Хрупкое счастье

      — Что?       Джексон сейчас и впрямь был в шоке от слов прокурорши.       — Вам нужно разойтись, — строго проговорила Салли. Выглядела она сейчас точно хищником, готовым удушить свою жертву меньше чем за минуту.       — Э-э, с какого перепугу?! — недоумевал Джексон.       Шторма тут же прервали.       — Это не очевидно? Я могу тут хоть ещё целый день распинаться, и всё равно ты пропустишь мимо ушей большую часть. Просто подумай об этом на досуге, хорошо? Думаю, ты и так всё понимаешь.       Она неспешно развернулась и уже отправилась к выходу, но у Шторма были совершенно другие планы на эту стерву, как он успел её мысленно обозвать.       — Думаешь, я играюсь с ним? — Джексон вскинул брови и звонко рассмеялся ей в спину.       — Он на завтрак ест тех, кто с ним решил шутки шутить.       Но заметив слегка недоумевающий взгляд Джексона, добавила:       — Образно говоря. Послушай, — она устало посмотрела на него, задумалась на пару секунд, набрала в грудь побольше воздуха и продолжила: — Ты правда думаешь, что ваши недоотношения продлятся больше года? Или, может, ты успел себе нафантазировать, что он станет тебя тренировать, как Круз? Ваши отношения обречены…       — Нет!       — Ты всего лишь глупый ребёнок, Джексон, который гонится за своим кумиром. Пелена спадёт, и ты поймёшь, что он — не тот, кто тебе нужен, — она сделала акцент на его имени и из-под длинных ресниц наблюдала за каждым дрогнувшим мускулом на лице Шторма, а мысленно лишь сопереживала юному пилоту.       Взгляд Салли был очень красноречивым, протыкающим гораздо сильнее острого ножа, он как бы говорит: «Ты не достоин его» — и ещё чего похлеще.       На душе начинают завывать степные волки.       Ещё в самом начале разговора Салли лукаво смеётся и говорит откровенную чушь, по мнению самого Джексона. Что она там сказала? Он упускает главное из-за внимания к мелочам? Прекрасно. Говорит, что упрямый баран, только рога ещё даже не доросли тягаться с другими олухами — это вот комплимент был или способ задеть его?       Шторм, конечно, знал, что подруга у МакКуина — острая на язык и может вокруг пальца обвести кого угодно, и его в том числе. Но чаще всего эта прокурорша была просто волком в овечьей шкуре и редко выпускала зверя наружу. Но вот сейчас он стоит перед ней, весь обескураженный, непохожий сам на себя, и на своей шкуре испытывает все её изощренные методы.       — Джеки…       — Ещё раз так назовёте и, при всём уважении, мисс Каррера, вы мигом отсюда отправитесь восвояси! — Джексону даже не составило труда произнести это не на повышенных тонах, напротив — он в одну секунду собрался и со спокойным хладнокровием поставил на место бывшую возлюбленную МакКуина.       — Твоё право, — вскинула она руки в защитном жесте. — Подумай: тебе нужна такая репутация?       — Какая?! — сквозь зубы произнёс Джексон, но чуть тише, словно его кто-то подслушивает.       Шторм тут же пожалел, что вообще спросил — знал ведь и так.       — Запятнанная. Ты правда хочешь погубить свою карьеру? Монтгомери-то выкрутится, к тому же «Диноко» своих в обиду не даст, но ты — совсем другое дело. Если думаешь, что об этом забудут, то сильно ошибаешься.       — Значит, печёшься обо мне? — съехидничал Шторм, как всегда — в своей манере, вот только нервный тик, перешедший в тремор рук, не укрылся от Салли; она, конечно же, мастерски притворилась, будто ничего не заметила.       — Ни капельки, хотя ты мне импонируешь, — Салли снисходительно улыбнулась.       Вот те на!       Шторм в одну секунду облегчённо выдохнул, а в другую — горестно вдохнул.       М-да, психологическими трюками она не брезгует.       Вот только не на того напала, дамочка!       — Лучше приберегите ваши адвокатские лукавые речи для Мэтра с Круз. Обречены? Что ещё скажете, м-м? Вы сами-то не лучше, — начал напирать на неё Джексон, но Салли на него смотрела с напускным равнодушием — только лёгкая усмешка на губах выдавала её сполна. — И вы знаете, что я имею в виду.       Джексон догадывался, что их отношения приняли другой вектор ещё тогда, во время Мирового Гран-При, но тогда он был слишком юным, чтобы понять и ощутить на себе весь спектр ревности и правды. Однако исход был далёк от того, чего все ожидали, особенно пресса, которая следила за каждым неровным шагом.       — О-о, не смотрите на меня так, может, я и гожусь вам в сыновья, но мы оба знаем, что на дух не переносим такое, — на самом деле Шторм даже не мог толком определиться, как к ней обращаться, поэтому сочетал всё это вперемешку, и, кажется, Салли это забавляло и она совершенно не была против. — Ведёте себя так, будто и не было тех пятнадцати лет, что вы были вместе, но при этом, дайте угадаю…       Джексон сейчас ступает по очень тонкому льду, который с виду кажется очень прочным.       Ему нетрудно вынести гнетущую атмосферу, когда в жилах течёт адреналин от происходящего. Шторм почти не отдаёт отчёта своим действиям, хоть и пытается сохранять лицо.       — Вы сейчас жалеете, что не отдавали себя полностью, ведь вы никогда не принадлежали миру гонок. Да, вы поддерживали его, но сами знаете, что не в той степени, как он этого хотел. Вы жалеете, что приняли поспешное решение и отказали ему в помолвке.       Салли громко выдохнула, а затем послышался её тихий, совершенно лёгкий смех, который отразился от четырёх стен в трёхкратном размере. Будто Шторм сморозил ту ещё глупость и, мол: «Продолжай-продолжай, потом вместе же посмеёмся».       — Что опять?! — раздражённо спросил Джексон, но было видно, что от этого разговора он уже начинает уставать.       — Да так, вспомнила кое-что, — отмахнулась от него Салли. — Ты не осознаёшь и половины того, во что ввязался, ну, если голова на плечах есть, может, одумаешься.       На грани слышимости донёсся до Джексона её пронзительный, но в то же время такой тихий голосок:       — Удивительно, на самом деле, что Монти повёлся.       — Почему вы разошлись? — кажется, Шторм даже от себя не ожидал подобного выпада в сторону прокурорши. Не то чтобы эта тема была под запретом, просто они её ни разу не поднимали.       И, честно, он ляпнул не подумав. Точнее, видимо, у Шторма кишка не тонка, раз он решился, правда, с дуру задать этот вопрос такой даме, как Салли, которая вмиг может запросто откусить голову и облизаться напоследок, словно это был самый вкусный десерт в её жизни. Джексон, конечно, всё приукрашивает, но легче от этого факта не становится.       Мисс Каррера даже не шелохнулась, что уж там говорить про мимику — лишь губы слегка поджаты.       — А чем страдают все пилоты? — вопрос, скорее, был риторическим, но она продолжила отвечать: — Один гоночный уик-энд за другим, в связи с этим нехватка времени, ещё и постоянные пресс-конференции после гран-при для победителей, где из тебя высасывают все силы — всё это сказалось на нас.       Маленькая заминка Салли не укрылась от Джексона.       — В своё время я променяла быстрый темп Лос-Анджелеса и не пожалела об этом. С Монти же всё вернулось на круги своя. Да, я знала, на что шла, и с пониманием относилась к такому раскладу, но, как оказалось, это выше меня.       А чуть позже добавила:       — Выше нас.       Она жестом заткнула его, не дав и слова вставить.       — Помолчи! Признаться, мы никогда и не были вместе в привычном понимании этого слова, а с годами и вовсе поняли, что нам лучше остаться близкими друзьями, нежели быть женатой парой для всех.       Для Шторма её слова звучали несколько иначе, и от досады он сильно прикусил щеку изнутри, ведь в голове не вырисовывается новая картинка происходящего, наоборот, скорее, добавляются излишне пёстрые краски, которые ослепляют.       Мисс Каррера была той изюминкой, о которой говорит каждый встречный. Абсолютно все знали, что Салли была для МакКуина важным человеком, как и сам Док Хадсон — только им Монтгомери посвящал свои победы.       Шторм морщится, будто отведал ужасно кислый лимон, от самой мысли, которая мельтешит на подкорке сознания: все заголовки в газетах и вправду говорили ещё тогда, более десяти лет назад, — они смотрятся гармонично и дополняют друг друга.       У неё — хвалёный нордический характер с соответствующей внешностью, от которой веет французской, но такой уютной небрежностью. У него — идеальный баланс между детским ребячеством и ответственностью. Монтгомери вообще был на удивление колоритной личностью — он, можно сказать, прошёл и огонь и воду, например; ощутил на своей шкуре, каково это, когда изменения в самом себе удивляют в приятном смысле и смена жизненных приоритетов не заставляет себя долго ждать.       Даже сейчас, когда обоим уже почти сорок, они выглядят благородно, со своими мелкими морщинками в уголках глаз, когда улыбаются так тепло и доверчиво. Их это только красит, а возраст придаёт вес словам, и в этом есть определённый шарм.       Она была дамой простой и элегантной одновременно, со стальным стержнем внутри и неумением сглаживать острые углы в беседе, зато ненавязчиво могла направить человека в нужное русло, и именно эта черта перешла чуть позже к Монтгомери.       Если уж совсем честно говорить, то Джексон ощущает где-то под ребрами засевшую печаль, потому что понимает: у него с МакКуином так никогда не будет, лишь в какой-нибудь параллельной вселенной.       Они не могут вместе насладиться тишиной и спокойствием даже за пределами штатов: стоит только вспомнить, как они посетили Лазурный берег на побережье Франции, где, казалось бы, их фанатов и вовсе не должно быть, ведь в той стези популярны именно европейские гонки, так нет — даже там они столкнулись со вспышками фотокамер и озадаченными взглядами, направленными в их сторону — аж неприятные мурашки по коже сопровождали Джексона в течении всего отдыха.       Даже Рэй, его тренер, смотрит на них украдкой, и в его глазах плескаются те ещё смешанные эмоции, и он не может понять, как реагировать на подобного вида отношения — мальчишке всего двадцать три, и он годится самому Реверхэму если не в сыновья, то в племянники точно.       Круз каждый чёртов раз отводит смущённый взгляд, когда видит, как Джексон меняется в лице, стоит только ему заприметить приближающую фигуру МакКуина. Шторм еле заметно улыбается уголками губ, когда Монтгомери в ответ раскрывает руки для объятия — этот жест кажется Рамирез крайне интимным, она не может наблюдать дольше положенного и обычно сбегает за жутко сладким кофе для всех троих.       Он уже не говорит про Салли, которая почти всегда игнорировала и даже не смотрела в его сторону большую часть времени, будто он — пустое место, так, табуретка посреди комнаты. Шторм на полном серьёзе считал, что у них «холодная война», которая будет длиться каждый божий день без исключения.       — Задам довольно банальный вопрос: ты любишь его?       Это было слишком очевидное, неожиданное нападение, к которому Джексон был не особо-то и готов. Под видом самого обычного вопроса скрывались те ещё подводные камни, о которых Джексон, конечно же, знал, но с ответом не спешил. На пару секунд он прислушался к себе, и то, что он обнаружил, ему не нравилось, и это ещё мягко говоря. Ощущение, словно совесть вмиг проснулась и такая: «Тук-тук, меня не ждали, но я всё равно пришла, так что подготовь мне место в первом ряду».       Любит? Слишком громкое слово, что режет слух, и вполне такое же бессмысленное. Шторм не может произнести это: он сразу же начинает чувствовать фальшь на языке. Джексон считает, что нет ничего красноречивее безмолвных прикосновений, и, кажется, МакКуин с ним солидарен.       — Ну вот, видишь, с тобой всё и так понятно.       Шторм недовольно скривился.       — Ха-а, то есть, проверку я провалил.       — А это и не проверка, просто я убедилась, что у тебя такая же позиция насчёт этого вопроса, что и у Монтгомери.       Самое тупое во всем этом разговоре было то, что каждая фраза из уст Салли была с явным таким подтекстом.       — Ты про то, что он всё обобщает? — у Монтгомери и правда была такая привычка — безусловно, она распространялась не на все аспекты жизни, а, например, в ответах на каверзные и крайне любопытные вопросы.       Салли утвердительно кивнула.       — Знаешь, это озадачивает, особенно когда он говорит, что дорожит всеми нами, но наедине от него этого почти не услышишь. Да, под влиянием момента он скажет тысячи красивых слов и в самом деле выполнит сотню обещаний. Но он не святой человек, Джексон.       — Вы всё ещё в хороших отношениях с ним, — зачем-то решил подметить Джексон, при этом его взгляд был немного отсутствующим.       — Верно, мы ведь взрослые люди, в конце концов, что тут удивительного, — пожала плечами Салли, будто каждая вторая пара расстаётся не с громким скандалом на весь район, а так же тихо, как и они.       Мисс Каррера приблизилась чуть ближе к Шторму.       — О-о, не думала, что всё настолько серьёзно, — она посмотрела прямо в платиновые глаза Джексона, и что там увидела — одному Богу известно.       Шторм стоически вытерпел эту маленькую атаку, но про себя сделал пометку, что Салли оказалась куда более проницательной женщиной, чем он думал.

***

      — Несмешно, Джексон, — МакКуин только лишь отмахнулся от него и продолжил как ни в чём не бывало следить за показателями Круз на экране.       Пятничная тренировка последней гонки перед плей-офф показалась Джексону лучшим местом для выяснения отношений, ведь после неё наступят долгожданные каникулы, лёгкая передышка, так сказать.       Сейчас он, конечно же, думает, что это была чертовски плохая идея.       Джексон произносит как можно твёрже:       — Я не шучу.       Голос всё равно вздрагивает в конце.       — Что на тебя нашло? — МакКуин резко сбрасывает с себя наушники и тут же срывается с места, когда видит удаляющуюся фигуру Шторма из боксов.       Инженеры и механики «Диноко» смотрят недоумевающе на эту картину, а после переговариваются между собой о случившемся.       — Да-а, с тобой не соскучишься на пенсии, конечно! — Монтгомери перехватывает Джексон на полпути к его команде. МакКуин быстро переглянулся с Рэем, тот понял его без слов, и в кои-то веки он благодарит это ходячее недоразумение за сообразительность, раз рассказал своему тренеру, в каких непростых взаимоотношения они состоят.       — Я всё сказал.       Шторм пытается незаметно вырваться из крепкой хватки Монтгомери. Не хватало ещё нарваться на слухи, коих сейчас и так развелось немало.       — Не руби с плеча, Джеки, — МакКуин, честно, старается не повышать свой тон и говорит как можно мягче и спокойнее, хоть Шторму и не нравится, когда с ним разговаривают как с неженкой.       — Мистер МакКуин, вы случаем не оглохли? — приторно-сладко произносит Джексон, чтобы затем разразиться громом. — Проваливайте отсюда, вам здесь не рады! О-о, гляньте, ваша подопечная вновь стёрла шины к хуям, поздравляю!       И вдогонку посылает ей воздушный поцелуй, который перерос в оттопыривание среднего пальца.       — Джексон, давай не сейчас, — Монтгомери слегка встряхивает Шторма, заставляя обратить на себя внимание. — Как только уик-энд закончится, мы всё обсудим как нормальные люди.       «Ага, как же!» — думает про себя Джексон и посылает Монтгомери в пешее эротическое.       Следующие два дня были чертовски невыносимыми: сколько бы Шторм ни пытался отвлечься, у него это попросту не получалось, и всё это из-за одного конкретного человека, которого он всей душей терпеть не может и в то же время жаждет видеть его ослепительную улыбку, от которой идут приятные мурашки по всему телу. От такого контраста восприятие обострялось. Где вообще такое видано?!       Лишь перед финальным заездом он смог упорядочить свои мысли и сосредоточиться на гонке. Удивительно, как он вообще занял поул-позицию на квалификации.       Джексон впервые сомневался в своих силах: ему казалось, что конкретно эту гонку он продует подчистую даже с первым местом в стартовой решетке. И казалось бы, чего тут переживать и локти кусать — с его-то очками он точно попадёт в 1/8 финала. Вот только парочка «но» отрезвляли Шторма похлеще ледяной воды.       Шторму крупно повезло: его победа была чистой воды случайностью, ведь в конечно итоге Рамирез и правда стёрла новый комплект резины до дыр, да и на пит-стоп она больно поздно пошла — видимо, они пытались опробовать новую стратегию, но всё вышло плачевно и в пользу самого Джексона.       А про остальных участников и говорить-то нечего. Бездари, одним словом.       Сладкого вкуса победы, даже капельку, Шторм не ощущал.       Во время награждения Джексон замечает МакКуина.       И взгляд кобальтовых глаз, когда Монтгомери смотрит на него украдкой, — бессовестно красивый. Точёный профиль и острые скулы, которые были словно выточены из мрамора, а его ухмылка выделяется на общем фоне и только красит Шторма. МакКуин им откровенно любуется и действительно рад за него.       Шторм прямо сейчас чувствует фантомное прикосновение хирургического скальпеля к чувствительной коже, где разрез будет чертовски медленным, но при этом таким изящным и точным, что почти не останется следа, вот только холод металла и болезненное покалывание напрягает всё сильнее.       Шторм не знает, как поступить. Слова прокурорши набатом стучали в черепе.       — Порядок? — откуда-то сбоку он слышит щебет Круз.       Джексон отвечает ей равнодушно и делает небрежный жест рукой, а затем, раз уж после обливания шампанским в бутылке что-то осталось, решает сделать пару больших глотков игристого напитка — так, для храбрости, ибо разговор предстоит нелёгкий.       — И-и, — МакКуин изображает в воздухе барабанную дробь, — ты снова решил всё за нас обоих, ты же лучше знаешь как надо.       Монтгомери выглядит до чёртиков спокойным: в голосе нет претензий, лишь простая констатация факта без подтекста.       Шторм с лёгкостью это подтверждает, не без ехидства, конечно:       — А чего ты, собственно, ожидал? Сам связался с эксцентричным «подростком», вот и пожинай плоды.       Монтгомери на него смотрит как на умалишённого, а потом будто забивает на это хер: мол, и не с такими заскоками сталкивался и знает — сейчас это пройдёт.       — Честно? — МакКуин наглядно приподнимает бровь и проводит пятернёй по волосам, создавая тот ещё беспорядок. — Не знаю.       — Ты ведь и сам понимаешь, что у нас нет будущего, какой смысл это продолжать?       «Какой смысл был вообще начинать» — горько поправляет себя Джексон.       Шторм ответил резче, чем хотел на самом деле. Руки начинают дрожать, и Джексон чувствует себя как на иголках, будто вот-вот сорвётся, но внешне старается держаться стойко, и у него это получается.       — Вот, значит, что ты думаешь, — кажется, Монтгомери и правда удивлён. — Не дури, Шторм.       — Хватит, — Джексон резко перебивает МакКуина, на что получается полный непонимания взгляд. — Если пресса узнает, то будет перемывать тебе косточки.       «И мне заодно» — делает неутешительную пометку в голове.       Шторм уже перед глазами видит, как на первой полосе высвечиваются громкие заголовки и их совместная фотография в клубе Лас-Вегаса.       — Не узнают, — Монтгомери произносит это так, словно ему море по колено и вообще — он не видит в этом какой-либо проблемы вселенского масштаба.       Безусловно, за свои тридцать семь лет Монтгомери с чем только не сталкивался: был замешан в не менее громких скандалах, чем сам Бернулли; встречался с обворожительными львицами до того, как встретил Салли; прошёл в прямом смысле спартанскую юниорскую программу для молодых гонщиков и позже попал в высшую лигу, где сразу произвёл фурор в мире американского автоспорта.       Неудивительно, что Монтгомери считает, что пресса — это лишь детский лепет и капризы: люди вспоминают чересчур громкие статьи с противным послевкусием на языке и отвращением, и только отбитые отморозки любят помыкать рассказами пятилетней давности.       — Кто тебе вообще это в голову вбил?! — и для вида треплет по макушке Шторма.       Честно? У Джексона прямо язык чешется ответить и наорать на МакКуина и его дражайшую любимую Салли.        — Риск всегда есть, от него не спрячешься, знаешь ли. Журналюги и сейчас чёрт-те что пишут про нас, про Круз, да про всех, так что можешь выдохнуть.       Лёгкая ухмылка касается губ Джексона, но он всё равно настаивает на своём:       — Я хочу всё это закончить, пока не стало поздно, — машет неопределённо рукой в воздухе Шторм и всячески пытается в упор не замечать ледяного взгляда Монтгомери.       Они живут сегодняшним днём, и Джексон это прекрасно осознаёт: что будет завтра или через пару недель, не знает никто, а они и не стремятся заглянуть в запретное будущее; просто семя тревоги подкинула мисс Каррера, которая отлично осведомлена, что случается в таких ситуациях. Шторм с трудом, но всё же может понять её заботу о Монтгомери: в конце концов они столько лет провели бок о бок, и не волноваться она попросту не может.       — Джеки, — МакКуин вмиг преодолевает какие-то жалкие пару метров, разделяющие их, и ласково касается шершавыми подушечками пальцев за основание шеи. — Я не хочу терять тебя теперь, когда ты стал неотъемлемой частью моей жизни, поэтому перестань, просто перестань.       Джексон прикрывает глаза от ненавязчивой ласки.       — Какой же ты упёртый болван, пиздец просто.       — Кто бы говорил! — МакКуин в один миг вспыхивает, а в другой уже широко улыбается, и Джексону хочется сдаться.       И, недолго размышляя, именно так и поступает. Шторм посылает на все четыре стороны разговор с Салли, и плевал он с высокой колокольни на всю ту предвзятость, когда их видят вместе на улице или в спорткомплексе «Диноко».       Плевать. Они разберутся с этим потом.       — Хорошо… — Шторм не понимает, зачем он соглашается. Уста говорят сами за себя. Чёрт! Он тоже не хочет терять его, своего кумира детства и соперника на данный момент. Джексон не догадывается, какую роковую ошибку совершил сейчас под влиянием момента.       Шторм целует его страстно, почти яростно сминает сухие губы и скользит языком по кромке зубов. Кажется, будто бы он делает всё это отчаянно, словно в последний раз имеет возможность вот так вот бесцеремонно прикасаться к горячей коже МакКуина. Между ними уже давно стёрты границы дозволенного, и поэтому он пьянеет только от самой мысли, что Монтгомери может вытворять с ним всё, что захочет.       — Воу-воу, полегче, ковбой! — смеётся ему в губы МакКуин, а когда чуть отстраняется от сладкой пытки и заглядывает в эти до невозможности дерзкие, но такие привлекательные глаза, то вмиг срывается с цепи, забыв про всё на свете.       Джексон млеет и почти падает на колени, когда МакКуин начинает беспорядочно покрывать горячими поцелуями шею, очерчивает линию ключиц и блуждает своими паучьими пальцами везде, отчего Шторм шумно выдыхает, а затем резко тянет за корни Монтгомери с явным таким намёком — мол, не переборщи.       Оба начинают ощущать лёгкое возбуждение, становится до невозможности душно, и замутнённый взгляд выдает их сполна.       Монтгомери не может оторваться от такого Джексона — сморённого сладкой истомой и выпитым алкоголем; он откровенно любуется его доверием и умением отрезвлять в нужный момент, вот как сейчас, когда Шторм перебирает меж пальцев светлые пряди и беззащитно утыкается в плечо и притягивает старшего гонщика ещё ближе, хотя, казалось бы, куда ещё?       — Если ты не купил маршмеллоу на мой выигрыш, то сейчас же отправишься со стояком в магаз! — не сыпаться мелкими угрозами Джексон просто не мог.       МакКуин что-то бурчит себе под нос, а позже отвечает в его же стиле:       — Да на столе он, на столе, мне прошлого раза хватило!       — Умничка! — и шлёпает сильно Монтгомери по мягкому месту и пулей мчится на кухню, заваривать обоим горький кофе и набивать пузо по самое не хочу целой горой различных сладостей.       Пока у них есть время, они будут посвящать его друг другу и любимому делу, ведь именно автоспорт свёл их вместе и лишь он один станет виновником всех бед в будущем.       Под самый вечер, когда Монтгомери сморил сон на середине какого-то известного вестерна, Джексон оставляет целомудренный поцелуй в висок и понимает: в чём-то Салли всё же была права.