Дазай вбежал в свою комнату на ватных ногах. Его сердце колотилось, как после продолжительной пробежки.
Он поцеловал его. На полном серьёзе, не зная зачем и почему и к чему. Так, словно это был не Осаму вовсе, а нечто исходящее из глубины его сознания. Что-то, что тянуло не телом, а… Чувствами?
— Я гей? — вырвалось с губ Дазая в пустоту его комнаты.
Парень продолжал стоять у двери и смотреть в пол. Он часто моргал и нервно улыбался.
— Я гей.
Осаму качнул голову к зеркалу и тыкнул указательным пальцем в своё отражение.
— Ты гей, — настойчиво сказал он — Представляешь? хахахаха
Дазай развернулся и потопал к кровати. Напоследок обернулся и указал на отражение, будто проверяя — не убежало ли оно. Его отражение всё ещё было в зеркале и всё ещё, как ни странно, геем. Он робко посмеялся, упал в кровать и замуровался в одеяло. Осаму зажмурился, но тело продолжало покалывать.
***
Когда наступило утро и пять минут как Дазай опоздал на работу, кареглазый не успел подумать о том, что было ночью и сразу же полетел в ресторан, где он всеми силами избегал разгневанного Сигму. Лишь ближе к вечеру его мысли заполнила одна персона, с которой ему придётся столкнуться дома.
Не хотелось.
Осаму, по своему обычаю, считал, что по приходу домой нужно быстро прошмыгнуть в комнату и спрятаться под кроватью. Не то чтобы он напуган, скорее испытывал лёгкий стыд и самую малую долю неловкости.
— Фрукты привезли, — кинул Сигма, проходя мимо и грозно цокая туфлями.
Дазай вздохнул и вышел к фургону, принимая поставку. Он заскрежетал ручкой по бумаге, как заметил знакомую фигуру на светофоре. Осаму увлёкся, разглядывая ушанку, что даже водителю пришлось помахать рукой перед глазами японца, чтобы привлечь его внимание.
Фёдор вошёл в ресторан настороженно. Он искал глазами
Дазая Сигму и кусал внутреннюю сторону щеки. Аметистовые глаза сами по себе наткнулись на Осаму, чуть выглядывающего из комнаты персонала. Как японец понял, что Достоевский смотрит на него, он выругался и скрылся за дверью. Федя смутился и дёрнулся, когда неожиданно возникла хостес.
—
*Добрый вечер! — улыбнулась она — Вам чем-то помочь?
—
*Передай Сигме, — протянул Федя пакет с ёлочными игрушками.
—
*Простите, кому…?
—
*А, точно, — ухмыльнулся Фёдор —
Сергею Николаевичу.
Хостес приняла пакет, улыбнулась и хотела уже улетучиться, но Достоевский остановил её и указал на свободный столик, который не видно, если смотреть от барной стойки. Девушка оживилась и уткнулась в монитор, после провела гостя и подозвала официанта.
Конечно же, Фёдор пришёл просто отдать игрушки Сигме для украшения ёлки в ресторане, а не для того чтобы увидеться с кем-то особо значимым. Именно это он и прокручивал у себя в голове, выбирая чтобы заказать из меню.
— Зачем я? Зачем? Зачем, дурак? Зачем?
—
*Вы что-то сказали? — спросил официант.
—
*Скажите, когда закрывается бар?
—
*Через полчаса. Вы хотите что-то из бара? У нас есть сомелье…
—
*Нет-нет.
Федя косо глянул на часы. Нужно полчаса покушать, а потом… А что потом? Какой план? Что ты творишь крыса? Это же так тебе не подходит! Подумай!
И снова Фёдору захотелось убить Дазая. Он как по привычке портил все его планы и заставлял напрягать мозги. В голову пришла идея, что всё же любовь к Осаму это страдание и никакая не болезнь. И это страдание давило настолько сильно, что Достоевский был готов расплакаться.
Ужин прошёл лёгким салатиком. Более Фёдор съесть не мог. Нервничал. После он всё ждал, попивая горячий чай и думая: «не Дазай ли его приготовил». Послышались знакомые голоса и сердце крысы пропустило удар.
— Фёдор? Ещё здесь? — заинтересованно качнул головой Сигма.
— Да. Решил отужинать здесь, — ровно произнёс Федя, избегая глазами Осаму — Вы уже домой? Я подумал вас дождаться и вместе пойти.
— Дазай да, а мне вот придётся задержаться! — гневно произнёс трёхлетний, косо глянув на японца.
— Я уже извинился! Подумаешь разок опоздал, — оправдывался Дазай.
— Мне из-за тебя пришлось утром в бар встать, — продолжал возмущаться трёхлетний — Иди домой и выспись.
Сигма хмыкнул, поправил волосы и двинулся к своему кабинету, как Осаму ухватился за его плечо.
— Да ладно тебе! Завтра сделаешь. Отдых превыше всего. Пойдём вместе домой! — настаивал он.
— Ой, не хочу. Идите вдвоём.
Сигма ушёл. Дазай с Фёдором встретились взглядами и тут же смутились. Напряжённый будет путь домой…
На улице совсем стемнело и похолодало. Ночные фонари приятно падали на кожу, когда неловкость между двумя перекатывалась по спине. Молчание разъедало внутренние органы, а желание заговорить возрастало с каждой секундой, но никто не решался. Никто не мог поймать момент. Этот небольшой диалог был необходим. Он застрял как противный ком в горле, который ни сглотнуть, ни выплюнуть.
— Гирлянда, — вдруг выдал Достоевский.
— Гирлянда? — почти обрадованно переспросил Дазай, хватаясь хоть за какой-то шанс поговорить.
— Нам на новогоднюю ёлку надо купить, — указал Фёдор на магазинчик с гирляндами и разными светодиодными лентами.
— А…
Осаму расстроился, что из этого пути диалога не выйдет. Парни уже двинулись к двери, как кареглазый остановился и расширил глаза.
— Мост разводят!!!
— Саму…
Дазай уже не слушал. Он подбежал поближе и широко улыбнулся. Федя лениво шагнул за ним. В его мыслях, как у коренного петербуржца, для которого мосты стали обыденностью, было: «чёртов мост! не попали в расписание и теперь Бог знает, как добраться домой». После русский посмотрел на Осаму, который как малый ребёнок наблюдал за красотой разводных мостов. Он всё не мог насытиться ими, хотя провёл здесь уже несколько месяцев. Дазай вздрогнул и спрятал поглубже пальцы в рукава.
— Руки отморозил? — подметил Федя.
— Самую малость, — ответил Осаму, глядя на русского и улыбаясь, — Каждый раз забываю перчатки.
Фëдор усмехнулся своей идее, грубо отрыл ладони Дазая и засунул их к себе в карманы, скрепляя пальцы в замок. Теперь парни стояли достаточно близко. Настолько, что иногда дыхание достигало кожи друг друга. Оба старались не выдавать лишних эмоций, но по тому, как сильно Федя сжимал руки Осаму, было всё понятно.
— Нравится город? — вдруг спросил Достоевский.
— Да. Неплохой город, — ответил Осаму, после случайно громковато сглотнув слюну.
Фёдор пробежался по каждому сантиметру кожи шеи Дазая, размышляя как поступить. Казалось бы, вот он — мальчик, который ему нравится. Бери без остатка. Но что-то столь невыносимое коверкалось в мыслях и мешало двигаться увереннее. Фёдору было страшно посмотреть в чужие глаза, словно один неверный взгляд и оба умрут в страшных муках. В карманах, Федя почувствовал, как Осаму сжал его руки чуть крепче, что будто бы дало энергию обогнать смущение и всё же взглянуть аметистами в карие омуты.
Достоевский успокоился. Ведь Дазай выглядел точно так же растерянно, но вместе с тем, слегка требовательно. До Фёдора неожиданно дошло, что это ведь всего лишь Дазай. Дазай, с которым он хорошо проводит время и с которым ему действительно интересно. Это не кто-то страшный и грозный. Может конечно в прошлом, некто невыносимый, но сейчас всё иначе. Сейчас всё может быть так, как они пожелают.
«Нужны ли нам вообще разговоры?»
«Нет. К чему мучать своё отражение?»
Фёдор впечатался губами в смазанный поцелуй. Осаму расслабленно прикрыл глаза и ответил. Коротко, легко, без лишних движений. Обветренные губы Феди заныли, а из ранки выступила кровь и даже это Дазай успел полюбить, лишь за пару секунд поцелуя. Оторвались они друг от друга нехотя и чему-то посмеиваясь.
— Что ты думаешь об этом? — спросил кареглазый, вдруг заблестев глазами.
— Я думаю… Поразвлекаться разок можно, — хитро прищурился Достоевский.
— Так это развлечение?
— Я не знаю что это. Это просто есть.
Руки давно согрелись, но выпускать их из чужих не хотелось.
— Нормально ли это? — всё же задал этот вопрос Осаму.
— А что тебя смущает?
— Ну… Момента здесь два.
— Это что-то про отсутствие вагины? — шёпотом поинтересовался Фёдор.
— Это тоже, — улыбнулся Дазай — Мне на самом деле всё равно. Даже любопытно, но ты…
— Я?
— Тебя это устраивает? Ты же религиозный.
Достоевский усмехнулся и издал что-то на подобии «мгх, ага, да-да)».
— Когда я людей убивал в рукописи, ты не задавался таким вопросом, — всё же выдал Федя — Видишь ли в чём дело. В Ветхом Завете осуждается мужеложство, но вот в Новом Завете осуждается не само мужеложство, а именно когда это перерастает в сплошную похоть.
— Ох… Так значит ты не против такой перспективы?
— …Нет. Я с этим вполне согласен. Да и я не фанатик. Я просто верю, — загадочно ответил Фёдор и улыбнулся — Что насчёт второго момента?
Парни внимательно посмотрели друг другу в глаза. Самую прохладную малость подул ветер. Дазай кинул взгляд в бок, разглядывая величественный мост. Мимо иногда проходили люди. Странным событием повезло и на них не обращали внимания. Даже не подозревали чего-то смущающего. Наверное от того, что Фёдор стоял спиной к аллее, а тёплые одежды скрывали фигуру, и прохожие скорее думали, что это девушка, просто высокая 176-ти сантиметровая баба с карешечкой из под ушанки.
— Значит, ненависти больше нет? — спросил Осаму.
— Я думаю, сейчас не имеет значение, что там было раньше. Здесь мы другие люди. Наконец люди. Не эсперы, хоть и…
— Хоть всё ещё и связаны с даром рукописи, — проговорил Дазай и вытянул руки из карманов Достоевского — Если быть честным, ты вообще хочешь этой близости?
— Если честно, нет, — не задумываясь ответил Фёдор.
— Хаха, я тоже!
И вновь парни рассмеялись, искренне и чисто. Федя поправил съехавшую шапку и сказал:
— Но мы будем?
— Будем.
Дазай притянулся к Фёдору и поцеловал его. Вышло более страстно, чем необходимо, словно бы обоих пожирал голод. Осаму, согретыми Достоевским, ладонями скользнул к шее парня, оглаживая кожу и желая зарыться в нём, как дикий зверь в листьях холодной ночью.
Вдруг послышался дверной колокольчик. Парни дернулись и кареглазый глянул за спину Феди. По той стороне аллеи из магазинчика гирлянд выглянул хозяин и злобно помахал рукой.
—
*Пацан, задолбал со своей бабой сюсюкаться! Пшли вон отсюда!
—
*Прастыте, — еле как выговорил Дазай.
Парни суетливо поспешили уйти. Фёдор опустил голову к ботинкам, так как мужские черты лица, явно бы выдали отсутствие женских органов. А такой неловкости ему не надо. Уже уйдя на приличное расстояние, они мельком взглянули друг на друга и залились смехом. Хорошо всё было. И будет всё хорошо.
— Будет ли? — тихо спросил Осаму куда-то в пустоту — Иначе зачем автору насилие и жестокость в шапке?
— Ты что-то сказал? — повернулся Достоевский.
— Нет.
