Душевные раны

      На Фёдора нашло неожиданное вдохновение. Неизвестно, был ли это размытый вечер или пара ночных кошмаров, которые одолевали его тело из ночи в ночь, будто множество смазанных рук, вдавливающих в кровать. Федя скрежетал ручкой по бумаге и по своему обыкновению искусывал губы, как в комнату по хозяйски ворвались. — Чего делаешь, сЛаДкИй? — игриво кинул Осаму. — Господи, помилуй, — перекрестился Достоевский на такое неловкое обращение, явно сказанное в шутку — Ничего особенного. — Стихи пишешь?       Дазай упёрся рукой в стол и наклонил голову, слегка прикасаясь к спине Фёдора грудной клеткой. Федя это почувствовал, но вида не подал, лишь чуть заметно двинулся к парню, словно бы только и искал лишнего взаимодействия с ним, как жажда воды при сухости во рту. — Ты чего хотел то? — Скучно, — ответил Дазай и уселся на шкафчик рядом со столом. — Иди порисуй. — Хорошая идея!       Кареглазый стащил у Достоевского листочек с карандашом и зачиркал набросок портрета. Федя тут же понял кого рисует эта бестолочь. — У себя в комнате порисуй! — возмутился Фёдор — Весь интим мне портишь. — Я?! — надул губы Осаму — Неужели смущаешься, мой горячо-любезный? — Вот ведь… — вздохнул и закрыл блокнот Достоевский — Значит время тик-тока.       Фёдор откинулся на спинку кресла, взял телефон в руки и нажал на иконку приложения. Дазай нахмурил брови. — …Ты сидишь в тик-токе? -… — Федя замялся — Нет.       В эту секунду тик-ток загрузился и заиграла глупая песня. Фёдор невозмутимо посмотрел на Осаму и закрыл приложение. Дазай улыбнулся, сдерживая смешок. — Какой современный Федя, — покачал головой кареглазый. — Ну, всё. Я начинаю кусаться.       Фёдор перекатился на стуле ближе к Дазаю и схватил его руку, кусая ладонь и чуть свободную от бинтов часть запястья. Осаму ойкнул и перехватил кисти русского. Началась мелкая драка с попытками укусить друг друга. Кареглазый хотел толкнуть стул от себя ногой, но Достоевский зажал её своими. И пока Федя отвлёкся на то, что происходит снизу, Дазай успел вгрызться в запястье Фёдора. — Ах, ты! — возмутился русский и легонько стукнул того кулаком по макушке.       Осаму решил применить тайный приём — щекотка. Федя раскусил план и попытался в конец обездвижить кареглазого, но сил у него не хватало. Слишком уж хиленький по сравнению с этим псом. Тогда Достоевский схватил парня за шею и притянулся в слюнообмен. Дазай ухмыльнулся в поцелуй, осознав, что это отчаянная мера. Фёдор настойчиво сминал чужие губы. Осаму ответил на это и пару раз проехался языком по излюбленным ранкам русского.       Вдруг раздался стук и дверь открылась. Сигма дёрнулся и чуть не выронил бумаги из рук. Парни замерли в весьма интересной позе. — Мальчики, вы чего? — обескураженно спросил юноша. — Реслинг. — Мужицкий реслинг. — Ничего необычного. — Мужики. — Уууу, брутальность. — Мясо, кровь, кишки. — Небольшой стояк, — выдал Дазай — Но это между нами мальчиками. — Саму… — цокнул Фёдор, выпуская его из хватки.       Сигма неловко почесал затылок и подошёл поближе, передавая бумаги Достоевскому. — Тут квитанции. Надо оплатить за воду, — проговорил трёхлетний. — Фуууууу, что-то на взрослом, — отдёрнулся Осаму от бумаг, как демон от святой воды. — Сидите, «деритесь», мужики, — кинул Сигма и покинул комнату.       Аметисты слабо дёрнулись на раскрасневшиеся губы и, самую небольшую любопытность, как бы сильно себя не сдерживая, куда-то вниз, где должно было выпирать. Было это мельком, но хватило чтобы понять, что это была просто шутка. А жаль? — Посмотрим «офис»? — предложил Фёдор. — Опять этот твой. — Я думал тебе понравилось. — Ну да неплохо. — Принеси ноутбук.

***

      Пока парни распластались по кровати, на экране глупо плясал великий Майкл Скотт. Дазай, признаться, любил такие вечера. Ой, нет, не за Майкла. За неожиданное нахождение в Фёдоре чувства юмора. Оно в нём было, просто запечатано под маской цинизма. Смеялся он не разрываясь на кусочки, а лишь коротко улыбаясь, выпуская воздух из носа и прикрывая глаза. И Осаму это нравилось. Улыбался Федя и на нечто заумное и на что-то сюрреалистичное, бывало и на чернуху, но более всего — на глупость людей. Смеялся не высокомерно, а скорее по доброму, как взрослый человек над ребёнком, которому трудно есть ложкой. Возможно Фёдор понимал, что эти глупости от того, что эти люди на другом уровне. И он не винил их за это. Скорее где-то глубоко внутри ненавидел себя за то, что он другой. От этого ему и не нравились люди. Смешны и тем скучны. — Тебе не жаль Майкла Скотта? — спросил Осаму. — Не совсем, — ответил Фёдор — Без того одиночества, в котором он утопает, ему не удалось бы стать душой этого офиса. И мы бы так не привлекались сериалом. Так что… Его печаль это необходимость, которую придётся нести на себе, чтобы радовать других. Мне его не жаль, я бы был ему благодарен. — Мне кажется или тут опять какая-то отсылка на что-то религиозное?       Достоевский ущипнул Дазай за бок, от чего тот ойкнул. Тут пришёл второй момент, за который Осаму так любит эти вечера — с Фёдором он может малость подурачиться. И будет это не как бесячная игра, а два заумных сердца, которые в своём безумии пытаются хоть как-то себя развеселить чтобы выжить.       Дазай решил ответить, как его руку схватили и сцепили в замок из пальцев. Кареглазый попытался вырваться, но ничего не вышло. Коротко вздохнув, он придвинулся ближе к Фёдору. Намного ближе — когда голова устраивается на плече, а ноги зарываются в чужие, точно ленивец вцепился в ветку. Федя даже почувствовал дыхание на своей шее и малость смутился, но быстро нашёлся и опять увлёкся сериалом. Дазай тоже хотел было и по началу вышло, но лёгким течением, в услышанном сердцебиении и нежным поглаживанием ладоней пальцами, он вдруг осознал, что это нечто интимное. Мозги напряглись. Они пытались хаотично описать ситуацию, как внутри, так и снаружи.       А Фёдор продолжал расслабленно смотреть на Майкла Скотта, посмеиваться, комментировать глупости и стучать своим дьявольским сердцем прямо на ухо Осаму. Дазаю вдруг пришла идея рассечь грудную клетку и достать сердце, измазываясь в крови, чтобы после беспощадно сожрать внутренности. И тут же он исчез в мыслях. Саму словно бы мурчал, как забродивший котёнок, которого наконец подобрали и накормили. А был он до боли голоден.       Тепло.       Дазай прикрыл глаза и расслабился. От Фёдора пахло шампунем, а его грудная клетка медленно поднималась.       Тепло, но снять лишние одежды не хочется.       В каждом прикосновении, чуть заметном дыхании на коже, лёгкой шуточке на ушко — Осаму таял. С одной стороны ему это нравилось. Некое чувство эйфории захватило его и что-то ещё. Оно было чем-то неизвестным. Словно это спокойствие. Действительное спокойствие.       И как же, черт возьми, ему было тепло.       «Это лучше, чем секс.»       Чуть оттягивая свои худые пальцы, они тут же замерзали холодным и одиноким воздухом. Как только он возвращался в объятия, его тело за долю секунды согревалось, словно бы сливаясь не тело в тело, а душа в душу, что было интимнее всего на свете.       Кончики пальцев закололо. Дазай почувствовал неладное. Он начал искать подвох. Взглянул в окна, на потолок, на гирлянды. Ничего необычно. Вроде бы это реальность и всё взаправду. Отчего тогда такое ощущение? Фёдор снова выпустил воздух из носа и улыбнулся. Это стрельнуло словно пуля в сердце Осаму.       «Ещë… Улыбнись. Ещё раз, молю.»       Это реальность? Достоевский рядом с ним не чудится ему? Они обнимаются? Дазай прокручивал у себя в голове все возможные ошибки и неточности. Где-то точно был подвох.       Осаму кинул взгляд на спокойное лицо Фёдора. Ему комфортно разговаривать с ним, комфортно просто молчать. Если он захочет, может поцеловать или обнять.       Дазай поднялся, высвобождаясь из объятий, и поставил на паузу сериал. Федя потянулся вслед за ним и посмотрел в лицо парня, задавая немой вопрос. Кареглазый и хотел что-то сказать, но в горле словно оказалось стекло. Осаму сполз с кровати и на ватных ногах поспешил уйти, но, как и ранее, затея та была смешна и глупа. Он свалился на пол и задрожал. В теле билась тревога, будто включили пожарную сигнализацию. Голова раскалывалась, от того парень влез пальцами в свои волосы, оттягивая их.       Фëдор заметно напрягся и присел рядом с Дазаем, положив руку ему на плечо. — В чëм дело? — тихо спросил Федя — Всё ведь было хорошо…       «Я люблю его?»       Осаму тяжело задышал, будто сердце надули, как шар, сдавливая все остальные органы. — Мне не хорошо… — Давай вернёмся в постель. Просто полежим, может уснёшь… — Бесишь, — коротко кинул Дазай, перебивая Достоевского.       Аметисты дёрнулись. Осаму отчего-то почувствовал сильное раздражение. Затошнило. Он нервно скинул чужую руку со своего плеча. — Раздражаешь, — всё ещё плескался нервоз — Ты… Почему не убил меня? Почему ты не дал мне умереть? Почему я должен это всё чувствовать? Какой смысл? Мне это не нравится.       Достоевский осознал, что след за панической атакой будет истерика. Он потянул руку к Осаму, но тот отдёрнулся и сжал кулаки перед собой. Кажется впервые в жизни Фёдор растерялся и не знал как поступить. В голове не было ни одной идеи. Как бы вы остановили извержение вулкана или мощную волну грозовых туч?       Дазай пошатываясь вскочил и выбежал из комнаты. Федя остался на полу, прямо перед зеркалом. Он смотрел на своё отражение. В мыслях ничего не было, но просидел он долго. Ему думалось, что если он сдвинется с места, то произойдёт что-то страшное. Возможно опадут стены или разобьются окна. Лишь когда послышалось как ноутбук вошёл в спящий режим, Достоевский перебрался в постель, завернулся в одеяло и попытался найти сон.