу её и попробую что-то сделать со своим гневом. Может, не для окружающих и даже не для себя, но хотя бы ради Джимми.