Sabai Sabai

— Господи, какая нелепая смерть… — вздыхает Хосок себе под нос, заставляя Чонгука застыть на месте. — Ты думаешь, они нас… Лоб Хосока собирается в глубокомысленную гармошку, а после глаза пронизывает светом догадки, и Хосок поспешно машет перед собой руками: — Нет-нет, конечно нет, никто нас не тронет. Я, скорее, бы волновался за наших горе-похитителей, если Шуга или инспектор до них доберутся… — А… — хмурится Чонгук. — Я подозревал, что с твоим парнем не все так просто, — замечает Тэхён, который сидит на корточках у стены неподалеку. — Хотя они с братом оба странные и даже… стремные немного. Без обид, Куки, но ты их сам не путаешь? Они же жуть как похожи. Если бы не характер, то я бы подумал… Что бы там Тэхён себе подумал, дослушивать не обязательно, потому что, во-первых, и без объяснений на поверхности и, более того, — правда. Только Тэхёну об этом знать не нужно. А во-вторых, Хосок с шорохом трет озябшие ладони и звенит подвесками на шее, что-то выискивая среди них: — Нет, я серьезно, надо валить, котики-наркотики. Иначе добром это не кончится. Как бы то ни было, я против бессмысленных жертв… Чонгук, сказать по правде, еще не отошел от первого шока, и ему сложно уловить, о чем конкретно речь. Что опасность грозит не им? Потому что это довольно странная версия событий. Но не более странная, чем тот факт, что их с Тэхёном средь бела дня прямо на территории кампуса запихали в тонированную «маршрутку», а когда из ниоткуда подлетел Хосок, еще и его прибрали до кучи. И вот теперь они втроем сидят в каком-то полуподвале в ожидании неизвестно чего и волнуются, но не за себя. Звучит, как сюр. Единственное, пожалуй, в чем Чонгук более или менее уверен — это то, что он не хочет проверять, кто в действительности пострадает, если Юнги или инспектор все-таки встретятся с неизвестными налетчиками. Чонгук никогда не лез в то, что оставалось за границами их чисто семейных отношений, и не то чтобы он боится нарваться на что-то, чего бы знать не хотел, однако приближение к этой незримой границе каждый раз заставляет его тело инстинктивно напрягаться и обрастать неприятными мурашками снова и снова. — А как? — вздыхает Чонгук. — Если мы что-то можем сделать, просто скажи. — Слушаться беспрекословно, — откликается Хосок. — Я говорю — вы делаете, говорю «ложись» — лежите мордочкой в пол и молча, договорись? Потому что если не эти, — он пренебрежительно цокает в сторону закрытой двери и извлекает наконец из кучи цацок шпильку с видом «тада!», — то тогда твой бойфренд спустит с меня шкуру. Или они с «братом» оба. Я не для этого ее холил и лелеял и столько лет оберегал от лишних дырок. — Меня забыли, — грустно мычит с пола Тэхён. — Как это забыли? И вовсе нет. Если вытащу нас, на свидание со мной пойдешь? — Хоби-хён, — пеняет ему Чонгук. — Не угомониться, да? И вообще, это сейчас выглядит как шантаж и ультиматум, не стыдно тебе? — А я бы пошел, — вдруг говорит Тэхён и, поднимаясь, медленно как-то задумчиво отряхивается. — Если сможешь меня удивить. Хоби-хён. Хосок с интересом приподнимает бровь, после чего кивает и разворачивается к двери, напоминая на ходу, а еще отсчитывая для наглядности на пальцах: — Следуем за мной, слушаемся молча, бежим, будто от этого зависит ваша жизнь. Если что, валим все на меня. — Это если мы справимся с дверью, да? — О, — бормочет Хосок, — дверь меня волнует в самую последнюю очередь. И дверь действительно открывается, причем довольно скоро и без лишнего шума, видна опытная рука. И чего, спрашивается, до этого сидели? Может, Чонгук чего-то не понимает? Впрочем, сейчас ему и не хочется. С тем же удивительным успехом они просачиваются мимо куцей ленивой охраны и петляют по узким проходам между то ли гаражей, то ли складов зайцами, пока их, как родненьких, не принимает на руки выросшее на пути полицейское оцепление. А там уже из-за спин в светоотражающих жилетках выныривает инспектор собственной персоной и, не мудрствуя, без оглядки на подчиненных прописывает Хосоку в лицо. Чонгук с Тэхёном мгновенно влетают между ними, замешкавшись лишь на секунду и то от неожиданности, но Хосок даже не думает защищаться. Вместо этого он утягивает Тэхёна к себе за плечо, а на Чонгука перед инспектором кивает с едким: — С ним ты тоже так, не разбираясь? А хотя это не мое дело. — На даче показаний поговорим, — шипит инспектор. — Ой ли? А ты уверен, что эти показания нужны? Уж тебе-то точно нет. Мы просто попались под руку, какие к нам вопросы? Отпусти нас, дядя полицейский, а принцессу, так и быть, можешь оставить себе. Этот Хосок то ли камикадзе, то ли сумасшедший, то ли и правда почему-то не боится инспектора. Казалось бы, такой безобидный вид и такое непредсказуемое содержание, как самый настоящий черт в коробочке. И он будто не замечает ледяной ярости инспектора, а без стыда и смущения качает головой, ухмыляясь и подначивая: — Так мы пойдем? Очевидно, он намекает и на Тэхёна тоже, которого по-прежнему приобнимает за плечи и явно намеревается увести за собой. Еще не на свидание, но даже если накормить ужином за все истрепанные сегодня нервы. — Что это? Сопротивление следствию? В обезьяннике давно не сидел? — А нужно посидеть, чтобы тебе полегчало? За столько лет так и не научился спускать пар по-другому? А ведь, вроде, семейный человек теперь, как-никак… — Не твое собачье дело, — рычит инспектор и делает шаг навстречу, словно Чонгук не стоит прямо перед ним. Но последний ловит его за плечи, и плевать, как они выглядят со стороны, даже если кто-то посторонний смотрит. Это уж точно не остановило бы Чонгука. — Хён, нет. То, что отталкивает его и обжигает, — это взгляд инспектора: — Ты не многовато ли на себя берешь, сопляк? После секундной заминки Чонгук делает шаг назад, и да, это малодушно, но он растерян, и ему не по себе. Чонгук просто не знает, как себя вести, он еще не оказывался в подобных ситуациях. Потому он оборачивается к Хосоку и просит, ему почему-то кажется, что тот поймет: — Давай отпустим Тэ, но останься ты. Пожалуйста. Я уверен, что не смогу нормально ответить на все вопросы. Хосок за секунду меняется в лице — ни ухмылки, ни колкости, коробочка здесь, а черта в ней словно и не было, — и без колебаний кивает. — Ты, кстати, имеешь право не давать показания ему, — мотает он острым подбородком в сторону инспектора. — Попроси кого-то другого, если не хочешь. Чонгук думает, что воспользуется его советом. От этого ему немного страшно оборачиваться, однако когда он все-таки делает это, инспектор уже ищет взглядом кого-то в толпе: — Намджун-щи, не отвезешь этих двоих в участок, пока мы пакуем остальных? Вот и поговорили. Намджун оказывается вполне адекватным и даже удивительно обходительным для полицейского. Это потом в подписях на документах Чонгук замечает, что тот не просто не пойми кто, а заместитель кого-то там и старший уполномоченный кто-то. Чонгук еще между делом думает, что в действительности не знает нынешней должности инспектора, просто продолжая его так называть по старой памяти. Впрочем, это не то чтобы сейчас имеет значение, сильнее Чонгука занимают другие вопросы. Например, куда податься после того, как их с Хосоком отпустят. Домой явно не тянет: если вместо Юнги туда вернется инспектор, то у Чонгука нет сил вынести этот раунд. А если Чонгук попробует сунуться куда-то к друзьям, тем паче, если к Хосоку или Тэхёну, то не заявится ли туда инспектор по его душу, чтобы, как какую-то истеричную малолетку, вернуть домой. К такому стыду Чонгук тоже не готов, даже при своих. — Ты же тот самый, да? — роняет Намджун, когда Чонгук ставит последнюю закорючку на бумаге и от усталости трет ладонями лицо. — А? — с осторожностью выглядывает он из-за пальцев. — Партнер инспектора Мина, — поясняет Намджун. — Прости, если вмешиваюсь не в свое дело. Только если оно не относится к нашему. То есть все же инспектор, ну… информация лишней не бывает. Интересно, инспектор сам рассказал Намджуну? А при каких обстоятельствах? — Я не знаю, Намджун-щи, относится ли это к делу. Хотелось бы, конечно, чтобы не относилось. Намджун с пониманием кивает. — Чон Хосока уже отпустили, и, кажется, ему звонили по работе, так что он извинялся, но ушел. Отвезти тебя домой? — Я не уверен, что хочу туда. — Будешь ждать Юнги-щи? — А если нет? Или мне теперь лучше быть под постоянным присмотром? — Ну я бы не стал делать поспешных выводов, — Намджун откидывается в своем кресле и рассматривает Чонгука, спокойно, без давления или отеческой мудрости. — Но лично от себя, если позволишь, пока не советовал бы оставаться одному, чтобы не поймать возможный откат от твоего приключения в одиночку. Мало ли как психика может сработать. — Моя психика сейчас вообще ничего не может, Намджун-щи. Я даже не знаю, куда идти. Может, есть предложения? — Хочешь, пойдем вместе поужинаем. Побуду с тобой еще немного, а ты поешь, выпьешь что-нибудь для спокойствия и поедешь к себе отсыпаться. Как тебе такой вариант? — Это вас инспектор попросил? — Почему ты называешь его инспектором? И тут Чонгуку приходит в голову другая шальная идея: — А вы видели когда-нибудь его брата? — Кого? — довольно натурально удивляется Намджун. — Забудьте, — буркает Чонгук. — Это неважно… И да, давайте поедим. Будет странно, если я попрошу не говорить, эм, Юнги о том, что я с вами? — Прости, Чонгук, по этическим соображениям я не могу себе такого позволить. Но только если он спросит. И только пока мы будем вместе. Следить за тобой у меня нет ни желания, ни полномочий. Немного подумав, Чонгук все же решается спросить: — Вы друзья? Намджун тоже ненадолго задумывается прежде, чем ответить: — Я бы сказал, мы хорошие знакомые и коллеги, которые могут друг на друга рассчитывать. И то потому, что не могу сказать за Юнги-щи, считает ли он кого-то из отдела другом. Для меня, знаешь ли, было большим открытием узнать, что у него есть семья. Тем более… — Намджун замолкает, подбирая слова. — Что он гей? — Нет, Чонгук, — качает головой Намджун, — я не об этом. А о том, что это способно настолько выбить его из равновесия. За два года службы сегодня я впервые видел его в таком состоянии. Наш штатный медик осмотрел Хосок-щи, а Юнги-щи еще ждет рапорт по этому поводу. — Хоби-хён не заслужил этого. — Я уже понял. Вы хорошо друг друга знаете? — О-он… Чонгук, если честно, не понимает, как ответить на поставленный вопрос. Поскольку, в первую очередь, Хосок — это друг Юнги, а Чонгук еще только-только привыкает к нему. Хотя тот, безусловно, ему нравится. Но как объяснить Намджуну, что Хосок является другом только для половины Юнги, а для инспектора — нет, потому что у того, как выяснилось, в принципе нет друзей. Только бойфренд, ха-ха, которого инспектор тоже, вон, может казнить и миловать по собственному усмотрению и под настроение. Для верности и чтобы не запутаться в показаниях, Чонгук решает выкроить ответ из правды: — Хоби-хён ухаживает за моим другом. Мы не так давно познакомились, но они как-то уже виделись с… Юнги-щи, и не сказать чтобы сильно поладили, если можно так выразиться. Но Хоби-хён и при похищении вписался за нас, и потом помог… — И никак не мог быть причастным к сегодняшним событиям, — мягко подчеркивает Намджун. Чонгук замирает. Потому что — а зачем? — А какие еще есть версии на этот счет? — спрашивает он вместо возражений. Намджун пожимает плечами: — Основная — это текущее расследование. Ничего больше я, к сожалению, сказать тебе не могу. И я не утверждаю, это был вопрос. — Мне не нравятся такие вопросы. Как и подозревать в чем-то своих знакомых. — И никому не нравится. К счастью, пока ничья вина не доказана, эти вопросы так и остаются только вопросами. Но я обязан их задать, а ты — объективно оценить и дать ответ хотя бы себе самому. Чтобы эти события не повторились и не имели других последствий. — Каких последствий? — Никаких. Чонгук думает еще и снова, но у него нет причин подозревать Хосока. Да, он из прошлого Юнги, подробностей о котором Чонгук не знает. Да, Чонгука похитили после их недавнего знакомства и при нем, но Хосок же в итоге им помог. Чонгук не замечал ничего подозрительного, и теперь от бесплодных попыток вспомнить хоть что-то компрометирующее лишь ловит тревогу, занывшую болью в висках. — Тебе нужно поесть, пойдем, — поднимается из кресла Намджун, видимо, разглядев эту муку у Чонгука на лице. — На сегодня хватит дел, подумай об этом потом, на свежую голову, вдруг что-то вспомнишь. Если нет — не страшно. Я знаю неплохое местечко, где нас вкусно покормят, как раз неподалеку. — Может, вы хотя бы забудете телефон здесь, чтобы нас подольше не нашли? Если будут искать, — бурчит Чонгук, поднимаясь следом. — Не будь бессердечным, Чонгук-а. Во-первых, Юнги-щи тоже сегодня понервничал, и сейчас ему, как никогда, важно знать, где ты. А во-вторых, меня самого могут искать по другим вопросам, не думал? — Простите… — Не за что. И давай на «ты». Можно «хён», если будет удобно. — Очередной в моей жизни, — вздыхает Чонгук под нос. Он так устал и расстроен, что настроение — вести себя как ребенок и как он давно себе не позволял. Но в разумных пределах, само собой. — Его ведут есть, а он еще жалуется… — посмеивается над ним Намджун, открывая перед Чонгуком дверь, и смех у него приятный, какой-то успокаивающий, как весь он. Вот уж кто точно выглядит и звучит, как «хороший» полицейский. И, наверное, это удача, что Намджун предложил Чонгуку остаться на ужин. Потому что Чонгук все еще не готов встретиться с «плохим» полицейским один на один. — Простите… Без «те». — Ты смешной. Зато теперь я понимаю, почему у нашего каменного на вид Юнги-щи не было шансов устоять перед тобой. — И почему же? — без интереса спрашивает Чонгук. Уж кто, как не он, знает, что у инспектора просто не было выбора. Или все-таки был? — В отличие от него, — говорит Намджун, — ты целиком на поверхности, как будто тебе нечего скрывать. Это очень подкупает. — Как-то слабо тянет на комплимент. — Да? А по-моему, очень даже. Так Чонгук знакомится с Сокджином, владельцем ресторанчика, в который его приводит Намджун, и человеком, который готовит самый вкусный камджатхан, что Чонгук когда-либо ел в своей жизни. Суп настолько хорош, или все дело в Джине, еще одном добровольном «хёне» для Чонгука, или в них с Намджуном вместе, потому что они явно вместе, даже если за все это время не прикоснулись друг к другу и кончиками пальцев. Но Чонгук чувствует себя с ними в безопасности, как за пазухой у родителей, которых толком не помнит — так давно их у него нет. Для Чонгука самого новость, что подобное чувство можно испытывать к людям в самый первый день знакомства. Тем удивительнее, что следом за Хосоком это все еще люди, которые так или иначе вращаются вокруг неоднозначного для общества Мин Юнги и двух его таких же неоднозначных личностей. Когда в ресторанчике появляется сам Мин Юнги, вернее, если судить по выражению лица, инспектор, Чонгук даже забывает напрячься, так его придавило вкусной сытостью, заботой и, чего уж греха таить, бутылочкой соджу. Чонгук, будто со стороны, наблюдает за тем, как по дороге к нему инспектор цепляет из холодильника такую же зеленую бутылку-близняшку, как без слов поднимается с места и уходит курить Намджун, как выглядывает с кухни Сокджин — «тебе как обычно?» — и после смазанного кивка исчезает. Если эти трое хёнов настолько заодно, тогда Чонгуку тоже не страшно, так он это чувствует. И встречает взгляд инспектора в открытую. Пока Сокджин не вынес ему чистой рюмки, инспектор забирает у Чонгука его. Наливает себе выпить и выпивает, затем скребет у горла, ослабляя узел галстука, и устало мнет переносицу. Только после глубокого вдоха он произносит: — Ни у кого и никогда не было козырей против меня. Я был той частью Юнги, которая ничего и ни за кого не боялась, таким я был создан. Но ты делаешь меня слабым. Юнги тоже делает Чонгука слабым — тем, что Чонгук уже не хочет без него. Ни без него, ни без инспектора. Шутка ли, как в его случае размер возможной потери автоматом умножается на критические два. — Только слабым? И больше ничего? — уточняет Чонгук. Он не собирается спрашивать про «расстаться» даже в шутку или в сердцах. Инспектор долго молчит и смотрит. Его взгляд скользит по лицу Чонгука, волосам, задерживается на губах и опускается к горлу, плечам и груди, а затем снова возвращается в глаза. — Что если это повторится? — говорит он. — И будет повторяться и снова, и снова. Разве это жизнь, о которой можно мечтать? Чонгук распахивает рот, но на полдороге меняет ответ. Он говорит не «я мечтал о любой, лишь бы рядом», а: — Без тебя бы этой жизни не было, Мин Юнги. Возможно, ты неправильно оцениваешь масштабы моего к тебе отношения. — Все еще считаешь, что я твой? — инспектор смотрит с какой-то необъяснимой горечью, впрочем, тут же ее объясняя: — Такой беспомощный, выбитый из колеи, жалкий… Чонгук в порыве чего-то, что не способен уместить в слова, дергает его за галстук, задевает, смахивая по ходу на пол, металлический стаканчик из-под воды, и от слишком резкого рывка они сначала встречаются лбами, но оба могут выдохнуть только, когда сталкиваются их губы. — Прости, — бормочет инспектор, не открывая глаз. — Это самое романтичное, что ты мог сказать. — Какой кошмар. — И я не собираюсь сидеть дома под присмотром. — Кто бы сомневался. Чонгук отпускает его, оглаживая напоследок по щеке, а когда отодвигается, ему с запозданием делается неловко — творит тут черт-те что, и как еще сам по лицу не огреб. Чонгук трет шею, нос и, очевидно, краснеет, судя по пристальному, неотступно следующему за ним взгляду инспектора. — Может, домой? — предлагает тот. — Или ты хочешь… чтобы я… Он заминается, но Чонгук ловит его за подбородок и, не давая отвернуться, возвращает обратно. — Сначала поешь, и мы сразу поедем. А с Юнги я увижусь завтра, хорошо? В таком положении их и застают вернувшийся Намджун и Сокджин, который несет инспектору его ужин и рюмку для себя тоже. — Знаешь, малыш, — задумчиво тянет Сокджин, пока расставляет на столе кукольные тарелочки с панчанами, Намджун было открывает рот, но решает не перебивать, и Сокджин договаривает: — Пока ты так ласково смотришь на этого хмурого дядю, любая еда для тебя в моем ресторане бесплатно. Лицо инспектора в этот момент надо видеть — кажется, он не был в таком шоке, даже когда Чонгук впервые поцеловал его не спросонья, еще не выбравшись из-под одеяла, а посреди бела дня и четко осознавая, кого именно целует. Так что Чонгук начинает тихо смеяться, все еще страшно уставший от долгого тяжелого дня и случившейся с ним эмоциональной мясорубки, но вместе с тем бесконечно счастливый в этом конкретном моменте, месте и компании. — Ради твоего камджатхана, хён, я планирую смотреть на этого дядю так как можно дольше. Я своего не упущу. Сокджин фыркает, ныряя под бок к Намджуну, Намджун тепло улыбается, и даже инспектор усмехается краем рта. Еще одна большая редкость, как весь неоднозначный Мин Юнги целиком. Если он будет так же смотреть на меня в ответ, думает Чонгук. Вопреки его мыслям, инспектор прикрывает глаза, пока его палец под столом рисует на запястье Чонгука мистическую восьмерку. Возвращаясь домой, ни Чонгук, ни инспектор не могут отпустить друг друга далеко, идут, будто скованные наручниками, впервые за историю их «отношений». Инспектор то и дело таранит Чонгука плечом и в лифте стоит близко, пусть смотрит в другую сторону и вообще куда-то внутрь себя. А у двери, пока Чонгук набирает код, прижимается к спине, жесткий, как доска, утыкаясь носом в загривок. От чего волосы Чонгука встают дыбом, и по телу разливается коктейль из тепла, выворачивающей наизнанку нежности и такой же почти болезненной привязанности. Чонгук без слов втягивает инспектора в темноту дома и, не заботясь поисками света, уводит в эту кротовую нору за собой на ощупь. В гостиной инспектор устало опускается на диван и тянется было, чтобы захватить Чонгука, но тот нарочно отступает, пристраиваясь в кресле напротив. И фонаря за окном хватает, чтобы заметить направленный на него взгляд, вопросительный и ожидающий, без жесткости, предупреждения или отрицания. Облизывая губы, инспектор смотрит ровно, а Чонгук разглядывает его в ответ: белая рубашка, измятый галстук, расстегнутые верхние пуговицы, длинные чуть подрагивающие пальцы, притаившиеся на бедрах ниже карманов черных форменных брюк. В прежние времена инспектор бы сверлил глазами исподлобья, а сейчас откидывает голову на спинку, и его поза скорее похожа на открытую, с приглашением казнить, если Чонгук пожелает, или же — на общий эшафот, если захочет присоединиться. Чонгук, без сомнения, хотел бы оказаться ближе, он всегда этого хочет, но сейчас есть другие планы. Сегодня и сейчас Чонгук думает о том, что любит. И этого черта тоже. Страшно. Но такое положение вещей не означает, что их чувства, даже взаимные и сильные, могут оправдывать любые волны, которые раскачивают общую лодку. Говорить об этом имеет смысл, даже преодолев эти волны успешно. Потому что если не проговорить, есть шанс, что те вернутся и будут возвращаться снова и снова. Кто тогда может пообещать, что один из них в итоге не останется за бортом, или они оба? — Я не был случайностью? — роняет Чонгук на пробу. — Нет, но на этот счет можешь больше не беспокоиться. — Должен ли я опасаться чего-то другого в будущем? — Если… — Если не буду под присмотром двадцать четыре на семь. И мы никуда не переедем. И ты не поменяешь работу, а я — фамилию, и так далее по списку, который я не хотел бы продолжать. — Я не могу ничего гарантировать, если… — Хён, я не буду жить под вашей опекой. Вам стоит научиться доверять мне. — Я доверяю, — с нажимом произносит инспектор. — Дело ведь не в этом. — Но и Хоби-хён здесь ни при чем. Ты же понимаешь? — Откуда такая уверенность? — А у тебя есть доказательства? К счастью, инспектор молчит, иначе было бы неловко и обидно тоже. Инспектор стаскивает через голову галстук и откидывает его в сторону, на обратном пути зачесывая выбившиеся со лба волосы. — Что ты мне предлагаешь? Бездействовать? Думаешь, Юнги согласится с этим? Не он ли первым бросился отгораживать тебя от проблем, когда припекло жопу? — Да, — соглашается Чонгук, но с занывшим сердцем, — и поэтому мы не виделись почти полтора года. Я надеюсь, ты сейчас не предлагаешь это повторить? — Ты не думал, что без нас тебе было бы безопаснее? Чонгук глушит на языке первое стремительное «нет», и спрашивает вместо него: — А для вас с Юнги это по-прежнему допустимое решение? Потому что если да, то я сейчас врежу тебе. Потом дождусь Юнги, и ему тоже достанется. Инспектор едва заметно дергает уголком рта, хотя в полноценную иронию это так и не перерастает. Он какое-то время еще скользит глазами по обширному полукругу комнаты и, в конце концов, снова смотрит с вопросом. В таких делах он всегда неотвратимо упрямый, да, быть может, не чуткий и не гибкий, но вместе с тем требовательный до максимально прямых объяснений: — Чего ты ждешь от меня, Куки? — Понимания. Что я не хочу от вас зависеть. Что способен принимать собственные решения и жить свою собственную жизнь рядом с вами. Ты и Юнги — мои партнеры, не надсмотрщики. И мне нужно ваше доверие, а не защита. Я вырос. И хочу напомнить, что в прошлом кое-чье «родительское» участие закончилось на том, что меня отпустили на все четыре стороны. И я… — Чонгук не дает инспектору перебить его, договаривая: — прекрасно один со всем справлялся. — Оке-ей, — медленно моргает инспектор. — Если ты так решил, то у меня просто нет выбора не согласиться, так? А с Юнги разбирайтесь сами. Что-то еще? Ты отсел, потому что сделал вид, что все в порядке, там и для остальных, а здесь я наказан и в ближайшее время ночую на этом диване? — Н-нет, — с удивлением вырывается у Чонгука. Он отсел, чтобы самому не сбиваться на чужое тепло и привычку прикасаться. Это, кстати, первый раз, когда инспектор так, не скрываясь, заявляет, пусть не напрямую, что хочет Чонгука рядом. Прежде он выбирал тактику продолжать существовать в собственном независимом режиме, пока рано или поздно Чонгук сам не притягивался к нему ближе, где его так удобно и исподтишка можно было присвоить. Возможно, Чонгук и сейчас бы по инерции первым шагнул навстречу, заканчивая их пока бессмысленный — без проверки на деле — разговор. И вдруг мешкает. После нескольких секунд размышлений он, пожалуй, хотел бы, чтобы инспектор сам приблизился к нему. У них же равноправие, а позволять себя любить — это как-то слишком просто и нечестно, уже нет. Чонгук оценивает такую вероятность, но и ее ему оказывается недостаточно. Тем более, когда инспектор и без приглашения уже сокращает дистанцию, отталкиваясь от спинки и упираясь локтями в расставленные колени. — Доверие — это не просто слово, — роняет Чонгук. Инспектор с вопросом замирает. В отличие от бесконечно подвижного и хаотичного Юнги, он напоминает выдрессированного охотничьего пса. Не покладистостью, нет, но диапазоном выдаваемых реакций. Чонгук теперь знает, что внутри их гораздо больше, чем на поверхности. И это уже немного смахивает на больноватую зависимость — пытаться разглядеть их под гладкой шкурой, которая кажется непробиваемой. А еще звать их и тянуть наружу… На мгновение Чонгука охватывает страхом, что он неуместно жаден и глуп, что ничего не выйдет, и его затея вместо того, чтобы помочь, сделает лишь хуже. И все-таки… Чонгук уже подумал о ней. Подступаясь к этой мысли повторно, Чонгук не находит ее ни оскорбляющей, ни унизительной, лишь… новой, к слову, — для них обоих. Разве доверие — это не позволение быть друг перед другом и таким тоже? — Я бы хотел, чтобы ты кое-что сделал для меня… Расстегнешь рубашку? Инспектор приподнимает брови, о чем-то думает и снова откидывается, подпирая плечами спинку дивана. — Ты и правда считаешь, что доверие можно натренировать таким образом? Чонгук возвращается к своей мысли в третий раз. Крутит ее со всех сторон и при этом наблюдает за позой инспектора, которая должна выражать спокойствие. Но если бы инспектору было наплевать, то он бы сделал, что его попросили, сразу, не задумываясь. Это придает Чонгуку уверенности и добавляет упрямства. Чонгук сам скидывает с себя рубашку, оставаясь в майке, и подтягивает кресло ближе к дивану, чтобы там упереться в его край по бокам от коленей инспектора босыми ногами — одновременно откровенно и вызывающе близко, но недостаточно. — Здесь только мы — ты и я, что тебя останавливает? После небольшой паузы инспектор мученически вздыхает и без энтузиазма берется за пуговицы. Он даже без понуканий выправляет рубашку, на что Чонгук в темноте расплывается маленькой торжествующей улыбкой — это чертовски красиво и пошло, восхитительная и будоражащая смесь. — И брюки. Инспектор в очередной раз буксует, однако подчиняется. — Снимешь? — Ты планируешь это выступление в одностороннем порядке? — огрызается инспектор. — Почему? Нет, — тянет Чонгук. — Но, возможно, я смогу получить удовольствие и без рук, — кивает на свою уже оттопыренную ширинку. — А если нет, то мы что-нибудь придумаем, правда? — Подрочить я могу и без твоего участия, какой в этом смысл? — Можешь. А со мной? Ты доверяешь мне, хён? Вот они и огласили их неоднозначный ультиматум вслух. А значит, время принимать решение. Инспектор мычит что-то неразборчиво сквозь зубы и дышит в тишине тяжело и хрипло. — То есть, весь смысл в том, чтобы убедить в этом тебя? — уточняет он. — А себе на этот же вопрос ты не хочешь ответить? Уверен, что точно знаешь ответ? Инспектор с шумом выдыхает и все же тянется к брюкам с бельем, не снять, потому что заперт ногами Чонгука от такого маневра, но приспустить, выставляя себя на обозрение. И Чонгук не может сказать, что поражает его больше в царящем мгновении — расхристанный, полураздетый, буквально непристойный вид этого вечно застегнутого на все пуговицы человека или его же согласие на такое. — Ты очень красивый, хён, — бормочет Чонгук неосознанно. Инспектор протягивает к нему ладонь: — Присоединиться не хочешь? И Чонгук с охотой подается ей навстречу, ныряет щекой в подставленные лодочкой шероховатые пальцы, с нежностью целует в центр, а после широко мажет языком, принимаясь вылизывать. Нет, он не собирается присоединиться, пока. Хотя инспектор тоже не настолько удручен этим фактом, как мог бы, судя по его неприкрытому возбуждению. — Нет смысла врать, да? — улыбается Чонгук и надевается ртом на длинные вздрогнувшие пальцы, те придавливают на пробу язык и мягко скользят изнутри по щеке. Глаза у инспектора потусторонние, диковатые, он будто в трансе. И даже не сопротивляется, когда Чонгук возвращает его ладонь обратно, сам оборачивает вокруг дернувшегося члена, прижимая своими пальцами, и делает первое неплотное движение вниз и вверх. Отчего инспектора дергает уже всем телом. А Чонгук, откидываясь в своем кресле, переставляет ногу ему на колено и продолжает жадно смотреть — продолжай, ну же, иначе мы оба отъедем в дурдом, чувствуешь же, как давит, продолжай, сделай это. Где-то за границей возбужденной пелены еще мелькает хвост от тревоги: чем инспектор может отплатить ему в перспективе за такой «краш-тест» на доверие. Но Чонгук принимает эту возможность без сопротивления: чего бы ни захотел Юнги и любая из его личностей, Чонгук уверен, ему ничего не грозит, а нового он никогда не боялся, как не боится Юнги. Что действительно тяжело до шума, который нарастает в ушах, — это одновременно хотеть закрыть глаза, отгородиться, спасаясь от картины, которая даже вот так, на расстоянии, перегружает Чонгука эмоционально и сенсорно. И вместе с тем пытаться не упустить ни секунды, ни единого ее размашистого, густого, сочного мазка. У инспектора влажно блестит на висках, к которым липнут выбившиеся пряди, распахнутые губы, нежная ямка в остром углублении между ключицами и поджимающийся в судороге пресс. На пальцах, которые даже в таком соседстве (или тем более в таком) — искусство сами по себе, умопомрачительно хочется колец. А в хаосе разметавшихся крыльев рубашки и смятых, сбившихся в ком брюк, которые ни черта не скрывают, Чонгук чувствует лишь усиливающееся для себя напряжение. В этот беспорядок хочется вцепиться или уткнуться лицом слепо. Или, будто перед иконой, преклонить колени и голову. Чонгук, дрожа, соскальзывает стопой по внутренней стороне бедра инспектора и в конце едва-едва касается в промежности. Инспектор скулит, съезжает на диване ниже, другой рукой прижимая это прикосновение плотнее, а еще соскальзывая поверх него влажными от смазки пальцами, отчего они с Чонгуком стонут уже вместе. Когда инспектору удается сфокусировать на Чонгуке взгляд, им обоим не хватает воздуха, самая безопасная форма удушья, но голова от нее кружится так же немилосердно. — Все еще… не хочешь… присоединиться? — шепчет инспектор, и его голос на каждом слоге ломается тяжелым выдохом, словно сухая ветка об колено. А плечи клонит вниз от спазма, стягивающего в паху. И все, что творится за провалами его зрачков, Чонгук чувствует на себе физически, доводит до самой последней звенящей ноты, как перед взрывом. Так что Чонгуку уже кажется закономерным оказаться в самом его центре. Не помня себя, он стекает на колени перед диваном, до конца стягивает с инспектора злополучные брюки, чтобы уместиться между расставленных ног, а под встречающую ладонь ныряет головой. — Гос…поди, ма…лыш… — с хрипом нависает над ним инспектор. Что и требовалось доказать: Чонгук кончает без рук, только от этого короткого, задушенного звука над собой. И собственным стоном, едва надевшись ртом, доводит до разрядки инспектора. Немного после тот скатывается вниз, вытягиваясь на диване, и в меньшей степени рядом, в большей — на себя затягивает туда же безвольного, обессиленного, покореженного чувствами Чонгука. Целует в губы крепко и настойчиво, сам и первым, гладит, ероша, по волосам, прижимает так, что не хватает зазора для глубокого вдоха даже кому-то одному. Пока Чонгук может лишь растекаться по его груди и в перерывах улыбаться, как полнейший, но бесповоротно влюбленный идиот. Будит Чонгука тоже поцелуй — кошачий — в нос. Чонгук ворочается в пене из одеяла, хотя не припомнит, как в нем оказался, и щурит один глаз на Юнги, который в этот момент стоит посреди комнаты и с интересом оглядывает растерзанные по комнате остатки вчерашнего костюма инспектора, смятые и измочаленные до состояния тряпки. — Мою хмурую половину проняло на ролевые игры? — хмыкает он, заметив, что Чонгук проснулся. — Ох, хён, — мурлычет тот, — нам нужен душ, завтрак, и я даже выпью кофе, чтобы мне хватило заряда тебе все рассказать. Юнги присаживается перед ним на корточки и… боги, он выглядит просто чудовищно взмыленным, будто его вчера черти драли, а не Чонгук брал поиграться. Таким, что хочется его в душ поскорее — домыливать, целоваться и все остальное. — А если в двух словах? Вдруг мы где-то зависнем, меня же любопытство сожрет. Ну же. Чонгук немного думает и признается: — Инспектор назвал меня «малышом». — Надо же, — прыскает Юнги, а затем мягко заправляет прядь волос ему за ухо и гладит у виска, собирая кончиками пальцев счастливые морщинки в уголке глаза. — Хана нашему грубияну, да? Придется теперь учиться быть примерным семьянином и ходить на задних лапках с тапками в зубах. Может, купим ему по такому случаю галстук в сердечко, а остальные спрячем? — Легко тебе строить козни, — не всерьез ворчит Чонгук, тычась под ту же руку, что и ночью, красной от воспоминаний щекой, — потому что шишки от них достанутся только мне, да? — Кстати, про достанутся, — поднимается Юнги и уже идет прочь из комнаты, на ходу маня присоединиться. — Рука ноет, не в курсе, что с ней? Чонгук открывает рот ему ответить, но в последний момент впадает в ступор. Юнги притормаживает в дверях со шкодливой гримасой: — Да не в этом смысле. Костяшки, я имею в виду, болят. — А, — отмирает Чонгук, — это инспектор ударил Хоби-хёна. — С какого вдруг? — Потому что тот оказался рядом, когда нас с Тэхёном похитили. — Чего? — улыбка сползает с лица Юнги, заменяясь недоумением. — Зато Хоби-хён взломал дверь и помог нам сбежать. А еще я познакомился с Намджун-хёном — это коллега инспектора, и Сокджин-хёном — это его парень. И в его ресторане я, пока встречаюсь с инспектором, могу теперь есть совершенно бесплатно. — Хм, — скребет в затылке Юнги. — «Малышом», говоришь, назвал? А ты умеешь выделить главное… — но быстро выныривает из задумчивости и тянет руку, тоже напоминая и в то же время нет вчерашний жест инспектора. — Так что? В душ-то мы идем, или тебе нужна помощь, чтобы отклеиться от дивана? — Фу! — Давай-давай. А этот костюм с рубашкой проще сжечь, чем отчистить, выброшу. Поехали лучше потом купим нашему шуга-дэдди что-то другое на замену. И не черное желательно. Вот он удивится… И ведь придется носить. Ровно в эту секунду Чонгук остро чувствует штормовой прилив любви к Юнги, который мало того, что не упрекнул его ни в горяченьких играх за спиной, ни в мутных недосказанных историях, но и буквально играет против себя самого, подстрекая надругаться над привычками инспектора. — Главное, не осквернить ничего в процессе примерки, — озвучивает Чонгук мысль, которая приходит со следующей волной этого прилива. — Не могу ничего обещать, но буду стараться. Малыш, в душ, — повторяет Юнги уже требовательно. И да, Чонгук давным-давно вырос. Но. Для этих двоих он готов быть кем угодно. Для них обоих. Малыш? Подходит.