Задачи о рыцарях и лжецах

Часть 2. Гамбит Дадзай   Святой Джоан и ее Церковью Уравнителей я заинтересовался мгновенно, как только первые упоминания об этой любопытной личности появились в англоязычной прессе – и в первую очередь в интернете. Поначалу я склонялся к версии, что это не более чем очередная утка, каких обыватели сочиняли про обладателей сверхспособностей огромное множество, но на всякий случай решил следить за ситуацией, — и чем дальше, тем меньше она мне нравилась. На тот момент, когда мне впервые встретилось имя Джоан, в Великобритании насчитывалось 167 людей со способностями. Через полгода их осталось 99. Разумеется, я основывался лишь на открытых источниках и был уверен, что истинные цифры отличаются от зафиксированных в документах, но кое-какие выводы можно было сделать и после этой исключительно неприятной и сулящей нам немало проблем статистики. Я этими наблюдениями благоразумно ни с кем не делился, но увы, однажды тему Уравнителей поднял на совещании Агентства наш драгоценный гений Рампо, который, по всей видимости, тоже любил штудировать прессу и следил за Уравнителями параллельно со мной. — А почему они называют себя Уравнителями? – спросил кто-то из мальчишек – то ли Танидзаки, то ли Миядзава. — Они продвигают риторику в том духе, что одаренные не хуже обычных людей – то есть равны им – и предлагают им «очиститься», — объяснил Рампо.  – А с чего это мы вообще хуже? И вовсе мы не хуже... (Устами младенца, подумал я. Ложная предпосылка – один из самых распространенных приемов в демагогии). — В общем, — продолжал Рампо, — идеология Джоан сводится к тому, что лишившись способностей, одаренные, во-первых, перестанут быть угрозой для простых людей, а во-вторых, смогут жить нормальной, счастливой жизнью. — Что движет простыми людьми, вступающими в эту секту – понятно, — заметил Куникида, — но что сподвигает на это одаренных? Фукудзава с видом мудреца изрек: — Такая идеология не собьет с толку меня или тебя, Куникида-кун, но вполне способна смутить неокрепший ум, а как я понял, члены секты – в основном подростки и молодежь. Даже название способности – «Проклятое дитя» — указывает на то, что Джоан предпочитает работать с юными и неуверенными в себе. (Как и ты, лицемерный ты старик; как и Мори, как и я сам, как и все на свете... Нет, вслух, конечно, я этого не сказал). Куникида с сомнением покачал головой, недовольно буркнул: — Эта женщина выступает за избавление от способностей, но сама при этом обладает способностью — есть в этом что-то абсурдное... Я не считал нужным вмешиваться в разговор, но тут не удержался и вставил: — И не только она, думаю. Движение такого рода должно уметь себя защитить – наверняка в секте есть и другие одаренные, а не только обычные люди и те, кто уже лишился способностей. Люди активно фигурируют в риторике Уравнителей, но на самом деле вряд ли имеют большое отношение к тому, что там происходит. В основном это война между такими, как мы. — Да. Битва богов и чудовищ, — сказал Фукудзава. Рампо подытожил: — Так вот... Я считаю, мы имеем дело не с подлинным лишением сил, а с какого-то рода гипнозом. Но, так или иначе, эти Уравнители представляют опасность для всех обладателей способностей. — Насчет гипноза – ты понял это благодаря «Сверхдедукции»? – уважительно спросил Куникида. Ну, он никогда не отличался большой смышленостью. — Нет, это самая обычная дедукция, — улыбнулся Рампо. – Видите ли, в Англии обладатели сверхспособностей организованы куда лучше, чем в Японии. Они зарегистрированы, подчинены закону, их контролирует специальная организация под названием Витенагемот. Как и сказал Дадзай-кун, движение наподобие Уравнителей не может оставить людей равнодушными — многие должны расценить их как угрозу и попытаться устранить. Однако Уравнители открыто действуют до сих пор, и нет информации о каких-либо их конфликтах ни с правительством, ни с какими-либо другими структурами. Все, кроме прессы, волшебным образом просто закрывают глаза на существование секты – напрашивается вывод, что Джоан каким-то образом заставляет всех недоброжелателей игнорировать себя; вряд ли имеет смысл предполагать банальный подкуп, когда речь о людях, правящих страной, так что у меня появилась мысль о гипнозе. Далее: можно предположить, что в распоряжении Уравнителей две губительных для нас способности – гипноз и обнуление – но тут можно вспомнить принцип Оккама, «Не следует множить сущности без необходимости»: ведь для обнуления гипноза достаточно. Человек просто думает, что лишился способностей. Потрясающе. Мне в голову закралось чудовищное подозрение: неужели Рампо все-таки смирился с фактом, что он никакой не одаренный, раз решил объяснять ход своей мысли последовательно, понятным простым смертным языком? Так или иначе, я какое-то время назад пришел ровно к тем же выводам, которые он сейчас озвучил. — Как по мне, разница лишь в формулировке, — резонно заметил Фукудзава. – Если гипноз эффективен настолько, что человек полностью уверен, что лишился способностей, можно сказать, что он действительно их лишился, как ни крути. Гипноз даже хуже, потому что обнуление способностей само по себе хотя бы не влияет на личность и воспоминания человека. И опять-таки не поспоришь. Все было крайне скверно, хуже некуда. — Думаю, вы преувеличиваете опасность, господа, — сказал я, дурашливо ухмыляясь. – Мы-то, слава богу, в Японии, а не в Англии, нам эта секта не угрожает, а если мы начнем вмешиваться, то заполучим очень сильного врага. Думал я при этом совсем другое: надо действовать, причем немедленно. В любой войне есть по сути только два пути к победе. Первый — это захватить инициативу с самого начала и удерживать ее до конца. Второй — сделать вид, что ты проигрываешь, дождаться момента, когда противник ослабит бдительность, и в самом конце вырвать у него победу. Но и в том, и в другом случае нужно действовать неожиданно. А чем дольше мы ждем, тем больше противник о нас узнает: если у Великой Джоан имеется хоть немного смекалки, она сейчас изучает всю информацию о людях со сверхспособностями во всем мире, которую только может найти, чтобы понять, кто может представлять для нее опасность. И как только противник поймет, что с нами (со мной, в частности) следует вести себя осторожно, фактор неожиданности потеряется, и этот способ уже не сработает. — ...Впрочем, может, и неплохо, если эти Уравнители покончат с моим бренным существованием?.. – добавил я и возвел очи горе. — Дадзай, шутить про суицид, когда ты старше тринадцати лет – чудовищная безвкусица. Ах, Куникида-Куникида, твои реакции удручающе предсказуемы. И Тюя, это медноволосое наказание, в том же ключе отзывался о моем суицидальном юморе, хотя он, разумеется, попроще эту мысль формулировал на своем языке подворотен. Что бы вы все понимали; если не шутить про смерть, про что же тогда остается шутить? — не то чтобы в мире было много забавного: по большей части окружающие нас вещи и явления или скучны, или внушают ужас, или печальны, или убоги, или безобразны... — А в тебе пропадает особо нудный школьный учитель, Куникида-ку-у-у-н, — отозвался я самым жизнерадостным тоном. — А ты... Мы начали привычно переругиваться, и первоначальная тема беседы оказалась забыта – именно этого я, собственно, и добивался.   У меня сложился кое-какой план, но при остальных членах Агентства его озвучивать не стоило. Какое же счастье, что у меня был чудесный, прекрасный Ацуси, этот ангел во плоти, святой Георгий, победитель всех на свете драконов, Петр с ключами от ворот рая. Ацуси был верен мне, как пес, и принес бы мне даже розу из замка чудовища, если бы я попросил. Я и попросил. Обрисовал ситуацию, не жалея мрачных красок, не слишком тонко намекнул, что такому сильному бойцу, как он, возможно, удалось бы покончить с Уравнителями. Попросил не распространяться об этом задании в Агентстве. — Только в Агентстве? – подумав, уточнил Ацуси. Я изобразил недоумение, веселым тоном, словно не всерьез, спросил: — А где еще? Вряд ли ты пойдешь в Мафию и расскажешь обо всем Мори, а, Ацуси? Тот смутился, тоже засмеялся: — Нет, Мори уж точно нет... Я, конечно, прекрасно понимал, с кем он собрался поделиться секретом. Ацуси и Акутагава за последнее время очень сблизились, и в данной ситуации это было мне как нельзя более на руку. Сам бы я Акутагаву ни о чем просить не стал – бывший мой ученичок чурался меня, словно я был болен проказой, и если нам доводилось встретиться, он бросал на меня исполненные весьма комичной ярости взгляды и только что зубами не скрежетал, – но я знал, что он непременно последует в Англию за Ацуси, беспокоясь за него. Оба мальчика обладали великолепными боевыми способностями. Я шутливо называл их в мыслях «Новый "Двойной черный"»; нет, они, разумеется, пока не были настолько безупречны, как мы с Тюей, — хотя бы потому, что им требовалось время, чтобы приладиться друг к другу, – и тем не менее, они составляли дуэт сокрушительной силы. Я даже допускал вероятность, что им действительно удастся сразу разделаться с этой сектой отнимателей способностей. Скучноватый вариант, но, без сомнения, самый удачный. Но, по правде говоря, я не слишком на это рассчитывал; стоило сразу приготовиться к тому, что они вернутся ни с чем — и вот тогда и станет по-настоящему интересно. Почему я был уверен, что они вообще вернутся? Тут все просто. Что могла Джоан сделать с Ацуси и Акутагавой? Было два варианта: убить или вернуть обратно загипнотизированными. Она, разумеется, догадается, что два юных паренька со сложными характерами заявились в Англию не по собственной инициативе, что за ними стоит кто-то другой, посильнее, — и ей захочется как следует напугать этого другого. Убийство – это неплохо, но весьма банально; лишение способностей не менее эффективно и притом произведет гораздо более устрашающий эффект. Своего рода послание: «Я знать не знаю, кто ты, но ты прислал ко мне своих сильнейших бойцов, а для меня это семечки; вот тебе твои красавцы – получи, распишись и больше ко мне не суйся». Во всяком случае, сам я именно так бы поступил. Может показаться, что первым же ходом жертвовать двумя настолько сильными фигурами – абсурд. Так и есть. И это была первая причина, заставившая меня эта сделать: никто бы не подумал, что Ацуси и Акутагава – всего лишь крючок. Но это был весьма тяжеловесный крючок, способный ранить мою рыбу достаточно болезненно, чтобы она не отмахнулась от угрозы, как случилось бы, если бы я использовал каких-нибудь мелких сошек, а заинтересовалась моей персоной и, скажем так, всерьез вовлеклась в ситуацию эмоционально. Я был уверен, что за Ацуси и Акутагавой в Японию последует кто-то из этих Уравнителей, чтобы посмотреть, куда приведет этот след, к кому они пойдут. Столкнушись с серьезными противниками в лице Ацуси и Акутагавы, Святая Джоан совершенно правильно решит, что и человека, который их послал, нельзя недооценивать; искать и устранять его она отправит сильнейших из своих подручных, и я сразу пойму, какова расстановка на поле.   Пока мальчики были в Лондоне, я поддерживал связь с Ацуси, но сообщаемая им информация была малоинтересна – кое-какие сведения о секте я получил, но подобраться близко к самой Джоан представлялось затруднительным, как я и ожидал. Потом связь резко прервалась, и стало ясно, что рыба заглотила крючок. Я встретил Ацуси и Акутагаву прямо в аэропорту Нарита, как заботливейшая на свете матушка, хотя они, разумеется, о моем присутствии там даже не подозревали. Я знал, каким рейсом они прилетят: списки пассажиров – конфиденциальная информация, но я регулярно проверял почту Ацуси и нашел там обратные билеты – неоправданно дорогие, явно купленные впопыхах и, скорее всего, даже не им самим. Я пристально изучал всех пассажиров, прилетевших тем же рейсом; примерно половина самолета были иностранцами, но я сразу выделил нескольких людей, которые явно следовали за Ацуси и Акутагавой, — умение вести и обнаруживать слежку мне пригождалось и в Мафии, и в Агентстве. Их было четверо, один парень и три девушки, весьма колоритная группа. Они не особенно даже скрывались – хотя мои парнишки вернулись из туманного Альбиона в столь плачевном состоянии, что не заметили бы преследователей, даже если бы те шли прямо следом за ними, не отставая ни на шаг. Англичане следили за Ацуси с Акутагавой, а я следил за ними. Все шло как по маслу. Когда мои мальчики вернулись, я собирался подать им какой-нибудь знак, чтобы они, не дай боже, не ринулись очертя голову сразу искать меня – ума-то отнюдь не палата что у одного, что у другого – но они без всякого знака сразу пошли именно туда, куда надо; а за ними туда же направились и их загадочные преследователи. К Тюе. На следующий день на йокогамских подпольных интернет-площадках появился запрос на информацию о Тюе Накахаре. Прекрасно, восхитительно. Раздражающе умный наш Рампо, насколько мне было известно, не имел привычки путешествовать по этим хищным придонным глубинам интернета – чему я был очень рад, поскольку он, пожалуй, являлся единственным человеком в Йокогаме, у которого хватило бы смышлености связать воедино все эти события и догадаться, что они имеют отношение ко мне. Рампо... и, пожалуй, еще Мори. Хитрый старый паук, которого я ненавидел всеми фибрами души. Мори, без сомнения, был обеспокоен отсутствием Акутагавы, а интерес к Тюе должен был встревожить его еще больше. Но про Мори я точно знал, что он, не обладая достаточной информацией, ничего предпринимать не будет — выждет и посмотрит, что будет дальше. Вообще, конечно, медлить – это иногда самая разумная позиция. Например, если бы я сразу бросился предлагать английским гостям информацию о Тюе, это выглядело бы ненатурально – как будто им настойчиво скармливают ложный след. Поэтому я выждал несколько дней. В это время я немного следил за ними — они остановились в гостинице в припортовом районе Минато-Мирай 21 – но приближаться к ним на столь близкое расстояние, чтобы пытаться подслушать разговоры, было опасно. За это время англичане, разумеется, что-то узнали о Тюе самостоятельно или с помощью ненадежных Тюиных коллег из Мафии, каких-нибудь мелких любителей наживы. Что они могли узнать? Что Тюя Накахара — одно из самых высокопоставленных лиц в Мафии и один из самых могущественных одаренных в Японии, а то и во всем мире. Идеально. Именно такой человек мог почувствовать в секте Уравнителей угрозу и послать своих подручных в Англию разобраться с проблемой, не правда ли? Меня не пугало, что они успеют собрать слишком много информации и не заинтересуются моей: я приготовил более заманчивое предложение. «Информация», как же. Сумма, которая была упомянута в даркнете, предлагалась явно не за сведения о том, что Тюя любит транспортные средства с любым количеством колес и зашкаливающую за спидометр скорость, ест стейки с соусом терияки, кофе пьет исключительно залив туда полчашки сливок и каких-нибудь сладких сиропов, хвалится умением висеть вниз головой, не теряя шляпу, или поет по утрам в душе Space Oddity Дэвида Боуи. В таких случаях каждому понятно, что идет охота. Через несколько дней я анонимно написал, что у меня есть кое-какая информация (в этой теме уже было несколько похожих сообщений) и предложил перейти в почту – естественно, указав никому не известный свежесозданный адрес. Довольно скоро мне ответили. Я в новом письме представился как Дзёси Икита («выживший самоубийца» — я решил, что это весьма остроумный каламбур, вы же простите мне мои маленькие слабости?) и практически без обиняков сообщил, что мне хорошо известны привычки Тюи и я могу подсказать, где его можно найти и как застать врасплох. Мне предложили встретиться лично.   Местом встречи мои приятели по переписке по некой странной причине выбрали кафе с кошками. Вероятно, для иностранцев такие места – экзотика; что ж, это, во всяком случае, не так пресно, как бар. Я не знал, успели ли англичане в процессе сбора информации узнать что-то про Агентство и его сотрудников, но на всякий случай решил не выставлять напоказ бинты, слишком уж это запоминающаяся часть облика Осаму Дадзая – а я намеревался перевоплотиться в кого-нибудь совершенно другого. Я выбрал свитер с высоким воротом и длинными рукавами. Заодно приобрел щегольский шарф и (скрепя сердце!) не менее щегольскую шляпу в стиле Тюи: я решил, что стоит надеть какую-то приметную вещь, наиважнейшее правило маскировки – сосредоточить всеобщее внимание на деталях, которые в обычной жизни в твоей внешности отсутствуют. Котокафе в целом мало отличалось от обычного – заурядные ряды столов, всюду витавший аромат кофе и сладостей – если не считать расставленных вдоль стен разнообразных кошачьих домиков и приспособлений для лазанья и, собственно, самих кошек. Эти создания, всевозможных пород и расцветок, были повсюду: сидели, лежали, расхаживали вдоль столов, запрыгивали на стулья. Фукудзава непременно бы пришел в восторг, и Ацуси тоже, он не меньше нашего шефа обожал кошек. Он, глупенький, даже на манэки-нэко в витринах вечно оглядывался. Но я не хотел сейчас думать про Ацуси. Я увидел своих англичан едва только вошел: барышни расположились рядком на одном диване и в шесть рук гладили и мучили лысого морщинистого сфинкса — чудовищная, совершенно нежизнеспособная в отсутствие хозяина порода, потому и льнут так к людям. Юноша, сидевший чуть поодаль, сразу устремил на меня тяжелый, словно каменная глыба, взгляд. Я приблизился и сказал по-английски: — Кажется, это с вами я должен встретиться? — Несколько ваших коллег... — ...зачем-то пытались дать нам... — ...ложную информацию, — произнесли девушки почти в один голос. Несколько обескураженный, я заметил: — Не слишком-то вежливо начинать разговор с претензий, прелестные леди. И кто бы с вами ни встречался, это были не мои коллеги. Девушки зачем-то повернулись к своему спутнику, тот кивнул и лениво и равнодушно сказал: — Да. Он работает не на Мафию. Ого. К такому форсмажору я, по правде говоря, не готовился. Будь я Тюей, я бы сказал проще: «Охуеть не встать». Заготовленная мной легенда и стратегия поведения явно нуждались в корректировках. К нам подошел официант. Мои собеседники заказали зеленый чай матча с молоком – удручающе предсказуемо, стандартный выбор всех иностранцев, — а я – кофе. Чтобы оттянуть время и придумать, в какую сторону импровизировать, я спросил юношу: — Вижу, у вас есть суперспособность? — Какая наблюдательность, — презрительно усмехнулся тот. – Да. Она называется «De Profundis», «Из глубин». Девушки решили внести ясность: — Наш коллега Уайльд умеет... — ...читать мысли... — ...и намерения людей. — Поэтому предупреждаем, мистер Икита... — ...чтобы не терять наше и ваше время... — ...врать нам бесполезно. Их манера разговаривать словно некий мистический триединый организм, явно имевшая целью устрашение, выглядела довольно нарочито и слегка раздражала. — Должно быть, приятно обладать такой полезной способностью, — я старался быть максимально милым и вежливым. — Да бросьте, вы ведь тоже не обычный человек, — все так же высокомерно заявил Уайльд. Он не спрашивал, а говорил уверенно, словно видел меня насквозь и заранее предвидел каждое мое слово и действие. Я в своей жизни видел достаточно блефа, чтобы его распознать, и это был не особенно искусный блеф. Для начала, в чтение мыслей я не верил. Нет, конечно, я знал, что в мире имеется множество людей с самыми разными сверхспособностями. Но мышление – чрезвычайно тонкий, сложно организованный, многослойный процесс. В мозгу непрерывно происходит работа, которую не отслеживаем даже мы сами; если бы можно было слушать чужие мысли, как радио, большая их часть звучала бы как неразборчивый шум, перемежающийся редкими отчетливыми фразами. Нередко случается, что крутится какой-то образ в подсознании – а сформулировать идею затруднительно; на поверхности у нас одни мысли, чуть глубже – совсем другие, а на самой глубине – и вовсе такие чудовища, которых встретишь разве в Марианской впадине. Чтобы привести это все в соответствие, многим и десятка лет у психотерапевта недостаточно. А еще, если без лирики, если бы этот потешный заносчивый мальчишка взаправду обладал талантом заглядывать к людям в голову, словно в книгу, – они бы помалкивали об этом и уж точно не подчеркивали так явно. Он бы, едва бросив на меня взгляд, сразу разгадал мой замысел, и сама эта беседа не происходила сейчас — я бы сейчас уворачивался от пуль или уже лежал на полу среди этих очаровательных пушистых созданий, безнадежно и непоправимо мертвый. Итак, юноша блефовал. Зачем делать вид, что умеешь читать мысли? Ответ очевиден: затем, что не умеешь этого. Но и на пустом месте Уайльд притворяться бы не стал, это бы сразу вышло им боком. Скорее всего, у него была какая-то способность попроще, но он подпускал пафоса, чтобы запугать собеседника, как и сестры со своими разделенными на троих фразами. Что-то вроде детектора лжи?.. Если так, лучшего и желать нельзя: вранье без вранья – это то, чем я занимаюсь с удручающим постоянством, прекрасно зная, что самая убедительная ложь – та, которая очень похожа на правду или в значительной мере является ею. Поглядим, справится ли «детектор лжи» с недомолвками, общими фразами, подменой понятий, когнитивными искажениями... Я приветливо улыбнулся и сказал: — Да, вы правы, у меня тоже есть способность. – И, не дожидаясь прямого вопроса, какая именно, уточнил: — В будущем, возможно, я вам ее продемонстрирую. Но она... не боевая. По правде говоря, в отсутствие партнера от меня толку мало. – Тут я изобразил легкое смущение. И добавил: – Я... я, знаете ли, мастер иллюзий: умею заставлять людей верить в то, чего нет, и обвожу вокруг пальца. — Иллюзии – не такая уж бесполезная способность, — подозрительно сказал Уайльд. — Моя способность действует совсем недолго, — с удрученным видом вздохнул я. — Я не очень часто прибегаю к ней, предпочитаю работать головой. — Мда... Все понятно с вами, – в голос моего не-сказать-чтобы-очаровательного собеседника вернулись прежние презрительность и скука. Надеюсь, он представил себе что-то максимально нелепое и бесполезное. Как видите, ни слова прямой лжи, и все же, смею надеяться, мне удалось нарисовать в воображении моих собеседников картину, не вполне соответствующую действительности, зато прекрасно подходившую к моему плану. — Если вы не из Мафии... — ...то откуда знаете... — ...Тюю Накахару? – спросили девушки. — Я работал на Мафию какое-то время. Потом ушел оттуда. — Почему вы ушли? — Мне не нравились ни цели, ни методы. Скромный заработок школьного учителя, конечно, не сравнится с тем, сколько я получал в Мафии... В деньгах я, увы, нуждаюсь нередко. Если вы не обманули насчет награды, она здорово поправит мое положение. В последнем я, кстати, был кристально честен – Фукудзава платил агентам сущие гроши. Весьма забавно было препираться с Куникидой из-за денег, бедный зануда вел учет наших убогих финансов с такой скрупулезностью, будто это было делом его жизни. — Вы – учитель? — Разным приходится заниматься, но мне всегда хотелось считать себя в первую очередь учителем. Прочими своими умениями я не особенно горжусь. — Вы не боитесь, что если сдадите нам мистера Накахару... — ...Мафия может узнать про это... — ...и отомстить вам? – Я скорее боюсь того, что будет, если он не попадет в ловушку, куда я планирую его завести. Вот тогда мне точно конец. – Все же честность — наиприятнейшая вещь! – Портовая Мафия – гнойник в теле этого города; там множество людей, которых я не перевариваю. Таких, которые могут выпустить человеку кишки просто за то, что он косо на них посмотрел. Но только одного человека там я по-настоящему боюсь... — Приходилось выбирать слова весьма тщательно. — Думаю, вы уже поняли, что Накахара – один из самых опасных людей в Мафии. Боялся я, разумеется, не Тюю, но расставленные нужным образом факты могут прекрасно составить видимость логической цепочки. («На-ка-ха-ра» — звучало так странно, почти незнакомо; для меня он всегда был просто Тюя, ростом немногим больше пяти футов даже в шляпе...) — Итак, вы хотите устранить мистера Накахару, потому что боитесь его, — с важным видом сделал вывод Уайльд. Его продиктованная блефом манера не задавать прямые вопросы оказалась весьма удобной – можно было давать такие же окольные ответы. — По правде говоря, я когда-то работал с ним вместе, и он самый невыносимый человек на свете, — поведал я доверительно. – Он причинил мне столько зла, сколько не причинил никто другой. Его голос, внешность, манеры, привычки... Все это страшно меня бесит. — То есть вы идете на это... — ...ради денег... — ...и мести? — В первую очередь из страха: я хочу избавиться от опасного врага. Но если мне при этом удастся и денег получить – будет просто великолепно. Так вот. Если я прошел проверку, господа, предлагаю перейти к делу. Я так понимаю, у вас уже достаточно информации о Тюе Накахаре. У меня есть более конкретное предложение: я могу заманить его в ловушку для вас. При каждой моей фразе девушки косились на Уайльда. Тот кивал, подтвержая мои слова. Принесли заказанные напитки. Я передал ему чашку — наши руки на мгновение соприкоснулись — и сказал: — Я тоже люблю зеленый чай. — Нет, вы его терпеть не можете, — холодно сказал Уайльд. — Вы пытаетесь проверить, действительно ли меня нельзя обмануть даже в мелочах? Вообще-то я только что выяснил не только это, но и нечто гораздо более любопытное, но сейчас на этой детали останавливаться не стоило. Я рассмеялся: — Вы очень проницательны, Уайльд-сан. Но, надеюсь, вы простите мне маленькую ложь насчет чая – ведь в остальном я пока не сказал вам ни слова неправды. — Да, это верно, — сказал Уайльд. — Хм. Хорошо. Девушки расслабились: по всей видимости, я успешно прошел проверку. Самое сложное собеседование в моей жизни – не то чтобы у меня имелся хоть сколько-то впечатляющий опыт в этом деле, не считая экзамена в Агентство, и все же. — Я указал в письме имя, а вы до сих пор не представились, — заметил я. — Прошу прощения, мистер Икита. Мои коллеги – Шарлотта, Эмили и Энн Бронте. Меня зовут Оскар Уайльд. — Что ж, будем знакомы...   ***   Я явно чем-то прогневил мироздание, потому что форсмажоры сыпались один за другим. Впрочем, то, что последовало за знакомством с английскими гостями, не было таким уж форсмажором, это, скорее, было то, чего я сознательно избегал. Белая обезьяна, мысли о которой я гнал из головы все это время – и, как и положено, не то чтобы достиг в этом деле большого успеха. Только у меня это была не обезьяна, конечно — хоть и белая. Словом, мне наконец пришлось встретиться и поговорить с Ацуси. Мальчишка пришел прямо в Агентство. Когда я увидел через окно его серебристую, как пух облетающего одуванчика, голову, первым моим порывом было позорнейшим образом сбежать через черный ход. Его визит сюда был чертовски некстати – я-то рассчитывал, что он сначала попытается поговорить со мной наедине, а теперь все Агентство узнает про его утрату способностей и, уж конечно, связать этот факт с нашим недавним разговором про секту Уравнителей сможет даже распоследний Танидзаки. Мне предстояла крайне неприятная беседа с Фукудзавой, меня ждали косые и, возможно, опасливые взгляды Рампо, Куникиды и остальных. Периодически — когда из-под маски Дадзая-беспечного ленивого дуралея вылезало то, чем я являлся на самом деле, как тесто, не помещавшееся в кастрюле, — они вспоминали, что Осаму Дадзай – чужак в их чудесном Агентстве, кукушонок, подброшенный в это гнездо доброты и человечности; мне каждый раз стоило немалых усилий заставить всех об этом забыть, запихивая это неприглядное тесто обратно. Оставалось лишь надеяться, что мои дражайшие коллеги хотя бы не будут сейчас вставлять мне палки в колеса – точнее, попросту не успеют, поскольку близилась суббота, «день икс». К тому же мне, увы, требовалась кое-какая помощь некоторых из этих коллег. Конечно, получить эту помощь, когда никто не знал про случившееся с Ацуси — когда все были настроены мирно — было бы значительно проще, но что уж теперь; видно, от показательной порки с покаянием не отделаться... Короче говоря, сбежать я при всем желании не мог. Поэтому я собрал все мужество, что у меня было, и остался. Остался — и слушал, как Ацуси рассказывает уже известную мне нехитрую историю про грехи, очищение и кондитерскую, как Акико уводит его на осмотр и свои... лечебные процедуры; как он вопросительно и умоляюще смотрит на кого угодно, кроме меня, словно на мне надета шапка-невидимка. Из какого-то причудливого рыцарского благородства Ацуси ни словом не обмолвился о том, что я причастен к этому делу. Он поведал Агентству, что забыл практически все на свете, кроме своего желания очиститься от греховной способности; но его добросердечие не принесло мне ни малейшей пользы, потому что все остальные, увы, превосходно помнили разговор про Уравнителей и прямо-таки жгли меня взглядами. Наконец я, не выдержав, сказал: — Слушайте, я и без ваших кислых рож знаю, что я – свинья. Да, это моих рук дело и моя вина; но я надеюсь, что Ацуси со временем вернется в норму, раз это просто гипноз... — Дадзай... — сказал Фукудзава. – Ох, Дадзай. Надеюсь, ты правда понимаешь, почему то, что ты сделал — неправильно во многих смыслах. Правильно-неправильно, нули и единицы... Я знал, что Фукудзава слишком умен, чтобы искренне придерживаться этой утомительной черно-белой морали, но, разумеется, перед остальными ему требовалось поддерживать свое реноме хорошего человека, доброго, мудрого, участливого — словом, уж точно не такого, как больной на всю голову Дадзай, который снова заигрался в свои мрачные игры. Мир стал бы гораздо более приятным местом, если бы люди меньше переживали о своем светлом образе и больше думали головой, не правда ли? Нет, меня не обидело бы, если б они не поняли мой план — он действительно был довольно сложным, а большое видится на расстоянии, и постичь его было под силу, думаю, одному лишь Рампо (который, правда, со свойственной ему сентиментальностью счел бы этот план бесчеловечным). По правде говоря, меня покоробило, что они даже не попытались выяснить, зачем я сделал то, что сделал, не пожелали посмотреть дальше своего носа, — и эти люди еще именовали себя детективами... — Нет, не понимаю, — честно ответил я. Фукудзава только вздохнул и потер лоб. На его лице не было гнева – лишь усталость, как у родителя, который устал твердить одно и то же любимому, но непутевому ребенку. Я часто видел у него этот взгляд и, по правде говоря, каждый раз раздражался; он не имел права на меня так смотреть, я не был его ребенком – ни его учеником, ни воспитанником... Если уж продолжать эту аналогию, я был ребенком Мори, его шедевром, хотя сам он, без сомнения, считал меня неудачей. Но мне не хотелось думать об этом — аналогия грозила завести в темные и крайне гнетущие места. — ...Можете ненавидеть меня, можете проклинать... – продолжал я. — Но вы знаете меня достаточно давно и достаточно хорошо, чтобы знать, что мои стратегии всегда работают. Я не ошибаюсь; если в плане есть ошибка – это уже не мой план. И поверьте, это лучший план в данной ситуации. Я не прошу вас меня понять сейчас — обещаю, вы скоро увидите, чего я хотел добиться. Пока я прошу только довериться мне. Клянусь, больше никто из Агентства не пострадает... за исключением, возможно, меня самого. Я пока не могу вам все объяснить, простите, но если верите мне, не мешайте. Просто не мешайте. И еще... — Я зажмурился и выпалил: — Куникида, я попрошу тебя сделать несколько вещей с помощью твоего блокнота... И, Дзюнъитиро, мне очень нужен твой прекрасный, волшебный, удивительный «Мелкий снег». Лишь одна небольшая иллюзия. Сущая ерунда и одновременно – дело жизни и смерти... в частности, моей смерти. Скорее всего, твоя помощь мне нужна будет в воскресенье, в аэропорту. Пока я говорил, видел, как взгляды нескольких пар глаз, смотревших на меня с напряженным вниманием, постепенно смягчаются, но стоило мне перейти к просьбам – и все снова напряглись. — Ну... Я бы рад помочь, но не знаю... я... — Танидзаки замялся. Он уважал меня и был польщен, что я похвалил его способность, но явно не хотел повторить судьбу Ацуси. — Дадзай, если с моим братом что-то случится, я сломаю тебе ноги и засуну их в твою же задницу, — милым голосом, но без тени шутки сказала Наоми. Как будто Тюей повеяло, я даже чуть приободрился. — Я ведь пообещал, что никто из Агентства не пострадает. Милая, можешь пойти с нами и увидеть все своими глазами, и если с головы Дзюнъитиро упадет хоть один волосок, засунь мне что хочешь и куда хочешь. – Я нашел в себе силы улыбнуться очаровательнейшей улыбкой, пытаясь разбавить сгустившееся напряжение. — И пойду, будь уверен, — с вызовом сказала она. – И посмотрю, и... Тут вмешался Фукудзава: — Без моего разрешения никто никуда не пойдет. Мы с агентами обсудим дальнейшую стратегию, а тебе, Дадзай, думаю, сейчас стоит поговорить с Ацуси наедине. Сходите прогуляйтесь. Спасибо за тактичность. Мог бы прямо сказать: «Иди-ка нахуй, Дадзай, никто тут сейчас тебе не рад». Да мне и самому не очень-то хотелось сидеть под этими обвиняющими взглядами. Впрочем, оставаться наедине с Ацуси мне хотелось еще меньше, но никто, увы, не спрашивал, чего я там хочу. Мы шли по набережной. Было зябко и хмуро, пронзительно кричали чайки – небо набухало дождем, город казался таким же болезненно-тревожным, замершим перед бурей, как сам Ацуси. Мой Ацуси со своей кроткой улыбкой, своими добрыми, не видевшими доселе во мне тьму глазами не существующего в природе цвета лаванды и солнца, в своих трогательных коротеньких брюках, обнажавших лодыжки (Мори, охочий до хрупкой детской красоты, назвал бы их пленительно, искусительно короткими). Какое-то время мы шли в тишине, потом Ацуси сказал: — Ты ведь знаешь, как это исправить? Ты всегда знал, как надо поступить. Всегда всех спасал... Я молчал. — Я тебя не виню, — неуверенно сказал он. — Да? – я невесело усмехнулся. – За что именно, Ацуси? — За то, что ты... послал меня в Лондон... и там меня лишили этой... моей способности. Я молчал. Ацуси полувопросительно продолжал: — Хотя ты знал, чем это грозит... то есть осознанно мной пожертвовал. По сути, обманул меня, использовал нас с Рюноскэ просто как приманку или что-то вроде того... Я молчал. — Ты правда веришь, что моя способность когда-нибудь вернется? – спросил он почти умоляюще. — Я не знаю, — ровно сказал я. Ацуси дрожащим голосом сказал: — Я не прошу о сочувствии, но... неужели у тебя нет вообще никаких оправданий? Я остановился, Ацуси тоже – чуть не влетев мне в спину. — Что ты хочешь услышать? – резко спросил я. – Что я не понимал, что делаю? Что я потрясен, что не знал, что все будет так плохо? Но я все обдумал. Я ждал, что так будет. Ацуси закусил губу. Казалось, он вот-вот расплачется. — ...Ты меня винишь – так и скажи. Я не отрицаю своей вины — и это хорошо, когда есть, кого винить. Это правда, ответственность за то, что ты потерял способность превращаться в тигра — на мне, и я не буду опускаться до оправданий, — продолжал я. — Но вот скажи мне: если не только ты, а все на свете лишатся способностей, кого тогда винить? На ком она будет, эта ответственность? Ацуси угрюмо молчал. — Ты когда-нибудь слышал о «проблеме вагонетки»? Он покачал головой. Конечно, зачем я вообще спросил. — Это мысленный эксперимент, который противопоставляет бездействие и умышленное проявление жестокости для достижения положительных результатов. Если вкратце... — Я потер висок. – По рельсам несется тяжелая неуправляемая вагонетка, и на ее пути находится множество людей, которые погибнут или пострадают, если она на них налетит. И чтобы остановить эту вагонетку, надо бросить под ее колеса... ну скажем, двух других людей. – Лицо Ацуси, который, пока я рассказывал, недоуменно хмурился, наконец осветилось пониманием. — Большинство опрошенных отказываются предпринимать что-либо в такой ситуации. Но ведь совершенно очевидно, что надо сделать, учитывая, что смерть этих двоих обернется спасением множества других людей. Сам не знаю, ради чего я это ему рассказал. Для каждого человека есть свои крючки; крючком для Акутагавы была сила, для Ацуси – доброта. Доброта, а не правда. Правду не любит никто. Ацуси какое-то время молчал. — Ты знаешь столько умных вещей, но ты иногда такой дурак, Дадзай, — звенящим голосом сказал он после паузы. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, но я бы никогда не бросил на рельсы тебя. Ты для меня всегда был... В общем, я тобой всегда восхищался. Кажется, что ты такой удивительный, такой обаятельный, такой умный, всегда знаешь, как поступить. Но если вглядеться, понимаешь, что на самом деле ты... не плохой, нет... просто пустой. Тебе никто не нужен, и даже сам ты себе не нужен... Зачем я вообще все это слушаю, спросил я себя. Можно подумать, я был виноват в том, что Ацуси ко мне привязался. Я ему в наставники не напрашивался. — ...Рюноскэ вот тебя ненавидит, — продолжал Ацуси. – А я не смогу. Знаешь, я искренне желаю, чтобы у тебя когда-нибудь появился человек, который узнает, что ты... вот такой... и все равно будет тебя любить. Хоть и не знаю, нафига ты кому-то такой сдался. Как ни странно, он все еще не плакал. В его сухих глазах яснее ясного читалось, что он только что наконец как следует разглядел стоявшую напротив него пустую страшную тварь – которой, по неприятному совпадению, оказался я; увидел ее без прикрас, взвесил с точностью, до которой далеко даже палате мер и весов, и безжалостно выскреб из своего сердца, как простую грязь, присохшую к отворотам его коротеньких детских брюк. — Хочешь меня ударить? Этот вопрос придал нашему чудовищно неловкому, весьма нудному, никому не нужному разговору совсем уж излишний драматизм. А я задал его потому, что мне вдруг вспомнилась сцена из «Книги джунглей» — эта книга никогда не принадлежала к числу моих любимых, но, как многое из прочитанного в самом раннем детстве, запечатлелась в моей памяти с поразительной рельефностью, — где Багира бьет Маугли за не помню уже какой проступок, и тот без возражений принимает наказание; сразу после этого он прыгает к Багире на спину и между ними все хорошо, как и раньше. — Разве от этого что-то изменится? – тусклым голосом сказал Ацуси. Я не ответил. Он постоял какое-то время рядом со мной, а потом решительно развернуся и направился обратно к офису Агентства. Я смотрел ему вслед, пока его фигурка не сделалась такой маленькой, что у меня заболели глаза из-за старательности, с которой я всматривался в даль. Сначала Фукудзава со своим отеческим сочувствием, теперь это. Я, конечно, заранее все это предвидел, и все равно чувствовал себя оплеванным. Надо сказать, чувства подобной силы посещали меня крайне редко. В то же время я в каком-то смысле был рад услышать все это от Ацуси, потому что его прежняя преданность мне граничила с болезненной аддикцией. Нет. «Рад», вероятно, не то слово. Скорее, я всегда знал, что рано или поздно это произойдет. Ацуси, Ацуси... Тебе сейчас кажется, что ты потерял любимого учителя? Что твой кумир обратился в труху? Но на самом деле ты ничего не потерял – у тебя ничего и не было никогда. Я скверный наставник, скверный попутчик, скверный человек. Из своих учеников я делаю психопатов, люди, которые считают себя моими друзьями, умирают. С тебя просто спали розовые очки, Ацуси. Тебе кажется, что после того, как я тебя подобрал, у тебя появились друзья и близкие, но это не так. Время изменит и их, и тебя — все обратит в гнилье, пыль и призраков: одним из этих людей ты станешь безразличен, другие тебя возненавидят, третьих заберет смерть. Равнодушный язык времени слизнет твои мечты и надежды, твою молодость и здоровье, способность ясно мыслить и дар удивляться, все пережитые тобой радостные мгновения и даже воспоминания о них, а в конце концов – и тебя самого. У тебя ничего нет и никогда не было, Ацуси. Как и у всех остальных. Все, что, как нам кажется, у нас есть, — иллюзия, морок, лишь дым и зеркала. Все дано нам взаймы, нет ничего истинного, ничего надежного. Судьба каждого цветка – ссохнуться, каждого яблока – сгнить; даже самое восхитительное лето отгорит и сменится ледяным дыханием зимы, и само солнце в конце концов погаснет. Чем раньше ты уяснишь это, тем лучше. Я – пустой? Конечно. Все мы пустые. И вокруг, и внутри нас — лишь одна пустота. Оглушительная черная пустота.   ***   Обычно зрелище маленького, изящного, прелестного Тюи, сыпящего ругательствами и орущего как противокражная сигнализация, вызывало у меня умиление. Иногда – если ему удавалось в наших постоянных пикировках меня задеть – злость. Сегодня... не знаю, что я чувствовал. Ничего? Или, наоборот, слишком много всего? Я был выжат; я не хотел с ним препираться – и без Тюи уже двое людей вчера возомнили себя моей совестью и прочли нотации. Но передо мной стояла задача довести его до белого каления, чтобы он полностью потерял над собой контроль. У Тюи не возникло мысли о ловушке – я же написал ему про встречу еще неделю назад, еще до того, как он узнал, что англичане интересуются его персоной, к тому же он верил мне даже сейчас, – но он ведь постоянно на автомате считывал массу, объем и плотность всех окружающих объектов в определенном радиусе, а нужно было, чтобы сестры Бронте смогли подобраться к нему незамеченными... Я выдал пару вялых оскорблений — про хождение вниз головой, про спиртовой завод... От Тюи, конечно, пахло не только алкоголем, его близость окатила меня множеством запахов: вином – да, не без этого, — но еще — дымными и сладкими духами, бензином, шоколадом, еще какой-то едой, табаком – в последнее время он увлекся какими-то диковинными индонезийскими сигаретами... Тюя был продуктом изящной цветочной инженерии Коё Одзаки, выросшим на сухом дёрне убогой уличной культуры (и еще Мори время от времени подстригал ему листики на свой манер, но, слава богу, начал делать это слишком поздно, чтобы что-то всерьез поменять в личности). Вульгарность соседствовала в нем с некой непостижимой харизмой и грацией. Тюя любил море самых разных вещей – порой абсурдно противоречивых, в основном дорогих, ярких, громких и бессмысленных. Каждый раз, когда Тюя оказывался достаточно близко (я бы охотно забыл все наши проклятые случайные встречи в барах, в «Люпене» я давно перестал бывать по разным причинам, но им, увы, список питейных заведений в Йокогаме не ограничивался), он беспардонно, бесцеремонно вторгался со всем этим букетом — таким же чрезмерным и слишком живым, как и все остальное в нем, — в мое пространство. Это раздражало; как будто это все имело какое-то значение – цена алкоголя, вкус еды, марки автомобилей – эти мимолетные нелепые удовольствия. В нем вообще помещалось слишком много всего для человека такого небольшого роста и хрупкого сложения – опаляющей ярости, нечастой, но сокрушительно искренней доброты, бесстыдного самолюбования и такого же бесстыдного удовольствия от жизни. И это тоже раздражало. Если уж каяться со всеми подробностями несомненно имевшего место внутриличностного конфликта, я с нежного, почти детского возраста сомневался, не влюблен ли в него; это сложное, смутное чувство, в самом существовании которого я не был уверен, было вполне взаимным (несмотря на душевную черствость, за которую он постоянно мне пенял, совсем уж слепым я все-таки не был), и все же совершенно безнадежным, поскольку мы с Тюей были несхожи настолько, насколько только можно вообразить, и жажда взаимного обладания не принесла бы ничего хорошего, даже если бы каждый из нас в достаточной мере проник в другого – и я говорю вовсе не о тривиальном совокуплении. Но вернемся к пресловутой встрече «под красной лентой». Весьма удачно, что у Тюи тоже не было настроения пререкаться: он просто перешел к мордобою. Когда он заорал: «Ты хоть к чему-то в жизни относился серьезно?», лицо у него было просто страшное. Я почему-то в этот момент снова вспомнил «Книгу джунглей». Уж кто-кто, а Тюя никогда не стеснялся ни ударить меня, ни высказать все, что думает, обложив трехэтажным матом... И хорошо. Если уж взялся работать моей совестью, будь добр соответствовать. У совести Осаму Дадзая должны быть железные нервы, ядовитый язык и пудовые кулаки. Когда все закончилось, я немного постоял, прислонившись к дереву – дожидался, пока перед глазами перестанут мельтешить пятна – потом выпрямился, сплюнул кровь и пошел за тремя каштановолосыми девушками. Честно говоря, я бы сейчас предпочел лечь где-нибудь прямо тут под деревом и отключиться так же, как Тюя, но меня ждал разговор со Святой Джоан. Я знал, что она скажет и что предложит.   ***   Святая Джоан оказалась сухощавой блондинкой средних лет с длинным лицом – я знал это лицо, именно оно фигурировало в статьях о секте Уравнителей. — Добрый вечер, мистер Икита, — сказала она с экрана. — Добрый вечер, мадам. — Для начала хочу поблагодарить за проделанную работу. Надеюсь, вы довольны оплатой. — Сумма, безусловно, внушительная. Я очень рад, что все вышло как надо. При беседе присутствовал наш милый «детектор лжи» — Уайльд – так что снова пришлось прибегать к экивокам. Я уже начал получать определенное удовольствие от этой игры. — Скажите, не хотите ли вы заработать еще немного денег? — О какой сумме речь и что от меня требуется? — Скоро я все расскажу, и не сомневайтесь, речь о большой сумме, — улыбнулась Джоан. Я решил, что пора внести немного разнообразия в свою роль недалекого жадного негодяя, и доверительно сказал: — Деньги – это хорошо, но меня интересуют не только они. Видите ли... Про мою причастность к этому делу узнали люди, которые не должны были про это узнать. — Господи благослови штампованные пафосные формулировки из второсортных боевиков, сразу наводившие слушателя на нужные мысли. — Мафия? — Да, кое-кто из Мафии знает. – (Акутагава, например. И сам Тюя, проданный мною за тридцать сребреников). — И другие люди, не менее опасные. – Ну чистейшая правда же, детективы Агентства не менее опасны, чем Мафия. — Говоря начистоту, даже больше, чем деньгам, я буду рад избавлению от людей, которые представляют для меня угрозу... Тут я использовал одну из своих излюбленных тактик – сосредоточил ее внимание на своем скрытом мотиве... который, конечно, на самом деле был совершенно не таков, как она решила. Деньги, в принципе, и сами по себе — неплохая мотивация, но если бы персонаж, которого я решил играть, руководствовался лишь жаждой наживы, то вышел бы чересчур трафаретным; людям нравится думать, что они видят в других двойное дно. — Думаю, впоследствии я смогу обеспечить вам защиту и устранить всех, кого пожелаете. И заплатить столько же, сколько вы уже получили, — щедро пообещала Джоан. Я не сомневался, что проблем с деньгами у нее нет, со способностью к гипнозу все банки мира в ее распоряжении. – Но сначала мне нужно, чтобы вы выполнили одно поручение. Мои подчиненные немного рассказали мне о вас... и о вашей любопытной способности, — и у меня появилась одна идея. Скажите, сколько времени она действует? — Очень по-разному, зависит от многих факторов: от силы противника, от времени взаимодействия, от сложности случая в целом. А что конкретно вам требуется? — Дело в том, что этот человек – этот мистер Накахара – сильно мне насолил. Вначале я хотела просто устранить его. Убить, — уточнила она, как будто это требовало пояснений. (Возможно, привычка запугивать собеседника въелась в нее так, что она даже сама ее не отслеживала; в принципе, я уже по ее подручным понял, что устрашение – любимый рабочий инструмент в этой организации. Почти как в старой доброй Портовой Мафии. Ностальгично. Дом, милый дом). — Мне очень хотелось бы взглянуть на него своими глазами, — продолжала она, — но мне казалось, что это невозможно: все-таки мы на разных концах земного шара, а я не могу сейчас позволить себе покинуть Англию — это сопряжено с большими рисками... — А разве нельзя доставить мистера Накахару к вам в Англию? – самым невинным голосом спросил я. — Именно! Эта возможность сначала тоже представлялась мне сомнительной — все-таки это десятичасовой перелет и проблемы с документами. Но тут появились вы с этими своими иллюзиями... — Вы что, хотите, чтобы я... помог вам пройти границу? – усмехнулся я. — Тривиально, даже смешно, но так и есть. Хочу, чтобы вы с помощью ваших иллюзий отвели глаза таможенникам, служащим аэропорта, людям в самолете, вообще всем, кто заинтересуется лишним пассажиром. Вы можете это сделать? — Почти уверен, что смогу. Давайте обговорим условия. — Вы получите столько же, сколько я уже вам перевела. Достаточно? — А... другую помощь? – намекнул я. — Да, конечно, — слегка нетерпеливо сказала Джоан, — я чем могу поспособствую в борьбе с этими вашими врагами из Мафии, чем меньше в мире таких опасных людей, вообруженных суперспособностями, тем лучше... Скажем так, вы можете рассчитывать на помощь в разумных пределах — если она не будет подразумевать чрезмерный риск для нас. По внесенному уточнению было понятно, что она продолжала весьма серьезно обдумывать мои слова насчет «врагов». Как будто мне действительно было какое-то дело до копошения моих бывших коллег из Мафии... за одним исключением, конечно, но мне казалось, я достаточно хорошо обезопасил себя от Мори. — Превосходно! – обрадовался я. – И все же почему вы так хотите увидеть мистера Накахару? — О, не только увидеть. Из-за него — точнее, его людей — погибло несколько важных моих подчиненных и вся моя организация едва не оказалась под угрозой... Я мысленно поаплодировал Ацуси с Акутагавой. — Организация?.. – повторил я непонимающим тоном. Мое альтер-эго мистер Икита, по идее, пока ничего не знал об Уравнителях. Холодные, как галька в морской воде, глаза Джоан изучали меня внимательным немигающим взглядом. — Вероятно, рано или поздно придется рассказать вам, о чем идет речь... Почему бы и не сейчас. Но вначале я должна спросить: как вы относитесь к своей суперспособности? Гордитесь ли вы ей? Стыдитесь ее? Вопрос на первый взгляд мог показаться странным, но я был к нему готов. Ответил честно: — Думаю, я не горжусь и не стыжусь. Она просто есть. Разве солнце греет или обжигает его собственный свет? Джоан озадаченно нахмурилась, ее взгляд скользнул вбок от меня – на Уайльда, который, вероятно, должен был подать ей какой-нибудь знак, если уличит меня в какой бы то ни было лжи; но я знал, что уличить меня не в чем. — Довольно неожиданный ответ, — признала она. — Я редко сталкиваюсь с людьми, подобными вам. — Беспринципными? – уточнил я. — А вы считаете себя беспринципным? Помню, Оскар упоминал, что вы ушли из Мафии, потому что вам не нравилось то, чем там приходилось заниматься... Ее вопросы – вот что мне не нравилось, но я знал, что разговор примет такой оборот; мне нужно было обнаружить кое-какие свои уязвимые места, чтобы она решила, что я – одна из ее потенциальных жертв. Я решил прибегнуть к самому сильнодействующему из средств обмана — к голой неприглядной правде. — В Мафии мне приходилось заниматься таким, что мои сны до сих пор похожи на фильмы ужасов. — Сейчас вам стыдно за это? — Не знаю. Иногда трудно разобраться. Порой кажется, что я только и делаю, что вру всем, включая себя. — Надо же! Мне даже стало интересно, что вы за человек такой, мистер Икита. Чем вы живете, во что верите... что у вас в голове. — Не уверен, есть ли там внутри что-то, чтобы вызвать желание открыть и посмотреть. Какой я человек? Мертвый, вот какой, мадам, — сказал я, уже почти не пытаясь скрыть раздражение. Я был удивлен и неприятно озадачен тем, как легко эти признания вылетали из моего рта — и Уайльд ни одно из них, похоже, не счел ложью. — Это очень любопытно. Честно говоря, сначала я думала, что наше сотрудничество ограничится этим небольшим поручением насчет перелета и прохождения границ, но похоже, ваше мировоззрение способно сделать нас союзниками на более длительный срок. Будет ли справедливо сказать, что вы не нравитесь себе? Отвечайте, пожалуйста, честно. Ответить нечестно было бы затруднительно хотя бы потому, что Уайльд по-прежнему сидел рядом со мной, и нехотя пришлось снова сказать правду: — Да, я себе не нравлюсь. — Возможно, вы были бы рады стать кем-то другим? Кем-то с целями и идеалами? — Возможно. Джоан не удалось скрыть легкую улыбку — а может, она и не пыталась: — Ну что ж. Я думаю, мы сработаемся, — подытожила она. – По дороге мои подчиненные расскажут вам о целях и методах организации, которую я возглавляю. Она называется Церковь Уравнителей.