Душевные раны

      Это было о неизвестном человеке. Он куда-то шёл или кажется бежал. Ноги его болели, словно в них вонзились стёкла — и то лишь отдалённо мелькало в теле. Куда больше смущало множество чужих рук, указывающих на него в насмешливой манере. Хотелось спрятаться от них, как кошка скрывается под кроватью от вида непрошенных гостей. Возможно от этого Фёдор как и всегда скрутился в мерзкий беспомощный изюм.       Федя сел на кровати. Верный друг — одеяло, сползло на пол, как не пыталась крыса его поймать.       Тихо.       И темно. Очень темно. Невыносимо темно.       Федя залился мелкой паникой по пустяку и ругал себя за такую глупую ошибку. Светодиодную ленту стоило купить сразу же. Сейчас в ближайших магазинах необходимую не нашёл, а из интернета придёт лишь через два дня. Лампы в комнате не включишь, при них спать слишком светло, а вот ненавязчивый неон — мягко лёг бы на темноту.       Квартира пока что не живая. В ней есть кровати, да столы, но нет ощущения живости. Совсем новая, без потёртостей. Многие вещи ещё нужно докупить. Например, чайник. Это вообще самое важное. У Достоевского пронеслось в голове, что утром разбудит Сигму и пойдёт вместе с ним в электронику.       У Фёдора даже книжки нет. Занять себя в бессоннице нечем. Единственное развлечение выпало на балкон, где русский и скрылся. Свежий воздух приятен. Ночь завораживала. Луна светила ненавязчиво, прямо как излюбленные светодиоды, которых так не хватало. Как и хоть какого-то развлечения. Достоевскому нравится оглядывать ночной Санкт-Петербург и его сонные дома, но в тиши, как в мыслях, так и снаружи, налетают тяжкие думы, от которых хочется отмахнуться рукой.       Ему привычнее убегать от глупых мыслей, чем прислушиваться к ним.       Ладонь Фёдора протянулась к его губам. Он уже впился зубами в кожу сбоку от ногтя, как раздался стук по балконной двери. Достоевский дёрнулся и больно укусил себя за палец. — Я подумал ты куришь, а тут у нас ногтевой грызун, — не ожидая разрешения, вошёл Осаму. — Почему не спишь? — проигнорировала крыса выливающийся сюр из наглого языка скумбрии. — Трудности нового места жительства. Не могу уснуть здесь. А ты, а ты? — протараторил Дазай.       Федя лениво повернул голову на японца. Тот в свою очередь моргнул пару раз и уселся рядом на диванчик, оставляя между ними пустое пространство. — Привык мало спать, вот и мучаюсь бессонницей, — спокойно проговорил Достоевский и положил подбородок на ладонь, вновь оглядывая Питерские крыши. — Вот как? — лишь наполовину поверил Дазай.       Хотя кажется, что Дазай всегда верил Фёдору лишь наполовину. Даже если во вранье нет логической цепи. Губы крысы слишком часто двигались ядовито.       Посыпалась мёртвая тишина. Сначала эта пауза не чувствовалась, но с каждой секундой она пропитывала воздух, разъедая кожу. Осаму смотрел то на небо, то на профиль Феди. Он хотел поболтать, но не знал что будет приемлемым. Нужно ли им вообще разговаривать и как-то контактировать? — Придумал что будешь делать весь год? — выдал Фёдор, почувствовав давящую атмосферу. — А нужно что-то делать? — Конечно. — Зачем? — Зачем… — Достоевский тяжко вздохнул и откинулся к стенке, скрещивая руки — Затем чтобы чувствовать жизнь.       Дазай нахмурился и качнул голову в бок. — Я всё равно не вижу смысла в том, чтобы быть кем-то. То есть, у нас уже всё есть для «жизни», — проговорил Осаму. — Вот как. Предположим, человеку нужен дом, где он может спать; еда, которую он может есть; качественная медицина, если ему понадобится помощь; одежда, в которой он может комфортно существовать; коммунальные услуги, чтобы жить не в грязи. Для всего этого нужны деньги. Человек много работает и так получается, что он зарабатывает столько денег, что может больше никогда не работать. Каждый день человек спит, ест, моется и так по кругу. Это самая база для жизни, но похоже ли это на жизнь? — Ты хочешь сказать нужно обязательно продолжать работать просто чтобы было? — выдал смешок Дазай. — Не в этом суть. В бесконечном потоке базовых вещей, твои мысли только и думают о тебе самом и общем. Это приводит к тому, что понемногу начинаешь понимать, что в этом действительно нет смысла. А если нет смысла, то и остаётся, что только мучительно умереть. Становится наплевать на весь мир, особенно в одиночестве. Кажется, что ничего не существует. Есть только твоё сознание, которое рисует вокруг тебя сплошные галлюцинации. Пустишь пулю себе в лоб и всё перестанет существовать и бог с ним, да и тебе тоже всё равно, потому что и ты перестанешь тогда существовать. — Оооо, — вдруг отстранённо улыбнулся Осаму — Так вот оно что. Всю свою жизнь ты занимался грандиозными планами, убегая от своей печальной и бессмысленной реальности, а как только достиг цели, понял что больше-то и нечем занять свои мысли. От этого в голову и лезет всякое. Не думал, что ты тоже суицидник.       Фёдор посмотрел на Дазая недоброжелательным взглядом и слегка надул губы. Руки его всё ещё были скрещены на груди. — Я конечно хотел чтобы ты понял смысл, но не так сильно. Сбавь немного уровень понимания, пожалуйста, — проговорил Федя, на что Осаму рассмеялся. — Ладно-ладно! — согласился он — Значит, нужно постоянно придумывать цель и хобби, чтобы дополнить своё существование жизнью? — И так пока не умрёшь. Старость покажет как ты прожил эту жизнь. — Старость? — спросил Дазай, немного придвинувшись к Достоевскому, словно это помогло бы лучше слышать. — Ну, не важно, — вдруг попятился назад Фёдор. — Нет-нет, мне интересно. Говори, — неожиданно произнёс Осаму, не осознавая, что именно сейчас сказал для Феди. — А… М, — русский случайно замялся и тут же пришёл в себя, решив рассказать — В детстве я видел две смерти пожилых людей, которые сильно отличались друг от друга. Меня они сильно поразили. Одна была соседка, другой мой дед. Эта старуха была вечной проблемой. Всегда злая, ненавидящая всех и вся. У неё был рак, она медленно и мучительно умирала. Ей даже никто не помогал, лишь иногда приходила медсестра. Всем было на неё просто наплевать. Уже под конец я слышал сквозь стены её крики боли и мольбы богу. Она всеми силами цеплялась за жизнь, и всё о чём я думал «зачем». Сейчас я думаю, она ведь была никем в своей жизни. Ничего не добилась, никого не заимела, ничего не сделала. У неё просто не было жизни, от этого и неудовлетворение и её жажда. С другой стороны мой дед, который прожил действительно хорошую жизнь. Он остался ей доволен, удовлетворён собой и своими идеями. Умирая он лишь улыбался и благословлял юное поколение на жизнь. — Несостыковка, — немного подумав, сказал Дазай — Ты сказал, что при «существовании» в голову лезут мысли о смерти, а сейчас говоришь, что «существование» даёт жажду жизни. — Нет, это отличается. Существование приводит тебя к мучительной смерти, а жизнь к… — Фёдор остановился и слегка поразмыслил — «было неплохо, мне пора».       Дазай отстранённо улыбнулся чему-то и сам нехотя нырнул в размышления. После он встал с диванчика и выглянул с балкона куда-то вниз. — В соседнем здании внизу есть местечко под аренду. Можно там бар устроить. Сигме такое понравится, как думаешь? — спросил вдруг японец.       Достоевский тоже встал и посмотрел куда указывает Осаму. — У Сигмы хорошо получается это. Не знаю захочет ли он именно бар, — поразмыслил он. — Было бы здорово сделать бар. Какой-нибудь атмосферный, — протяжно вздохнул Дазай и весело проговорил — Ну что спать?       Федя мельком взглянул на темноту в квартире. — Я не усну. — Тогда может шахматы в уме? — Нет, пожалуйста. Мы так часто играли в тюрьме, что надоело. — А, тогда…       Осаму на самом деле не думал, что нужно заняться чем-то именно с Достоевским. Просто как-то расходиться не хотелось. Например, потому что понимал, что наговорил Фёдор, ведь точно также, сидя в своей комнате, Дазай заливался душащими мыслями.       Федя глянул в лицо парня и уловил его желание провести время вместе. Фёдора это даже внутренне порадовало, но он постарался не думать об этом. — Хочешь пососать? — спросил Достоевский. — ..............................................что?

***

      Сигма сонно потёр глаза. Времени было четыре утра. Ещё спать и спать, но сухость во рту слишком мешала. Парень нащупал пятками пол и потопал к двери. Уже в коридоре он услышал голоса с кухни. — Сладко? — Ага. — Можно ещё у тебя полизать? :Р — Что? Дазай, нет. Свой соси.       Сигма схватился за сердце. Его глаза были по пять рублей. Он подумал тихо скрыться у себя в комнате и сделать вид, что ничего не слышал. Но блин как же интересно! Всё же Сигма решил слегка выглянуть. — Больно, — шикнул Осаму — Ложка нагрелась. — Хаха       Сигма совсем вышел из укрытия и удивлённо смотрел то на плиту, то на парней. Достоевский с Дазаем сыпали в ложку сахар и растапливали его над плитой, делая леденцы. — О, Сигма, — заметил его Осаму — Хочешь карамель?